Георгий Балл - Вверх за тишиной (сборник рассказов)

• Название: Вверх за тишиной (сборник рассказов)
• Автор: Георгий Балл
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-86793-072-6

Георгий Балл — известный прозаик, автор более двадцати книг, выходивших в издательства «Советский писатель», «Интерфакс», «Детская литература» и др. Рассказы, которые составили эту книгу, публиковались в журналах «Новый мир», «НЛО», «Знамя», а также в периодических изданиях Франции и США. Работа писателя в жанре короткого рассказа была отмечена несколькими литературными премиями. В творчестве Г. Балла стирается грань между чудом и явью, между жизнью и смертью. Все, что происходит с его героями, одновременно и обыденно и странно — свобода вдруг оборачивается одиночеством, ощущение полета — чувством безысходной тоски, отчаяние — внезапным катарсисом.

---

С реки прилетели голубые стрекозы. Они садились на лысину Соломона. Царь не реагировал. Сначала заскулила маленькая белая собачонка. Она, прихрамывая, отошла чуть дальше от Соломона, завыла. Лисья морда подхватила вой. Когда это случилось? Никифор плохо помнил. Его голова после выпивки еще не вошла в раздумье. И кругом еще не совсем стемнело. Никифор отцепился от стола, зыбко пошел на вой.

— Эй, царь Соломон! Царь Соломон! — Никифор наклонился, пощупал его лоб. Собаки притихли. И слышно было, как густо и жарко лепились к нему мухи.

— Значит, так, — заключил Никифор и, ухватив Соломона за ноги, поволок к воротам. — Нельзя тебе тут, заругают меня, брат, а с одной-то пенсьей, сам понимаешь, — край!

Голова Соломона стукалась по каменной дорожке, а правая рука вытянулась, казалось, хотела схватиться за ограды и кресты. За ними до самых ворот шли собаки.

У шоссе Никифор аккуратно его уложил. Вернулся к себе в сторожку, добрал бутылку.

— Упокой, Господи, антихристскую твою душу. И чтоб там все у вас было по-людски. Бог, Соломон, все вам наладит. И твой, и наш, эх… Ну вот, порядок.

Сторож пошел к шоссе. Соломон лежал на том же месте. Мимо проносились машины.

— Эй! Эй, — у Никифора устала голосовать рука. — Эй, эй, эй, эй, эй вы, возьмите человека, бляди!

А те все мимо, все мимо…

Сара

Чикин считал, что его собака еврейка. Он нашел ее в одном из дворов ночью, когда на машине-кране приехал за контейнерами с мусором. Чикин сразу признал в невысокой черной суке еврейку. И та тоже не отрицала. Он прозвал:

— Сара!

Сука кинулась к нему, завиляла хвостом, приластилась к ноге.

Город спал. В большом доме напротив горело только одно окно. Чикин ударил собаку носком ботинка, она взвыла. Когда же Чикин пошел к кабине, собака кинулась к нему.

Чикин хотел еще раз ударить, но не стал:

— Ты что? Со мной, что ли, хочешь? Думаешь, буду тебя куриными косточками кормить?

Собака подняла голову, тоненько поскуливала.

— Эх ты, еврейская твоя душа. Ее бьют, а она, видишь ли, целоваться лезет. На груди у ей — рыжая, иудейская звезда, понятно, — и решительно открыл дверцу машины. — Прыгай, жидовочка.

Собака послушно и как-то умело вспрыгнула в кабину. Чикин выжал педаль.

«Значит так, — подумал он неопределенно. — Значит, получается, прилепилась. Ладно, в конце концов, чего?» — обращался он неизвестно к кому.

Дома Сара быстро обежала чикинскую квартиру, больше всего ей понравилась в кухне.

— Квартирка небольшая, — вводил в курс Чикин, — сервант, диван и прочее — это мы имеем — раз, ковер во всю стену — два. А ты, наверно, думала — у меня три комнаты? Нет. И жены тоже нету. Была, да отвалила, ушла по семейным обстоятельствам. Кстати, мы с ней нерасписанные жили. Клава, Клавка, ну, в общем, это тебе понятно? Не так чтобы раскрасавица была какая, но сказать ей — «здравствуй» вполне можно. У нее девочка еще от раньшего… А я не возражал. И по первости созвучно жили, — Чикин вздохнул. — Клавка и готовить могла: пироги разные с капустой или с грибами. Это у ней наследственное. Летом в клавкину деревню вместе ездили, там и девочка с бабкой да с дедкой проживала. А теперь я тут абсолютно сам, и в свете прожитых с ней годов, Клавка мне в рожу плюнула. Вот так. Ты думаешь, я это вконец забыл? Ну чего уставилась, чего?!

Собака открыла рот, часто задышала красным языком.

— А! Пить, что ли?

Чикин достал блюдце, налил воду. Собака жадно стала лакать. Он налил ей еще.

— Завтра тебя к той помойке свезу и выкину.

Но не свез. Со смущенной улыбкой он утром вывел ее гулять. Двор не сразу привык к редкому собачьему имени.

— Чикин, — говрили ему во дворе, — ты как-то не так собаку назвал.

— Это почему?

— Не подходит. Назвал бы как-нибудь Чернушкой или Чернявой, или Цыганочкой.

Чикин убрал улыбку, ушел в строгость:

— Кто запретит, какой такой закон? А потом она и есть Сара… Поглядите — глаза желтые, с песочком, — и к собаке. — Сара!

Собака тотчас подбежала. Ни на кого не оглядываясь, они пошли в подъезд, к лифту.

Сара теперь всегда ездила с ним в машине на работу. И это были счастливые собачьи часы. Но выходные дни Чикина Сара могла бы запалить черным огнем, засыпать пеплом свою приблудную голову.

Чикин поздно поднимался. Долго завтракал, обильно накладывал в тарелку и для Сары.

Но сука не ела. Молча лежала под столом.

— Трудная судьба вашей нации, — рассуждал Чикин, — очень даже паскудная. Взять даже, к примеру, Гитлера. Хотя, говорят, при нем строили прекраснейшие дороги. Автострады. Рассказывали мне: до сих пор те дороги живут. А у нас что? Каждый год ремонт. Только положат асфальт, опять ломают. Нет, нам до ихней аккуратности пилить и пилить… Чего делаешь, Сарочка? он заглядывал под стол. — Не унывай, чума ты окоченелая. Сейчас станем с тобой кровь разгонять.

Чикин шел к динамику, включал его на полную мощность. Потом открывал шифоньер, снимал с крюка толстый ремень с медной пряжкой.

— Сара, — звал он, — выходи. Чего уж там? Надо творить искупление вашей нации, будем вам делать аминь.

— Сара, кому сказал?! Не разжигай меня, — и тяжелел голосом. — Какие тебе еще приглашения?

Лез под стол и за шерсть на загривке вытаскивал дрожащую собаку.

— Какой у вас язык — юдишь, да? Давай, разговаривай, — и не сильно опускал ремень. Потом размахивался, бил крепче. Собака от каждого удара вздрагивала, закрывала лапами морду.

«До чего ваша нация мудрая, — удивлялся Чикин. — Голову беречь надо до последнего. Тут весь наш разум».

— Говори! Говори! Говори!.. Говори!

Бил долго, но все-таки не в полную силу. Сара не причитала, но и не огрызалась. И Чикин внутренне ею гордился: «Это верно — нельзя нам оптимизму терять».

Вечером он сажал суку рядом с собой на стул смотреть телевизор. Они смотрели все подряд: экономические передачи, про компьютеры, футбольные матчи, «Спокойной ночи, малыши» и обязательно программу «Время».

Чикин обращал внимание Сары на события в Израиле и Палестине.

— Вон чего ваши творят… Ты их одобряешь? — и вздохнул. — Не можем мы, люди, мирно жить, чтоб сажать деревья, цветы, осуществлять природу… Да, шероховато еще живем, как в грозу… Сара, ты, кстати, на меня зло не держи, — и повернул он голову к неподвижно сидящей суке.

Под утро ему случилась памятная надвижка во сне… Как он еще пацаном бежит полем — потому что собачка потерялась. День был жаркий. Он ясно видит все кругом: и сильно поднявшуюся озимую пшеницу, впереди на дороге бабку в белом платочке, а чуть дальше — перелесок, за ним, он знает, пойдет синее люпиновое поле, и будут к речке спускаться луга.

Когда он у перелеска нагнал бабку и та оглянулась, — он удивился, что сразу не узнал: ведь это его, родная бабка. Она держала в руке ветки березы и красный клевер.

— Ты куда? — спросил взрослым голосом Чикин. Он как-то непонятно был и теперешним, и тем, давним, пацаном с пыльными босыми ногами.

— А к Троице, в Сапуновку, — и махнула букетом. — Пошли со мной.

И поразился он свету, исходившему от бабкиного лица. Она, будто поняв, засмущалась:

— Вот видишь, иду, душа поднялась против грехов, взыграла от щедрот, и потянула к нему руку. А он спрятал руки за спину. — Не пойдешь со мной? Тогда, Колька, лети домой, чего-то корову вздуло, дак ты матери помоги.

— Не…

Он уж и забыл про бабку, бегал как обмороченный среди сосен и сцепившихся елей с березами, ползал в кустах малины, пропадал в зарослях иван-чая.

— Не хитри, вылезай, — уговаривал собаку Чикин, — все одно, найду.

Но в нем поднималась тревога, которая никак не унималась. На опушке, рядом с большой сосной, повалился лицом в траву, в нос ароматно ударил дух красноватых цветочков. Над ним жарко загудели потревоженные шмели и пчелы, затабунилась мошкара, и он сразу вспомнил этот дух, как бабка поклала такие же цветки — богородскую траву — в гроб умершему своему мужу. А дед Григорий лежал — лицо плоское, как доска, совсем непохожий, с бумажным венчиком на лбу, и обложенный полевыми цветами, да сочно-живым еловым лапником…

Чикин озлился. Не пацан, а опять в своем теперешнем виде, он крикнул:

— Сара, домой, кому сказал, домой!

Было уже совсем темно. И что-то в нем подломилось, подступила к горлу сушь, невозможно стало ему оставаться, ноги сами оторвались от земли, его рвануло вверх, в небо, мелко простроченное звездами. И там он увидел Сару очень близко над собой. Ее глаза с желтым песочком светились, как горестные еврейские звезды.

— Сара! — взвыл Чикин и резко понял, что улетела к своему иудейскому Богу, молить за весь еврейский род, и еще почему-то за него, Чикина. Да ведь и он хотел того же: на нем сразу оказался длинный розовый плащ из полиэтилена. Глаза Сары вроде совсем приблизились, он даже протянул руку, чтобы схватить ее за шиворот, распахнул плащ, чтобы спрятать собачку, и закричал чего-то спасительное на непонятном ему самому языке. От этого своего крика и проснулся. Долго лежал не шевелясь, потом тихонько позвал: