Петер Андрушка - Избранное общество

• Название: Избранное общество
• Автор: Петер Андрушка
• Издательство: Радуга
• Жанр: Детектив
• Год: 1990
• ISBN: 5-05-2558-3

В настоящий сборник включены произведения, в детективном жанре рассматривающие существенные стороны жизни чехословацкого общества. В повести в «Избранное общество» словацкий автор Петер Андрушка рассказывает о социально опасном типе людей, стремящихся жить «в свое удовольствие» любой ценой.

---

Доктор Карницкий достал портмоне, вынул из него сложенную бумажку. Разгладил ее и с гордостью прочел:

– Марка turystyczna Swiętokrzyskiego parku narodowego i okolic![1] Вот где голубки надышатся свежим воздухом, отдохнут и наглядятся на красоту! Свентокжижские пихты! Знаете, что написал о них Жеромский в своем «Пепле»? «Naokół stały jodły ze spłaszczonymi szczytami jakoby wieze strzeliste, nie wyprowadzone do samego krzyża. Ich pnie sinawe jaśniały w mroku…»[2] Вот что он написал! В этих краях стоит памятник Жеромскому. Пускай и на него глянут. Я сказал, чтобы и не возвращались, пока не осмотрят этих чудесных мест… А вам, старшина, я, пожалуй, принесу «Историю греха». Прекрасная книжка, вам понравится. «История греха»! Точно специально написана для милиционера!.. Простите, я не хотел вас обидеть. Это в самом деле прекрасная книга.

Доктор Карницкий продолжал говорить о путешествии своего сына и его невесты по польскому приморью, а Якуб Калас поначалу удивлялся: почему старика не заинтересовало упоминание о смерти Крча? В конце концов он объяснил себе поведение доктора тем, что тот слишком погружен в мысли о будущем сына. И все же сам факт, что доктор сперва попросил его рассказать о «деле», а потом сам же перевел речь на другое, был по меньшей мере примечателен. Доктор еще раз процитировал Жеромского: «Можно пройти по самой отвратительной грязи и остаться белоснежным, как горностай, но нельзя выйти чистым из людских пересудов». Чтобы Якубу Каласу не вздумалось размышлять над этой бесспорно интересной цитатой, доктор тут же принялся толковать ее на собственный лад:

– Если однажды, дружище, вы на кого-нибудь укажете пальцем или хоть словечком упомянете, что он совершил нечто нечистое, ваше обвинение с него уже никто и никогда не смоет. Так оно за ним и потянется. За ним и за вами. Пожалуй, за вами еще дольше и тягостней, поскольку вами оклеветан невинный человек. В том-то и гениальность Жеромского, что он сумел так прекрасно выразить эту истину в одной фразе. Не думайте, будто я не заметил, что вы явились сюда не просто так. У вас новое дельце, и вы не знаете, с чего начать. Мне неизвестно, в чем его суть, да и расспрашивать вас не хочется, хотя кое-что я слышал, ведь люди вечно о чем-то болтают. Одно могу сказать: на вашем месте я бы хорошенько все взвесил, прежде чем действовать. Будем откровенны: что вы можете установить своими любительскими средствами, когда и подготовленные криминалисты нередко пасуют при раскрытии не менее профессиональной преступной деятельности? «Преступление и наказание» теперь уже относится к области фантазии, с этим нельзя не считаться.

– Вижу, доктор, вы уже поняли, чем я озабочен, – проговорил Якуб Калас, пытаясь прервать монолог увлекшегося собственным красноречием Карницкого. – Мучает меня смерть Бене Крча. Может, лишь потому, что мы с ним были когда-то вроде как товарищи, ну если не товарищи, так хоть ровесники. Сдается мне, в этом деле что-то нечисто!

– Нечисто! Скажите на милость! – Доктор Карницкий засмеялся. – А хоть бы и так – на то есть милиция, пускай она и разбирается. А мы с вами чокнемся за встречу. За вашу пенсию и за моего сына. Ваше здоровье! Чтобы мы любые беды встречали с высоко поднятой головой! Выпьем, дорогой друг!

Так прошел вечер. С обильными возлияниями, в дружеской атмосфере, но все же…

Якуб Калас добрался домой только последним поездом. Он был порядком навеселе, однако его не покидало ощущение, что Карницкий недаром до самой ночи накачивал его вином. Стоило старшине упомянуть про смерть Беньямина Крча, как бодрое лицо старого адвоката покрылось бледностью и, хотя он без умолку говорил и держался раскованно, Каласу было ясно, что он не в своей тарелке. Якуб Калас успел это заметить и очень обрадовался. Доктор Карницкий пообещал ему принести кучу книжек:

– Послушайте, старшина, надеюсь, возня в саду и по дому вас не измотала вконец, вам необходимы и другие увлечения и интересы – ну скажите, вы хоть прочли за всю свою жизнь какую-нибудь книжку, кроме служебных предписаний? Что-нибудь из художественной литературы? Знаете, что такое роман или стихотворение? Это мир, который вы еще для себя не открыли. Вот простор для вашей мятущейся души! Я помогу вам, дружище! Я разожгу в вашей душе священный огонь, и вы будете мне благодарны!

– Говорите, точно пророк, – смеялся Якуб Калас, но доктора это не сбило с толку. Он твердо гнул намеченную линию. Легко овладев ситуацией.

– Я принесу вам Сенкевича! Жеромского! Или Йокаи![3] Горы романов! От книг вас будет клещами не отодрать! Или завалю вас поэзией, что скажете? Не хотите? Ладно. Тогда я придумаю для вас другое хобби. Что вы, к примеру, скажете о нумизматике? Нынче, в эру сберкнижек и больших зарплат, забавляться старыми, никому не нужными монетами! Вот развлечение! Хобби высшего класса!

Голова его от усталости и выпитого поникла, но он все еще крепился, был, насколько это ему удавалось, сосредоточен, старался держать застольную беседу под контролем, чтобы Каласа как следует разобрало вино и он забыл, зачем, собственно, пришел, потерял интерес к Крчу, а утром, проснувшись дома с жестокой головной болью, думал бы лишь о том, что говорил ему доктор Карницкий, чтобы гудели в его голове только речи о книжках и нумизматике.

«Ладно, – решил Калас, – будь доктор хоть тысячу раз прав с этим польским писателем, горностаем, грязью и пересудами, все равно я не отступлюсь от своего. Пересуды не сосуды, но так же пустопорожни, когда за ними ничего не кроется… Такова моя философия, доктор. А мои пересуды – вовсе не порожние сосуды! Пересудов я и сам не люблю. Ха-ха! Вся загвоздка в том, милый мой доктор, что вам почему-то не по душе это дельце, касающееся Бене Крча! Я заметил это, отлично заметил!» Ложился он довольный. Немного взволнованный, но довольный. Грело ощущение, что он напал на верный след. А если еще и не напал, достаточно того, что в разговоре прозвучала фамилия Лакатошей, соседей Бене Крча. Малость – но для него и она имеет значение. Сейчас важным становится все. Даже самая малость!

6. Нынче с тобой, женщина, каши не сваришь, – подумал он

Ворота во двор были не заперты. Зато дом Юлия Крчева старательно замкнула. Яку б Калас обошел вокруг. Отсутствие женщины было ему на руку. По крайней мере можно спокойно все осмотреть. Он остановился в конце двора, у проволочной ограды, за которой начинался большой сад с длинными рядами виноградника. Совиньон, дамские пальчики, вельтлинский зеленый, мускат отто-нель. Даже бургундский синий и каберне. Беньямин Крч был в этом деле дока, хоть их край и не относился к винодельческим. Каждый год Крч продавал винным заводам огромное количество винограда, умел уложить полиэтиленовые мешки так, что лежащие наверху образчики показывали максимальную сахаристость. Умел ладить с заготовителями. И если ему давали самую высокую цену, знал, как их отблагодарить. Стоит ли жалеть пять сотенных, когда увозишь домой пятнадцать-двадцать тысяч? После продажи у него еще оставалось достаточно винограда и на собственное вино. В его бочках всегда водилось не менее трехсот-четырехсот литров. «Какой-нибудь литр в день, – говаривал он, – норма для настоящего, умеющего пить мужчины». А Беньямин Крч пить умел, правда – в прошлом. Яку б Калас помнил его уже завзятым посетителем питейных заведений. Случалось – пил в долг. Стоило ему выпить бутылку красного, как для него уже не существовало ни стыда, ни родного отца, нередко кулаками или пинком напоминавшего, что сын порядочного хозяина может пить, только пока у него что-то бренчит в кошельке. Пить в долг – это для нищих и прочего отребья. «Так подкинь монету, папаня, и не будет никакого позора», – бормотал Бене, хотя после такой неслыханно наглой просьбы получал только новую затрещину. Щеки у него были здоровенные, багровые. Да, Беньямин Крч был запойный пьяница, но как это связано с его смертью?

Якуб Калас недолюбливал Крча. Никогда они не были друзьями, скорее наоборот. Росли вместе, в одной деревне – вот и все. У бывшего кулацкого сынка и будущего члена крестьянского кооператива Беньямина Крча для ровесника-мильтона всегда были в запасе одни насмешки. Якуб Калас – сам человек простой – притерпелся к слабомыслию некоторых людей и не слишком обращал внимание на тех, кто за его спиной злословил. Не волновало его и отношение к нему Крча.

После тяжелой ночи голова еще гудела, но он заставил себя сосредоточиться. Не мог иначе. Тоска по работе, по возможности употребить свои силы на какое-то полезное дело оказалась сильнее усталости, сильнее опасений, что он выставит себя на посмешище. Да и, в конце концов, кому и с какой стати над ним насмехаться?

Калас сделал в блокноте несколько пометок. Занес в него обоих соседей, хотя поначалу не придавал своим записям значения. Соседей слева, от которых Юлия в тот вечер вызывала милицию, он знал хорошо, вернее, почти хорошо: муж – пенсионер, в прошлом работник госхоза, жена и сейчас еще порой трудится в поле, когда подвернется сезонная работа, дочь устроилась на железной дороге где-то в Северной Чехии, говорят – в Дечине, сын, блуждая по свету, добрался чуть ли не до Австралии. Судя по письмам, которые тот регулярно, раз в год, посылает родителям, живет он в Мельбурне. Мать за те годы, как он сбежал из Чехословакии, навоображала себе кучу вариантов его возвращения, даже телефон себе провела – а вдруг он позвонит с аэродрома или из какого-нибудь югославского, а то и польского порта. Она ждала возвращения сына на каждое рождество, на каждый Новый год или хотя бы на храмовый праздник, когда к семейному столу собираются все ненасытные рты, бегала по деревне: «Люди добрые, Фердишко вернется, мой Фердинанд скоро будет дома, ей-ей, не сегодня завтра, ведь путь из Австралии долог – океан, огромный океан надо переплыть, а мой сыночек, бедняжка, живет там, далеко… Пожалуй, и на голове ходить научился, коли там у них мир такой чудной и словом их чудным называют: антиподы!» Люди над ней потешались, посмеивались: кому-де известно, где бродяжит твой разлюбезный сынок, другие уже и посылки прислали, и доллары, а твоего только на письма хватает, хорош воробышек, видать, его там давно упрятали в кутузку, и он шлет тебе из нее слезные послания. Она не слушала, зажимала уши, а когда все-таки эти разговоры допекали ее, грозила милицией. Несчастная женщина, несчастная семья – что общего они могли иметь со смертью Беньямина Крча?