Нодар Джин - Повесть о вере и суете

• Название: Повесть о вере и суете
• Автор: Нодар Джин
• Издательство: Объединенное Гуманитарное Издательство
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5-94282-093-7

Нодар Джин родился в Грузии. Жил в Москве. Эмигрировал в США в 1980 году, будучи самым молодым доктором философских наук, и снискал там известность не только как ученый, удостоенный международных премий, но и как писатель. Романы Н. Джина «История Моего Самоубийства» и «Учитель» вызвали большой интерес у читателей и разноречивые оценки критиков. Последнюю книгу Нодара Джина составили пять философских повестей о суетности человеческой жизни и ее проявлениях — любви, вере, глупости, исходе и смерти.

---

Закончилась затея, действительно, потешно.

Ни один из музыкантов, привыкших на гастролях ко вниманию менее зловонных дам, на казашку не позарился. Сама же она, подавленная искренностью, с которой старики общались с небесами, призналась им в своей гнусной миссии и попросилась в лоно еврейского Бога, общение с которым, как оказалось, не требует Его присутствия. А это, дескать, очень удобно. Тем более — если находишься в тесной одиночной камере. Взамен она обещала — пока за ней не придут из милиции — стряпать им горячие блюда.

Старики просьбу выполнили — представили её своему Богу. Но от казахских блюд их всех, за исключением привратника, стошнило. Соответственно, выдав двести рублей, они велели ей не мешкать и улизнуть в родные края. Вместе с нею туда же улизнул и привратник, оставив записку, что жизнь слишком коротка чтобы бороться со злом. Или отказываться от горячих блюд.

Никто кроме Ричарда его не осудил. Хаимего сказал даже, будто привратник повёл себя достойно, ибо в Талмуде записано, что, если еврею невмоготу сдерживать похоть, ему следует уйти в чужие края и предаться блуду вдали от родного народа.

Лишившись, однако, миньяна, старики забили в синагоге окна, навесили на плюшевые гардины мешочки с нафталином, покрыли скамейки простынями и заперли на замок дверь, ведущую в синагогу из пристройки. Там, в пристройке, они и осели в ожидании десятого еврея, которого, по их расчетам, тотчас же и должен был прислать Господь. В том, разумеется, случае, ежели Он был на стороне не грозненского горсовета, а Им же избранного народа.

11. Будущее притомилось ждать

Вместо десятого еврея объявился всё тот же мусульманин Тельман.

Разговаривал он мягко и к концу беседы предложил старикам принять к сведению, что в текущем столетии на Кавказ не ожидается переселения ни единого еврея. Просил их не паниковать, а отнестись к факту философски. То есть — сложить пожитки и уступить дорогу будущему. Которое, хотя наступает не сразу, а постепенно, уже притомилось ждать.

Потом Тельман задумался и усилил эффект иносказательной фразой. Всему своё время — время, мол, разбрасывать камни и время эти же камни, наоборот, собирать.

Удивившись тому, что эта мудрость стариков не проняла, Арсануков решил не остаться голословным. Покопавшись в памяти, он привёл пример исчезновения блистательной цивилизации Атлантиды, возникшей задолго до Израиля. Этот волшебный остров, где каждый человек был талантливей еврейских мудрецов и даже греческих баснописцев, пожрали неумолимые волны океана вечности, и этот остров, мол, пошёл ко дну. Издавая при том непристойные звуки.

Старики переглянулись.

Хаим стал жадно хватать ртом воздух, чтобы заглотнуть его как можно больше и потом вместе с ним выдохнуть из себя как можно больше же слов негодования по поводу непозволительного намёка. Его опередил Ричард. Подражая Атлантиде, он произвёл серию непристойных звуков и поднёс к носу Тельмана волосатый кукиш с грязным ногтём на большом пальце.

Хаим заморгал, но сообразил, что близнец высказался выразительно — и закрыл рот. То есть — притворился, будто собирался сказать то же самое.

Зато Арсануков, не сразу очухавшись, вскочил с места, хлопнул дверью, влетел в «Волгу», и, сверкнув глазами, бросил старикам, что даёт им только месяц. После чего — если десятый еврейский пердун так и не объявится — синагога будет списана в жопу, а он, Тельман, вернётся грузчиками, которые молотками расчистят дорогу грядущему.

Старики расселись по кушеткам, печально вздохнули и принялись ждать.

Шли дни, но десятый еврей не объявлялся.

Время от времени они — чаще всего Ричард — теряли терпение и в отчаянии то торопили Господа с вразумительным объяснением Своих намерений, то, не интересуясь никакими объяснениями, требовали подробных инструкций по ведению войны с общим врагом. С горсоветом.

Хотя наличие общего врага гарантирует дружбу, Бог либо отмалчивался, либо был слишком краток: Не суетитесь! Такая подчёркнутая краткость оскорбляла стариков: Что это за дружба?! И откуда это высокомерие?!

Хаим уверял друзей, будто отмалчивается Тот не из высокомерия, а из непредставимой на земле занятости. Тем более, что — в отличие от других богов и столичных юрисконсультов — Он трудится без помощников!

Ричард бурчал, будто дружба с Господом обходится им дороже любого юрисконсульта. Хаим не соглашался: Никто на свете не способен подсказать идею, которая может придти в голову только Господу.

В доказательство старик напомнил друзьям, что, если, скажем, проколоть надувной шар, изготовленный на лучшей фабрике, этот шар мгновенно изойдёт воздухом, тогда как любой дряной человек, изготовленный Богом по Его Собственной схеме, состоит из множества разных дыр, но из него не выйдет дыхание, пока это не понадобится тому же Богу.

Чего же Он тогда тянет волынку?! — возмутились старики, но Хаим напомнил им, что положенный срок ещё не вышел.

Срок выходил на рассвете. И вот ночью, в глубоком сне, Хаиму объявился — кто? Правильно! И шепнул на ухо слова, которые никогда бы не пришли в голову даже столичному юрисконсульту…

Когда наутро Тельман Арсануков, заявившийся с бригадой грузчиков, услышал эти слова от Хаима, он остолбенел.

Друзья Хаима, услышавшие их тоже впервые, ахнули.

Даже я, прилично знакомый в те годы с образцами Господнего мышления, не способен был такого представить!

Хаим Исраелов сообщил Тельману, будто минувшей ночью Бог принял решение продлить положенный горсоветом срок на шесть лет! По истечении этого срока, — при условии, что старики перестанут делать фонетические ошибки в молитвах и что десятый пердун к ним так и не пристанет — на седьмой год, Он, Господь, пошлёт им для миньяна крылатого еврея из своего небесного кворума! Самого Илью-пророка!

Заикаясь, Арсануков объявил Хаиму, будто такого быть не может — крылатых евреев.

Почему не может? — спросил Хаим. Евреи, мол, бывают всякие. Порхающие и непорхающие, длинные и крохотные. А у Ильи-пророка есть в придачу к крыльям карающий скипетр из железа.

А как же тогда с решением горсовета? — крикнул Тельман. Или со мной?!

Хаим напряг память и вспомнил, что Бог наказал ему заткнуть решение горсовета Тельману в жопу. А самого послать на фиг.

Перебивая друг друга, все девять стариков описали мне финальную сцену одинаково.

Сперва Тельман, хотя и был поэтом, цинично расхохотался, потом осёкся, побледнел, задумался, рассвирепел, стал сверкать зрачками, скабрезно ругнулся и пригрозил жестокой расправой при помощи грузчиков и их молотков. Но в самое последнее мгновение какая-то высшая в нём сила, та самая, которая выносит окончательное суждение, велела ему поостыть, призадуматься и понять, что в услышанном кроется грозная истина. И что поэтому, ежели он, Тельман, не желает терять времени в погоне за Западом, то под чулочную фабрику ему следует приискать другое помещение. Ну, а если даже и не приищет — тоже не беда! Ибо прогресс цивилизации основан на хамстве, то есть на желании иметь больше, чем имеешь.

Одним словом, Тельман удалился и больше не возвращался. Вычитал, говорят, в энциклопедии характеристику Ильи и решил не рыпаться. Крылатый пророк имел привычку скипетром выбивать еврейским обидчикам передние зубы, чего Арсануков допускать не желал, поскольку покрыл их — за исключением одного — золотыми коронками. Опасаясь, что порхающий Илья оставит ему во рту именно непокрытый зуб, да и то, чтобы вогнать в него боль, Арсануков стал рассказывать в горсовете, будто целью всякой войны является перемирие.

С тех пор миновало уже три года, и до пришествия пророка оставалось ещё три.

В пришествии этом никто из стариков не сомневался, и каждый говорил о нём так заразительно, что, если бы Ночной Собеседник обещал Хаиму прислать пророка не на седьмой год, как положено, а на четвёртый, то, открыв дверь, я бормотнул бы старикам не Ах, так вот вы, дескать, где, в пристроечке! — а другое: Ну вот, мол, и я, порхающий Илья! Пройдёмте в залу!

12. Только душа не позволяет рассекать время

Туда, в зал, Хаим и предложил мне направиться. При этом высказал догадку, что меня заслал к ним его Ночной Собеседник, ибо сегодня предстояло читать поминальную по отцу, а благодаря мне он это сделает в зале.

Я наконец вытащил из сумки фотокамеру, прикрутил к днищу штатив и, перекинув его через плечо, как скипетр, прошествовал за стариками к запертой двери.

Хаим открыл замок, смачно чмокнул себя в ладонь, дотянулся ею до мезузы на косяке, шагнул за порог и включил свет.

Без штатива не стоило бы и входить. Окна уже заволокло ночной марью, а лампочки в люстре освещали только друг друга. Из-за двери пахнуло нафталином и долгим неприсутствием живого.

Принюхавшись на пороге к забытому воздуху, старики узнали его, заморгали, забормотали что-то невнятное и, толкаясь головами в одинаковых папахах, стали припадать губами к той же мезузе с пожелтевшим от времени круглым окошечком, в котором дотлевало имя Бога. Оторвавшись от мезузы, они ринулись вправо, в изголовье зала, к высокому помосту, ограждённому решёткой из почерневшего дерева, — и опять же толкаясь взобрались на него.