Георгий Балл - Вверх за тишиной (сборник рассказов)

• Название: Вверх за тишиной (сборник рассказов)
• Автор: Георгий Балл
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-86793-072-6

Георгий Балл — известный прозаик, автор более двадцати книг, выходивших в издательства «Советский писатель», «Интерфакс», «Детская литература» и др. Рассказы, которые составили эту книгу, публиковались в журналах «Новый мир», «НЛО», «Знамя», а также в периодических изданиях Франции и США. Работа писателя в жанре короткого рассказа была отмечена несколькими литературными премиями. В творчестве Г. Балла стирается грань между чудом и явью, между жизнью и смертью. Все, что происходит с его героями, одновременно и обыденно и странно — свобода вдруг оборачивается одиночеством, ощущение полета — чувством безысходной тоски, отчаяние — внезапным катарсисом.

---

Он плывет на лодке. В желтом свете виден со всех сторон.

Опять отпустило. А-а, легче чуть. И я посмотрел на солнце, оно среди желтых туч, одинокое… Почувствовал, что могу бодрее грестись, — и желтая волна медленно, удивительно медленно уходила… Несколько раз я падал в лодку головой вниз, а она, долбленка широкая, держалась, даже почти не вертелась — спасибо тебе, Иван Руфыч, лодка твоя хороша. Потом я достал бутыль с самогоном — ну, будемте здоровы!

И я снова, с трудом сохраняя равновесие, вползал на досточку, и греб. И когда лодка тихо стукалась в берег или скрипела по песку, я брал со дна жердь — спасибо, кто-то из селенских положил! — и пихался, и опять плыл вниз, течение неторопливо помогало мне, и только стук моего весла, когда я рулил, чтоб держаться посредине, нарушал тишину. И очнувшись, очутившись где-то опять под берегом, я снова пихался и плыл…

Потом я устал сидеть. Встал — и лодка закачалась подо мной. Я хотел сказать слова, но они липли к языку. Тогда я замычал коровой, заблудившейся в лесу. Я сбросил с лица мокрый березовый лист, прилетевший с берега, — и он упал на воду.

Тихо-то как, Боже мой!

— Эй, Николаев, где вы? — Я знал, что он меня не покинет. Рассказ его не был закончен.

— Тринадцать раз меня вызывали на расстрел из подвала. Выкрикивали, сказал Николаев.

— Да, но вы же были тюремщиком?

Он кивнул, приблизил ко мне лицо:

— Кажется, сложно объяснить. Вы сказали — тюремщик… Да, я хотел помочь заключенным. И мне нужны были работа, пропитание. Я говорил — 28 рублей получал. Очень ведь мало. Но надо как-то жить. В тюрьме тогда находились сотни политических заключенных… И я старался облегчить им участь, где мог, конечно. Начальником тюрьмы был полковник Омельченко, помощник начальника Ковальский и корнет Базилевич… С ними я пытался доверительно говорить — ведь приближались части Красной Армии, положение у белых критическое… Нет, тут мои намеки, разговоры не имели успеха. Но я уже связался с представителем большевиков товарищем Матвеевой. Вместе разработали план, как открыть ворота тюрьмы, выпустить заключенных, но так, чтоб никто не пострадал. Утром прихожу в караульное помещение. Встречаю полковника Омельченко. Приветствую его. Он собирается уходить. И мне торопливо сообщает, что получил пропуск на пароход для себя и семьи. А также, уже на ходу: охрану тюрьмы берут на себя казачьи части. Вот-вот должны подойти. Я спрашиваю, чем это вызвано?

«Вы что, не понимаете? Будут карательные меры… Советую и вам, поручик, о себе позаботиться, красные приближаются».

Я кивнул. А у самого кровь в жилах остановилась. Положение такое, как петля затянулась — кровавая расправа над политическими может случиться в течение дня или нескольких часов. Прежний мой план уже не годился: связываться с товарищем Матвеевой не представлялось возможным.

В этой обстановке я принимаю самостоятельное решение. Бегу в штаб белых. Там, как теперь говорится, полный раскардаш — безумие. Никто не хочет со мной разговаривать. Но я все-таки добиваюсь встречи с генералом Баром. Настаиваю, требую, чтоб меня назначили начальником тюрьмы, поскольку Омельченко уже на пароходе. И получаю такую бумагу. На обратном пути подвернулся экипаж, и на нем — в тюрьму.

Еще не понимаю, что я буду делать, а между тем уже нельзя медлить. Захожу в камеры: «Товарищи! Сейчас откроем ворота. Сначала двигайтесь вместе, потом разбегайтесь.» Они ошарашены: «Будете стрелять?»

«Вы все знаете, как я к вам относился, поверьте мне. Нет времени объяснять. Сюда подходят казачьи части. Тогда гибель. А сейчас, товарищи, свобода близка…» Иду дальше. Все как во сне… Потом к охране. Показываю бумагу, подписанную генералом Баром, некоторым угрожаю пистолетом. Но больше, может быть, действует мое сомнамбулическое состояние. Открыты камеры, ворота… Люди опасаются, сначала выходят медленно. Понимаете, я этого не могу забыть, будто сейчас все перед глазами. Потом товарищ Матвеева помогла мне скрыться. Жил на квартире у дрогаля, ломового извозчика, Василия Петровича Самченко. Когда в городе установилась советская власть, у меня нашлось очень хорошее занятие. Товарищ Матвеева стала мэром города, как теперь именуют, меня же сделала своим помощником по социальным вопросам. Очень быстро создали «Отдел брошенных имуществ» — насущная необходимость тех дней, понимаете? Надо же было все собрать — двери домов открыты: забирай, что хочешь, вещи валялись даже на улице: шторы, гардины, шелковое и полотняное мужское и женское белье, сукна в тюках, пальто, шубы… Мы с Василием Петровичем собирали, отвозили — определили под склад два пустых дома. У меня на все опись. А жить продолжал у Самченко. Жена Василия Петровича — Лиза, молодая еще, розовощекая, с черными бровями, глаза сливы, украинка, высказала интересную мысль: раздать часть вещей в дом призрения для стариков. Вспомнить о стариках! Дивно, понимаете? Сердечко ее светлое меня окрылило. И я развил ее мысль: «Мы сделаем, Лизонька, еще и так: соберем стариков, которые в городе брошены, и тех, из дома призрения, всех переселим во дворец».

Товарищ Матвеева дала согласие. На горизонте, над головами стариков, взошла сияющая звезда — во всем блеске, понимаете?

Лиза и ее подруга Шура Васильева, и пожилая Екатерина Иванова взялись мыть, готовить комнаты во дворце… Мы свозили туда кровати… И вот наступил торжественный момент, я привожу первых стариков. Идем по белой мраморной лестнице, Лиза распахивает высокую дверь комнаты. По стенам ценнейшие гобелены. Старики идут как в тумане… Наших шагов не слышно. Женщины расстелили ковры… Испуганные роскошью, старики взялись за руки, я слышу шорох их сердец. Я вижу на глазах Лизы слезы. Сам едва могу сдержаться…

Правда, спустя уже несколько дней мои действия характеризовались как самоуправство, когда «под маской наигранной сентиментальности я пытался спрятать свое белогвардейское нутро». Помещение, нужное для всех трудящихся, было приказано очистить. Стариков оттуда увезли, но этого я уже не мог видеть. В город прибыла тройка по борьбе с контрреволюцией. За мной приехали сразу два экипажа. В первый сел руководитель тройки Шерстнев-Гурейко, а во второй — я. Там мне пришлось смотреть на сидящих напротив двух матросов с направленным на меня оружием.

Повезли по Набережной в нижний дворец эмира Бухарского, посадили в подвал, набитый людьми. Как видите, — усмехнулся Николаев, — я опять попал во дворец…

Был уже вечер, когда я приплыл к мосту. На правом, высоком берегу виделись избы. Я подогнал лодку к этому берегу. Шатаясь, вылез и оттащил ее подальше от реки. Миша Силинский должен был меня ждать со своим «КАМАЗом».

— Миша! Михаил! — закричал я. Прислушался. Никто не ответил.

Только тут я снова почувствовал, как мне плохо. Меня мутило, и кружилась голова.

— Почему же Мишка не идет ко мне? — бормотал я. — Он должен бы меня заметить еще на реке.

Я сполз на землю, потом поднялся, цепляясь за куст. Сейчас стошнит… Хотя чего? Я мог свободно блевать — какие тут паркеты? Ничего нет. И меня вывернуло, но не сильно. Полегчало.

Я выбрался на берег, туда, где стояла крайняя изба, окнами к реке…

— Эй, кто тут есть? Хозяин!

Я хотел заглянуть в окно — здесь избы были не такие высокие, как в Селении. Да подумал: ладно, зайду, спрошу пообстоятельнее про Мишку Силинского, может, знают, приходила ли машина из Озерок. И с этой мыслью, совсем добитый усталостью — шестьдесят ли километров, а то и больше прошел по реке, перед глазами рябила вода, — я дернул за скобу.

И когда открыл — остановился: на столе стоял гроб. И горела большая свеча. Сколько-то старух в черном и еще ребятишки сидели по лавкам вдоль стен. А около гроба на табуретке девочка лет четырнадцати склонилась над книгой, громко читала. Я вошел. Никто не поворотился ко мне. В гробу лежал мужчина.

— «Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово, — читала девочка, — умер и богач, и похоронили его…»

Я понял, что читала она Евангелие, про нищего Лазаря. Произносила все четко, старательно, напирая голосом на «о». А дальше — про богача:

— «И во аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама, и Лазаря на лоне его»…

Я вспомнил другую евангельскую притчу — о воскрешении Лазаря, брата Марии и Марфы из Вифании… Все решает вера. Сын Человеческий оставил нам ее как надежду. Так если мне сейчас поверить, то есть до предела поверить и протянуть руки к тому, что лежит во гробе и сказать: «Нет смерти. Встань…» — Я наклонился над гробом. Увидел свое лицо. Смерть, казалось, не коснулась его. Я стоял в стороне, смотрел на себя. И не было во мне ни удивления, ни страха. Слишком далек был мой путь. Но я не хотел оставаться тут, с тем, кто лежал во гробе. Я вышел.

У другой избы березовая палка подпирала дверь. Никого в доме.