Олег Смирнов - Северная корона

• Название: Северная корона
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Роман воскрешает суровое и величественное время, когда советские воины грудью заслонили Родину от смертельной опасности.

Писатель пристально прослеживает своеобычные судьбы своих героев. Действие романа развивается на Смоленщине, в Белоруссии.

---

Часов до пяти вздремнули и снова пилили и кололи дрова, носили воду, чистили картошку — так целый день. Недосекин раздавал подразделениям завтрак и обед, покрикивал на наряд: «Шуруй, шуруй!», ставил на чурбак тарелку с мясом, котелок с печеной картошкой: «Рубайте!» Афанасий Кузьмич в уничтожении даров участия не принимал, хлебал законный суп, жевал законную кашу и глядел куда-то в пространство.

К вечеру устали, отяжелели. Вымыли посуду, подмели пол. Оставалось привести в порядок котел, в котором варилась лапша. На эту работу вызвались Пощалыгин и Курицын. Остальные уже валялись на траве, за кухней, а эти двое скребли стенки котла, отдирали пригоревшую лапшу. Отдирали — и ели. Лапши было много, но это не смущало ни Пощалыгина, ни Курицына.

— Один раз живем, — жуя, говорил Пощалыгин. — Когда теперь попадем на кухню?

Курицын глотал, кивками подтверждая: правильно!

Отделение разлеглось во взводной землянке. Взбивая солому на нарах, устраиваясь повольготнее, Пощалыгин хлопал себя по звонкому, тугому животу и благодушно вразумлял соседей:

— Я точняком говорю: через год войне амба. Откуда знаю? Знаю! Год — и амба! Сразу нужно демобилизоваться и рвать когти на юг. Я лично рвану в Сочи либо в Грузию, на оседлость перейду, во как!

— Ха, доживи сперва, Жора, — сказал Афанасий Кузьмич. — Доживи, понял?

— Доживу! Я везучий!

Курицын заикал.

— Ты чего, курицын сын? — спросил Пощалыгин.

Курицын икал не переставая. Чибисов подал совет:

— Пугнуть надо, тогда прекратит.

Рубинчик возразил:

— Пугнуть — вредно для нервной системы. Лучше попить водички маленькими глотками.

Но Курицын уже не икал, а лепетал:

— Братцы, мутит меня, мутит…

Он приподнял голову — ни кровинки, даже губы побелели, лоб в испарине. К нему наклонился Сабиров:

— Что с тобой?

— Мутит, товарищ сержант… И рези… под ложечкой…

— Пошто заболел?

— Перекушал я, видать, товарищ сержант…

— Точняком, объелся, — сказал Пощалыгнн. — Молодо-зелено, закалки нету. Лапша его и пучит.

Сабиров сходил за санинструктором, привел заспанного дядьку. Санинструктор для чего-то поискал у Курицына пульс, зевнул и сказал:

— Отлежится.

— Может, фельдшера вызвать? — спросил Сабиров.

— К ночи-то беспокоить? Спать полагается. Отлежишься, парень?

— Отлежусь, — сказал Курицын, конфузясь, что из-за него столько хлопот.

Ночью ему сделалось хуже. Тошнило, выворачивало. Курицын вскрикивал, стонал от болей в животе. Лейтенант Соколов, коклюшно кашляя, от Чередовского дозвонился до батальонного фельдшера, поднял с постели. Расспросив и осмотрев Курицына, фельдшер встревожился:

— Как бы не было заворота кишок. Срочно эвакуируем в полковой медпункт. Товарищ лейтенант, выделите одного бойца в помощь.

— Кто пойдет? — спросил Соколов.

— Я, товарищ лейтенант! — И Сергей резво соскочил с пар.

— Пахомцев? Ты ж после наряда, устал.

— Ничего, товарищ лейтенант. Я одеваюсь.

Пощалыгин подмигнул:

— Сориентировался, Сергуня?

«Это верно — сориентировался. Полковой медпункт. Попаду туда — увижу Наташу. Зачем? Не знаю. Просто хочу увидеть. Погляжу на нее — и все».

— Учти, Сергуня, поставит она тебя по стойке «смирно». Она как-никак старшинские лычки носит, а ты рядовой!

Сергей махнул рукой: не мели. И подумал, что не худо б побриться, так он был бы симпатичней.

Санинструктор и Сергей взяли Курицына под руки, повели. Курицын обессиленно переставлял ноги, постанывал. Сергей его уговаривал:

— Потерпи, Ваня, потерпи.

Уговаривал, а сам в это время думал о Наташе. Не о товарище, которому плохо, а о Наташе. Помощь товарищу — это всего-навсего предлог, чтобы повидаться с понравившейся девушкой? Хорош ты, моралист Сергей Пахомцев. Всех судишь по крупному счету, а себя? И себя сужу: товарищу помогаю, но хочу видеть Наташу. И хватит! Вечно эти интеллигентские самокопания. Ничего тут особенного нет: хочу видеть Наташу — и увижу. Как они встретятся, что скажут друг другу? А что они могут сказать друг другу, чужие, считай, незнакомые люди?

До батальонных тылов добрались при забрезжившей заре. Пока будили ездового, пока запрягали лошадь, пока укладывали в повозку Курицына, совсем рассвело. Свежо, росно. Поеживаясь, фельдшер сказал Сергею:

— Товарищ боец, возвращайтесь в роту.

— В роту успею, товарищ лейтенант. Я поеду с вами, помогу вам и в санчасти.

Санинструктор зевнул и сказал:

— Пускай едет, подсобит.

Повозка скрипела, колеса колеили слежавшуюся пыль проселка, лошадь подрагивала пегим крупом, взмахивала хвостом. Ездовой понуро дремал, намотав на кулак веревочные вожжи, и фельдшер с санинструктором дремали. Сергей держал у себя на коленях голову Курицына — лицо маленькое, худенькое, тонкая, цыплячья шея; на выбоинах подводу мотало, Курицын охал, и Сергей уговаривал:

— Потерпи, Ваня, осталось немного.

Немного. Недалеко. Вот на сосне фанерный указатель: «Хозяйство Шарлаповой». Указатель — стрела с красным крестиком у хвоста, а скоро должен быть указатель — прямоугольная дощечка. Там, в лесу, и будет хозяйство Шарлаповой: палатки с нашитыми поверху крестами. И в одной из этих палаток — Наташа. Девушка с синими глазами. Заглядишься…

За деревьями — брезентовые палатки на колышках. Ездовой пробудился, зачмокал, подергал вожжой. Лошадь свернула с проселка, колеса мягко покатили по умятой траве меж палатками.

— Приехали, — сказал фельдшер.

Повозка остановилась, из ближней палатки выглянула Шарлапова. Фельдшер, молодцевато спрыгнув, доложил ей, в чем дело.

— Несите, — сказала Шарлапова.

Сергей помог дюжему сивоусому санитару снять Курицына с повозки, на носилках отнести в палатку. Наташи там не было.

— Держись, Ваня, выздоравливай, — сказал он, пожал Курицыну слабую, детскую руку и вышел наружу.

В расположении санитарной роты было малолюдно. Ездовой, кинув лошади сена, поправлял на ней сбрую, попыхивал толстой, в два пальца, самокруткой; просеменила дивчина, румяная, в брезентовых сапожках, через плечо — санитарная сумка; проковылял легкораненый, его сопровождал санитар. Они препирались: «Товарищ ранбольной, убегать из санчасти — это фулиганство». — «Я здоровый, хочу в свое подразделение».

Сергей пошел вдоль палаток. Наташи не было. Не уехала ли куда-нибудь? Спросить бы у кого? Он откинул полог в одной палатке — она была пуста, в другой — пуста, в третьей — Наташа. За столиком разрезала ножницами марлю. Она сидела к нему вполоборота: острое склоненное плечо, короткая, под мальчика, не скрывающая розовое ухо прическа, ямочка на бледной щеке, припухлые губы. Она обернулась, посмотрела.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуйте.

Она отодвинула марлю, выжидательно приподнялась. Он молчал, и она сказала:

— Слушаю вас.

Он молчал, и она опять сказала:

— Что вам угодно? Я слушаю.

А он, сутулясь, переминаясь с ноги на ногу, не отрывал взгляда от коротких вьющихся кудряшек, от бледного лица, от узких плеч и груди, от красных обветренных кистей. Она спросила:

— Вы что, явились на меня посмотреть?

— Да, — сказал он.

— Ну смотрите. Потом она встала:

— Еще не надоело? А мне надоело, и работа ждет. Извините…

И тут до него дошло: выпроваживают, решительно и грубо. Пожав плечами, еще больше ссутулясь, он шагнул к выходу.

Фельдшер и санинструктор уже искали Сергея и, когда он объявился, принялись наперебой бранить: где запропал, ехать пора. Не отвечая, он вскочил в повозку. Ездовой чмокнул: «Н-но!», и повозка тронулась.

Солнце пило росу на траве и ветвях, сушило воздух, ощутимо пригревало. Золотисто-зеленые мухи роились над лошадью, она хвостом отгоняла их. В лесочке кукушка замедленно роняла: «ку… ку…» За лесочком, на большаке, пылил грузовик с боеприпасами.

И наша повозка пылит. И поскрипывает, как ставня на ветру. И подрагивает пегий круп. И ездовой клюет носом, приклеив к нижней губе погасшую цигарку. Все, как было, когда везли Ваню Курицына. А теперь едут обратно. Съездили, посмотрели, поговорили. От этих взглядов и разговоров щемит сердце. Обидно! Почему она с ним так обошлась, что он ей сделал дурного? Ему дали понять: за мной, мальчик, не гонись. Не будем гнаться. В полпути Сергей спросил фельдшера:

— Что с Курицыным будет дальше?

— Отправят в санбат.

— Что будет дальше — это уж не наша забота, — добавил санинструктор. — Наша забота — эвакуировать.

— Одобряю, — сказал фельдшер.

За мной, мальчик, не гонись? Не будем гнаться. И тогда не будет саднить душа, и тогда одиночество, ненужность отодвинутся и сгинут. Пускай побыстрее сгинут. А Ваню Курицына увезут в санбат…

* * *

Да, Курицына привезли в медсанбат. Ему промывали желудок, пичкали таблетками и микстурами, с ложечки поили бульончиком. Он возлежал на немыслимой постели: матрац, одеяло, подушка, простыни! Он мылся под душем! Ему вручили полосатую фланелевую пижаму, но, узнав, что она трофейная, он шмыгнул облупленным носом: «Благодарствую!» — и категорически отказался надеть ее. Его уговаривали, ему приказывали, он железно стоял на своем: «Чтоб я напялил фрицевское?!» Сестры и врачи сдались: черт с тобой, красуйся в подштанниках, только на глаза начальству не попадайся. И он несколько дней ходил в исподнем, хоронясь от командира медико-санитарного батальона и замполита.