Бертольд Брехт - Трехгрошовый роман

• Название: Трехгрошовый роман
• Автор: Бертольд Брехт
• Жанр: Классическая проза

«Трехгрошовый роман» (1934) – единственное крупное прозаическое произведение знаменитого немецкого драматурга и теоретика театра Бертольда Брехта. В нем обрела свое наиболее полное воплощение любимая Брехтом история о бандите Мэкхите, по кличке Мэкки – нож, к которой он уже обращался в триумфальной «Трехгрошовой опере», одной из самых громких театральных премьер столетия.

Авторизованный перевод с немецкого Валентина Стенича.

---

СОН СОЛДАТА ФЬЮКУМБИ

Солдат Фьюкумби также был в церкви Святой Троицы. С того дня, как он убил маклера Кокса, он появился на Олд Оук-стрит один-единственный раз. Бири тотчас же велел гнать его в шею.

В церковь Святой Троицы он пошел оттого, что надеялся как-нибудь подобраться к господину Пичему. Он знал, что господин Пичем имеет какое-то отношение к затонувшим кораблям. Но, конечно, ему не удалось к нему пробиться. И он остался слушать проповедь о десяти фунтах в церкви, где все-таки было тепло.

В последующие дни он болтался в районе доков, без крова, без друзей, скрываясь от полиции. Он опускался все ниже. О том, что ему предъявлено обвинение в убийстве Мэри Суэйер, он не имел ни малейшего понятия, так как не читал газет.

Холодным ноябрьским утром возле пекарни на Вест-Индиа-стрит собралась толпа.

Какой-то мальчишка схватил с прилавка каравай хлеба и бросился бежать. Пекари подняли крик, и прохожие пустились преследовать вора. Он бежал со всей скоростью, на какую были способны его маленькие ноги, но уйти далеко ему не удалось. На углу кто-то подставил ему ногу, он упал на тротуар, был схвачен, доставлен обратно в пекарню и вслед за тем уведен полицейским.

Толпа разбрелась, ругаясь.

Среди тех, кто преследовал мальчика, укравшего хлеб, был оборванец неопределенного возраста. Когда полицейский увел ребенка, он пошел по направлению к докам. Он знал там одно местечко, где можно было переночевать.

Точнее говоря) это был тот самый человек, который подставил мальчику ногу, вследствие чего мальчик упал. Он сделал это совершенно машинально.

Забравшись под мост, он достал из кармана нечто наполовину сгнившее, развернул бумагу, в которую оно было завернуто, медленно поел, скинул с ног опорки, шлепавшие на каждом шагу, приподнял камень, достал из-под него две газеты, сел, прикрыл газетами ноги, вытянулся, положил под голову куртку и обе руки и скорчился, стараясь занять как можно меньше места. Он заснул, и ему приснился сон.

После многих лет нищеты настал день триумфа.

Массы восстали, сбросили угнетателей, одним рывком освободились от утешителей – быть может, самых страшных своих врагов, – махнули рукой на все надежды и добились победы. Все изменилось с начала до конца. Подлость лишилась славы, полезное прославилось, глупость потеряла все свои преимущества, жестокость перестала приносить прибыль. Не в первую и не во вторую очередь, но все же вскоре после победы состоялся великий суд.

Всякому понятно, что это значит. Об этом суде говорилось постоянно; его ожидали с незапамятных времен; все народы рисовали себе картину этого суда в мельчайших подробностях. Кое-кто пытался отодвинуть его до скончания веков, но эта проволочка показалась подозрительной – народы ни за что не хотели ждать так долго. О том, что суд состоится только тогда, когда погаснет всяческая жизнь, не могло быть и речи, так как он ведь означал начало жизни. Покуда не свершится этот суд, вообще нельзя говорить о настоящей жизни.

И вот настал день суда.

Тот, кому это снилось, был его председателем. Поста этого он, разумеется, добился только в результате ожесточенной борьбы, так как огромная толпа претендентов с дикими воплями и криками, нанося друг другу побои, добивалась почетного места. Но так как никто не может запретить спящему побеждать кого вздумается, наш друг стал председателем грандиознейшего в истории человечества суда, единственно необходимого, всеобъемлющего и справедливого.

Ему было дано право призвать к ответу не только живых, но и мертвых – всех, кто когда бы то ни было словом или делом причинил вред слабым и беззащитным.

Солдату Фьюкумби, ставшему верховным судьей, предстояла гигантская работа. Он поставил условия, чтобы судебное разбирательство длилось несколько сот лет. Ибо все униженные и раздавленные должны иметь возможность подать жалобу.

После долгих размышлений, кои сами по себе длились несколько месяцев, верховный судья решил начать с человека, который, по свидетельству некоего епископа, произнесшего проповедь на одной панихиде по жертвам войны, выдумал притчу, возвещаемую на протяжении двух тысяч лет со всех амвонов, и это, по мнению верховного судьи, представляло собой особо тяжелое преступление.

Суд заседал во дворе, где почему-то было развешено для просушки белье, в присутствии четырнадцати собак, сидевших в клетке и внимательно слушавших. Они были некормлены, их должны были накормить только после того, как будет вынесен приговор.

Двое нищих ввели обвиняемого.

Это был розничный торговец или ремесленник, судя по его дешевому, но опрятному костюму и стоячему гуттаперчевому воротничку.

На судейском столе лежали нож и написанное чернилами письмо, к которому была подколота официальная справка.

Заседание открылось вопросом верховного судьи: отдает ли себе обвиняемый отчет в том, какие последствия могла иметь его проповедь, да и вообще всякая проповедь?

Обвиняемый ответил: да, он широко известен как основатель новой религии.

Ответ его, как и все, что он говорил, был тотчас же записан огромного роста нищим, неким господином Смизи, известным верховному судье своей аккуратностью во всякого рода записях. В свое время он с необычайной точностью регистрировал доходы своего служащего – уличного попрошайки Фьюкумби: доходы эти поступали в его личное распоряжение.

Второй вопрос верховного судьи гласил: признает ли подсудимый себя виновным в том, что он в своей притче сознательно исказил истину и способствовал распространению ложных сведений?

Обвиняемый категорически отрицал свою вину.

Он считал, что при известном прилежании и соответствующем ведении дел вполне возможно извлечь из фунта пять, а то и десять фунтов прибыли.

На вопрос: «При каком ведении дел?» – он затруднился ответить и ограничился повторением: при соответствующем, общепринятом ведении дел.

Припертый верховным судьей к стенке, он признался, что мало интересуется экономическими проблемами и деталями. Поэтому он, мол, ничего по данному поводу сказать не может.

Верховный судья пристально посмотрел на него, пытаясь выяснить, говорит ли он правду, потом ударил кулаком по столу так сильно, что ржавый нож и письмо подпрыгнули.

Но он ничего не сказал. Он продолжал спрашивать:

– Говорили ли вы, что не только некоторые люди, но все, то есть все живущие на свете, получают по фунту? Обращаю ваше внимание на то, что это – основной пункт обвинения.

Подсудимый признался, что говорил подобные вещи. Он, казалось, был только удивлен, что это и есть основной пункт обвинения.

– Тогда скажите нам, обвиняемый, – совершенно спокойно продолжал верховный судья, – где вы слышали, что все живущие на свете получают на руки по фунту, который дает прибыли пять, а то и десять фунтов?

– Так все говорят, – медленно ответил подсудимый; он все еще недоумевал, почему именно в этом заключается основной пункт обвинения.

– Мы вызовем тех, кто это говорил, и допросим их, – серьезным тоном предложил судья.

Он позвонил в обеденный колокольчик, и из-за развешенного для просушки белья появилось несколько человек, одетых так же, как обвиняемый, в таких же гуттаперчевых стоячих воротничках, его знакомые, друзья детства, соседи, учителя и наставники, а также родственники.

Они выстроились перед судейским столом, и допрос начался.

Все они показали, что им было дано по фунту. Под этим фунтом они разумели здравый смысл, знание ремесла, прилежание.

– А еще что-нибудь у вас было? – спросил судья. Один сказал, что он был владельцем столярной мастерской. Это был отец обвиняемого.

Другому родители дали деньги, чтобы он ходил в школу. Это был учитель обвиняемого.

Третий получил в наследство москательную лавку. Это был сосед обвиняемого.

Судья кивал после каждого из этих показаний, точно он ничего другого и не ожидал. Он взглянул на собак, столпившихся у чугунной решетки, и рассмеялся, впрочем беззвучно.

– Значит, одним фунтом все-таки не обойтись, а? – Это было все, что он сказал. Свидетелей же он спросил: – А вы как следует пускали ваш фунт в оборот?

Они громко подтвердили, что в меру сил пускали свой фунт в оборот, берегли приобретенное, приобретали новое и к тому же еще воспитывали детей и дали каждому из них по фунту.

Судья опять рассмеялся, глядя на собак. Потом он снова принялся за обвиняемого. Не приходилось ли ему встречаться с другими людьми – с людьми, не получившими, в отличие от свидетелей, фунта? Обвиняемый покачал головой.

Тогда верховный судья опять позвонил в обеденный колокольчик, и из-за белья вышло еще несколько человек. Они были одеты хуже, чем первые свидетели, и с трудом волочили ноги.

– Кто вы? – спросил судья. – И почему вы сторонитесь тех свидетелей, что стоят у моего стола?

Оказалось, что все они – посыльные, слуги и служанки тех свидетелей. Они не были настолько бесстыдными, чтобы встать рядом с господами.