Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)

• Название: Учитель (Евангелие от Иосифа)
• Автор: Нодар Джин
• Издательство: Пропаганда
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-9560-0138-0

Нодар Джин эмигрировал в США в 1980 году, будучи самым молодым в СССР доктором философских наук, и снискал там известность не только как ученый, удостоенный международных премий, но и как писатель. Эта книга о Сталине, но вряд ли ее можно поместитьв ряд классической антисталинианы, будь то произведения А. Солженицына или А. Рыбакова. Роман Джина, написанный от лица «вождя всех времен», своего рода «Евангелие от Иосифа» — трагическая исповедь и одновременно философская фантасмагория о перипетиях человеческой судьбы, история о том, как человек, оказавшийся на вершине власти и совершивший много такого, на что способен разве сам дьявол, мог стать другим.

---

— Говорил ему притчи.

— Завет — хитрая книга! — вставил Берия и взглянул на него.

Ёсик объяснил:

— Да, умная! Имеющий уши услышит в ней отчёт о том, как общались вожди. А народ — о том, как вождь общался с народом. И говорил ему то, что сам бы слушал, если б его отец был плотник.

— Только говорил? — вмешался я наконец. — Не верил?

— Я уже сказал про веру, товарищ Сталин! Когда говоришь то, что тебя делает богом, веришь себе.

— Но он говорил это есцё раньсе! — вспомнил Мао.

— Говорил, когда хотел стать царём, — напомнил Ёсик.

— А потом цто? Забыл про царство? После креста?

— Какое царство? Иудею? Никаких шансов: Ироды стали там уже совсем сильные! А «Давидом» назначили брата. Иакова.

— Зачем провинция, когда можно — империю? — помог ему Берия и посмотрел на меня. — Интересно, как бы он себя повёл, если бы действительно стал царём. Что бы он стал делать? Скажем, если бы его ударили по лицу? Подставил бы другую щёчку? Или — другое лицо? Не своё? — и хмыкнул. — Или пошёл бы дальше — стал бы всё выжигать мечом? Как обещал…

Ёсик молчал. Я тоже.

Лаврентий ликовал. Ему показалось, что он припёр к стенке самого Иисуса:

— А если бы он стал вдруг царём не только в своей провинции, а во всей империи?

— Речь не о том, чтобы быть царём в империи, Лаврентий! — вытянулся вдруг Молотов. — Речь о том, чтобы быть богом. Везде! Чтобы править даже после смерти! Это уже совсем… — и запнулся.

— Что «совсем»? — опустил пенсне Берия.

— Это уже совсем другое дело! Совсем! Не имеет даже значения — мёртвый этот бог или живой!

Берия улыбнулся ему, как ребёнку:

— Не совсем «не имеет».

— А что с Марией? — вмешалась Мишель.

— При чём тут Мария?! — рассердился Чиаурели.

— С какой Марией? — спросил Ёсик.

— С женой.

— С Марией как раз не сложилось, — ответил Ёсик. — Ушла. Но Иисус вступил во второй брак. Пришлось менять закон и тут. Ессеям не позволялось ни разводиться, ни жениться вторично. Считалось многоженством. Но это ведь неправильно!

— Конечно, неправильно! — взволновалась Мишель. — А кто она? Вторая?

— Звали Фиолетовая Лидия. Из города Тиатира в Азии. Фиолетовая потому, что — из ордена фиолетовых священников. Они все фиолетовое носили.

Снова стало тихо. Затикали часы. Мао посмотрел на меня. Все посмотрели. Кроме Булганина. Он уже не икал, но всё равно скучал.

У меня к Ёсику вопросов не было. Мне было грустно. Прислушавшись к себе, я понял, однако, что это не грусть, а начало горькой обиды.

На Учителя.

И за него.

За себя даже. Ибо хотя я подозревал его и раньше, сомнений у меня теперь не осталось. А без них тошно. С кем же без Учителя остаться?!

Паузу нарушил Орлов. Хотя вошёл он на цыпочках, как только отыскал глазами Ши Чжэ, выпрямился и прошагал к нему твёрдым шагом, стуча каблуками. Остановившись между переводчиком и Мао, снова, однако, притих и наклонился.

Ши Чжэ — тоже шёпотом — перевёл услышанное Мао.

Тот кивнул, ткнул пальцем в тарелку с сациви перед собой — и Орлов удалился. Стуча каблуками.

Все — кроме Берия — проводили его взглядом. Лаврентий вернулся ко мне. Я кивнул. Он поднялся и покинул гостиную через мою дверь. Не ту, за которой скрылся Орлов.

Мао слизнул с пальца ореховый соус и вернулся ко мне. Вместе с ним — и остальные. Я опустил трубку на стол:

— Товарищ Мао, я, как вы и остальные товарищи, гонтов поверить, что товарищ Паписмедов рассказал нам правду.

Хрущёв энергично качнул головой. После чего у меня вконец испортилось настроение. Хотя съел я пока лишь ветку тархуна, поднялось чувство, будто набил живот пресной селёдкой. Не той, которую готовила Роза Каганович. Даже хуже. Шевельнулся и пылающий шарик в левой щиколотке.

Я рассердился на Хрущёва:

— Вот особенно Никита готов поверить майору. А почему нет? Понимает, что — хотя он тоже, как Иисус, большой человек — сам он в этом ни при чём. Всё решают обстоятельства. Если бы он был потомком Давида и жил не среди нас, а в древней Палестине… И если бы его евреи пригласили там на крест…

Я не выдержал и горько хмыкнул. Все — кроме Ёсика — рассмеялись. Кто громче, кто тише. Микоян — в точную меру.

— Если бы его подняли на крест, — успокоился я, — что, спрашиваю тебя, Микоян, случилось бы?

Микоян не знал.

— Крест не выдержал бы! — ответил я. — А если бы подняли тебя, то крест выдержал бы. И ты тоже. Но ты и сегодня висел бы на нём. Обнимаясь со столбом…

Ёсик продолжал не смеяться. Я поднял со стола погасшую трубку, качнул ею, то есть прервал шум, и обратился к нему:

— Майор, я хочу выразить вам благодарность! — и, легко пожав ему руку, похлопал в ладоши. Тоже легко.

Все дружно зааплодировали. Микоян шепнул что-то Молотову. Тот кивнул и поднялся с места. Его опередил Хрущёв: вскочил и бросился к Ёсику мять ладонь. Потом её пожал Молотов. Микоян подошёл к майору шестым.

Ёсик каждый раз смущался и дёргал плечами.

85. И улыбнулся, как человек, решивший помочиться…

Шумной вознёй Берия и воспользовался. Вернувшись в гостиную через ту же дверь, за которой скрылся Орлов, он зашёл мне за спину и пригнулся:

— Икидан даурекес — пирвелс сасцрапо саткмели аквс гограствисо да мандедан елапаракеба ту сахлидано? (Оттуда звонили: Первому, мол, надо срочно с тыквой переговорить. И как тому быть — звонить тыкве прямо сюда или домой?)

Я взглянул на часы:

— Асе гвиан? (Так поздно?)

— Пекинши дилаа. (В Пекине уже утро.)

— Рао мере аман? (И что он решил?)

— Акедано (Сюда, мол), — и рассмеялся. — Тити сацивши амоивло. (Сюда, мол, — даже палец в сациви ткнул).

— Эс гавиге. Орловзе гекитхеби. (Это я понял. Спрашиваю об Орлове.)

— Чавицеро да дилит чвен «чинелебс» ватаргмнинебо. (Орлов сказал — запишу, а утром дам на перевод нашему «китайцу».)

— Вири! Твинианс тавис «чинели» акве эхолеба! (Осёл! Будь у него мозги, он держал бы сейчас своего «китайца» поблизости!)

— Сцореа, Висарионич! Мец ес утхари! Ар гиндатко — ме чеми «чинели» тан мхавстко! (Точно, Виссарионович! Я это и сказал! А ещё сказал: не нужен мне, говорю, твой «завтрашний» китаец. Мой «китаец» уже сегодня при мне!)

— Молодец! — вырвалось у меня. — Сад датове? (Куда его определил?)

— Гвердзе узис! (С ним рядом и сидит!)

Я не поверил памяти — скосился влево. Мао сидел между своим переводчиком и Мишелью.

— Эс лилипути чвениа? (Этот лилипут — он наш?) — не удивился я.

— Лилипути вис унда, Висарионич? (Кому нужен лилипут, Виссарионович?) — рассмеялся он. — Калиа чвени! (Наша — женщина!)

— Ки мара прангиа! (Она же француженка!)

— Чинетши газрдили! (Выросшая в Китае!)

Я ухмыльнулся: мне стало смешно. От того, что Берия слишком умён! Ему, однако, я объяснил свою ухмылку иначе:

— Чинетшио? Ахла мджера ром дзамиком бебиамис цхвири даусера. (В Китае росла, говоришь? Сейчас уже верю, что братишка искромсал бабушке носик.)

Берия тоже ухмыльнулся, потом потрепал по плечу Ёсика и похвалил его, но возвращаться на место не стал. Ждал Хрущёва, который снова возился с граммофоном. Маленков стоял рядом. Покорно, вытянув руки по швам. Видимо, сдался.

На этот раз Никита запустил «Сулико». В исполнении кутаисских сестёр Ишхнели. Как только вспорхнули начальные звуки гитарного перезвона, Хрущёв облапил Маленкова, а Берия шагнул к Мишели и расшаркался.

Поднялся и Мао. Валечка, вернувшаяся из «ссылки», поняла, что он направляется к ней, и метнула на меня испуганный взгляд.

Я отвернулся к Ёсику.

Подобно Маленкову, сдалась и Валечка.

Я спросил майора — нравится ли ему «Сулико»…

Когда-то очень. Сейчас — другая: про «Золотой Иерусалим». Который в Кумране…

А тоскует ли по Грузии?

Больше по Палестине…

Не поспешая с главным вопросом об Учителе, я вернул Ёсика Паписмедова в детство и велел рассказать об отце. Не о том, который был плотник…

Настоящего звали Давид Паписмедашвили, но он отсёк ему конец, «швили», вместе с крайней плотью…

Почему? — удивился я…

Давид не терпел, если незаконные отпрыски носили его имя…

Я с благодарностью подумал о маме. В отличие от Ёсиковой, она ругалась, видимо, не только с мужем. Иначе бы не доставало плоти и мне. Впрочем, по Иисусу, от принадлежности к евреям не спасает и необрезанность…

— А почему Иисус не настаивал на обрезании и… — осёкся я.

Ёсик смотрел в другую сторону. Маленков с Хрущёвым и Мао с Валечкой суетились под музыку с учёным видом. И молчали. Зато шатались почти в такт. Берия же носил своего «китайца» так порывисто, что никакая мелодия подладиться не сумела бы.

И дело было не в том, что Лаврентию приходилось сразу и кружить француженку, и инструктировать её. Этому он, вероятно, научился давно. Ему приходилось ещё и озираться на меня с майором. И нервничать, что беседуем мы без него. Поскольку раньше этого никогда ещё не было.