Жорж Сименон - Поезд

• Название: Поезд
• Автор: Жорж Сименон
• Жанр: Детектив

---

У нас появился шанс. В доме Мартена, стоявшем за деревьями, находилась оптовая торговля скобяными товарами. Хозяину нужно было доставить заказы в Пузож и Шоле. Мы ждали, попивая кофе перед пустой площадью.

Потом мы втиснулись в кабину рядом с шофером и, поднявшись по довольно крутому склону, поехали бесконечным лесом.

— Арденнцы в той стороне, — сказал наш водитель, указывая на вырубку и несколько лачуг, вокруг которых резвились полуголые детишки.

— Немцев здесь много?

— Вчера вечером и ночью ездило много. Скоро все это начнется сызнова, точно заверяю. Кроме того, уже появились мотоциклисты и полевые кухни. Думаю, за ними пойдут танки.

Он остановился и отдал ящик кузнецу; лошадь-тяжеловоз повернулась к нам и заржала. День казался мне очень долгим, и, несмотря на наше везение, дорога все никак не кончалась.

Теперь я немного злился на Анну за то, что она поехала со мной. Для нас обоих было бы лучше распрощаться в Ла-Рошели, когда я стоял с мешком на плече и чемоданом в руке.

Чувствуя мое недовольство, она совсем съежилась между мной и шофером. Я внезапно подумал, что своим горячим бедром она касается бедра шофера, и почувствовал укол ревности.

До Пузожа мы ехали больше двух часов, встретив лишь мотоколонну длиной в километр. Солдаты смотрели на нас, главным образом на Анну, некоторые махали ей рукой.

— Теперь до Брессюира не больше двадцати километров. Пойдемте в кафе вместе, может, я найду кого-нибудь, кто вас подбросит.

Несколько хмурых мужчин играли в карты. Двое других в глубине зала спорили над разложенными между стаканами бумагами.

— Скажите, никто не едет в сторону Брессюира? Это беженцы, им нужно добраться туда до ночи.

Один из спорщиков, по виду похожий на торговца недвижимостью, оглядел Анну с ног до головы и заявил:

— Могу взять их до Серизе.

Где расположено Серизе, я не знал. Мне объяснили, что это на полдороге до Брессюира. Добираясь до жены, я был готов преодолевать трудности, даже проявить известный героизм — идти много дней по дорогам и терпеть неприятности от немцев.

Теперь я испытывал чуть ли не разочарование оттого, что все так хорошо складывалось.

Мы ждали почти час, пока они кончат разговаривать. Несколько раз спорщики вставали и протягивали друг другу руки, после чего садились снова и заказывали еще по одной.

Лицо у нашего будущего водителя было багровым. С важным видом он усадил Анну рядом с собой, я устроился на заднем сиденье. От бессонной ночи я внезапно почувствовал усталость: веки налились тяжестью, губы горели, словно начиналась лихорадка. Может, у меня солнечный удар?

Через некоторое время я перестал различать, о чем говорят сидевшие на переднем сиденье. Словно сквозь пелену, я видел луга, леса, однудве замершие деревушки. Мы проехали по мосту над почти пересохшей речкой и наконец оказались на месте.

Я поблагодарил, Анна тоже. Мы прошли несколько сот метров, как вдруг перед булочной увидели грузовик с мукою, на котором было написано имя мельника из Брессюира.

Таким образом нам с Анной опять не пришлось идти пешком. Целый день мы были не одни.

…Вечер еще не наступил. Мы стояли на тротуаре у террасы кафе, мешок и чемодан я поставил у ног. Отвернувшись, я вынул из бумажника несколько банкнот. Анна все поняла, и когда я сунул их ей в сумочку, возражать не стала.

Вокруг было пустынно. Никогда еще у меня не было ощущения такой пустоты. Я остановил проходившего мимо мальчишку.

— Скажи-ка, малыш, где родильный дом?

— Вторая улица налево и в гору. Не ошибетесь. Анна, догадавшись, что я хочу распрощаться с ней здесь, прошептала:

— Разреши проводить тебя до дверей.

Она выглядела такой обездоленной, что у меня не хватило духу ей отказать. На площади, стояло около дюжины тяжелых танков, крутились немцы, офицеры выкрикивали приказания.

Нужная мне улица шла по склону холма, на ней стояли частные домовладения. В конце возвышалось высокое кирпичное здание.

Я снова поставил мешок и чемодан на землю. На спутницу я не осмеливался поднять глаза. Из окна, облокотившись на подоконник, выглядывала женщина, рядом сидел ребенок, а заходящее солнце освещало лишь крыши домов.

— Ну… — начал я.

Слова застряли у меня в горле, и я схватил Анну за руки.

В конце концов мне пришлось бросить на нее последний взгляд: лицо ее стало совершенно бесцветным.

— Прощай!

— Будь счастлив, Марсель.

Я сжал ее руки, потом отпустил. Потом взял свои вещи и, чуть пошатываясь, пошел к дверям. Когда я был почти у порога, она подбежала сзади и шепнула:

— Я была счастлива с тобой.

Через стеклянные двери я увидел медсестер в холле, свернутые носилки, администраторшу, говорившую по телефону. Я вошел и обернулся. Анна стояла на тротуаре.

— Я хотел бы видеть госпожу Ферон.

8

Желание разложить все внутри себя по полочкам, надежда, что я пойму кое-какие всегда тревожившие меня вещи, — вот что заставило меня втайне от жены и всего света взяться за воспоминания, тетрадь с которыми я всякий раз запираю на ключ, когда кто-нибудь входит ко мне в кабинет. Да, это, но не только это.

Да, у меня теперь есть кабинет, магазин с двумя витринами на Замковой улице, я нанимаю больше рабочих, чем сын моего бывшего хозяина, г-на Поншо, который не смог приспособиться к новым условиям: дом его остался таким же мрачным и торжественным, каким был, когда я у него работал.

У меня растет трое детей — две дочери и сын. Именно он, Жан Франсуа, и родился в Брессюире; Софи в те дни была на попечении фермеров из соседней деревни, у которых моя жена нашла убежище, когда они отстали от поезда.

Софи, казалось, была рада меня видеть, но не удивилась, а когда через месяц мы все садились в поезд, идущий в Фюме, даже огорчилась.

Роды прошли нормально. Из всех моих детей Жан Франсуа самый крепкий. А вот его младшая сестра доставила нам немало хлопот. Правда, когда я появился снова, Жанна была более нервной, чем обычно, пугалась всякой безделицы и была убеждена, что ее ждет несчастье.

Наша третья, Изабелла, родилась в самый драматический момент войны, когда все ожидали высадки десанта. Кое-кто утверждал, что при этом начнутся те же несчастья и беспорядки, что и при вторжении немцев. Предполагали, что всех трудоспособных мужчин отправят в Германию; повсюду висели запреты загромождать военные дороги.

В то время мы очень нуждались. Со снабжением было плохо, черным рынком я мог пользоваться лишь изредка.

К тому же Жанна родила раньше срока, ребенка пришлось выкармливать искусственно, а она так до конца и не оправилась. Я имею в виду, скорее, не физическое, а моральное состояние. Она осталась робкой, видела все в мрачном свете, и, когда позднее мы обосновались на Замковой улице, долгое время была убеждена, что мы идем к разорению и скоро вконец обеднеем.

Я продолжал жить так же, как прежде: это был мой долг, моя судьба я мог жить только так и никогда не считал, что может быть иначе.

Я много работал. Когда подошел срок, я определил детей в лучшие школы.

Кем они станут, не знаю. Пока они похожи на других детей из нашей среды и соглашаются с мыслями, которые им вкладывают в голову.

Но когда я смотрю, как растет мой сын, слышу вопросы, которые он задает, ловлю взгляды, которые он на меня бросает, у меня появляется некая задняя мысль.

Быть может, Жан Франсуа и дальше будет относиться ко всему так же, как его мать; во всяком случае, этому его учат учителя и я сам — более или менее искренне.

Однако, возможно, в один прекрасный день он взбунтуется против наших мыслей, нашего образа жизни и попробует стать самим собой.

К девочкам это тоже относится, но, когда я пытаюсь представить Жана Франсуа молодым человеком, меня охватывает тревога.

Я облысел. Очки мне нужны все более сильные. Я человек довольно преуспевающий, неприметный, даже бесцветный. С определенной точки зрения, мы с Жанной — карикатура на супружескую пару.

И вот мне совершенно случайно пришло в голову дать сыну другое представление о себе. Я подумал: а не пойдет ли ему на пользу, если он однажды узнает, что отец его не всегда был таким, какой ему хорошо знаком: торговец и робкий супруг, единственная забота которого — как можно лучше обеспечить своих близких и помочь им взобраться на еще одну маленькую ступеньку общественной лестницы?

Мой сын, а быть может, и дочери узнают, что во мне есть и другой человек и что в течение нескольких недель я оказался способен на настоящую страсть.

Пока — не знаю. Я еще не решил, кому предназначена эта тетрадь, и, надеюсь, у меня есть еще время все обдумать.

Во всяком случае, мне нужно рассказать здесь об этой задней мысли, чтобы быть честным перед собой и другими, я должен идти до конца.

К зиме 1940 года жизнь почти возвратилась в свою колею, если не считать присутствия немцев да трудностей с продовольствием. Я снова принялся за работу. Иметь радиоприемники запрещено не было, их покупали даже больше, чем прежде. Петух Нестор и все, кроме одной, куры вернулись на свое место в глубине сада; против ожидания, из дома ничего не было украдено — ни приемника, ни одного инструмента, мастерская находилась точно в том состоянии, в каком я ее оставил, только пыли стало больше.