Жан-Поль Сартр - Бодлер

• Название: Бодлер
• Автор: Жан-Поль Сартр
• Издательство: Едиториал УРСС
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-354-00840-9

В этой книге произошло столкновение двух "экзистенциальных проектов", и Сартр-философ попытался подчинить своему "проекту" Бодлера-поэта.

Вся поэзия Бодлера - это судорожное метание между "восторгом жизни" и "ужасом" перед ней, между эросом и танатосом, между лихорадочными приступами активности и провалами в опиумное забвение, между "желанием возвыситься" и "блаженством нисхождения".

Сартр описал эти метания как продукт "нечистой совести" человека, так и не решившегося сделать выбор между "бытием" и "существованием" и понесшего за это наказание в виде собственной, совершенно безотрадной, судьбы. К этому наказанию Сартр добавляет и свой безжалостный приговор, основанный на истолковании всех фактов из жизни "обвиняемого" как изобличающих его улик - доказательств экзистенциального преступления.

Очерк Сартра блестящ. Верно, конечно, что Бодлер сам оказался повинен в понесенном им "жизненном поражении". Но ведь не менее верно и то, что именно это поражение обеспечило ему победу в ином плане - литературном, послужив источником двух лирических шедевров XIX века - "Цветов Зла" и "Стихотворений в прозе".

---

Нам уже знаком этот мотив, мы не забывали о нем ни на секунду: это — изначальный выбор самого себя, совершенный Бодлером. Для себя самого он избрал существование, тогда как для других — бытие; при этом ему хотелось, чтобы его свобода предстала перед ним в виде «природы», а «природа», обнаруживаемая в нем другими, выглядела в их глазах непосредственной эманацией его свободы. Но если это так, то все проясняется: теперь мы понимаем, что узор горемычной и, по видимости, неуправляемой жизни Бодлера на самом деле был со всем тщанием выткан им самим. Именно он сделал так, чтобы эта жизнь пережила самое себя, именно он уже в юности доверху загромоздил ее всяким хламом: негритянка, долги, сифилис, семейный совет, до конца дней связывавший его по рукам и ногам и до конца дней вынуждавший вспять двигаться в собственное будущее; именно он выдумал тех прекрасных и спокойных женщин — Мари Добрей и Председательницу, — которые станут спутницами его тоскливых лет. Именно он старательно продумал даже географию своего существования, решил влачиться со своими невзгодами в большом городе, отказался от реальных поездок за границу, чтобы, запершись в комнате, беспрепятственно совершать воображаемые побеги в дальние страны, именно он, для самого себя разыгрывая бегство, предпочел дальним путешествиям вечные переезды с квартиры на квартиру, именно он, чувствуя себя смертельно раненным, согласился расстаться с Парижем только при условии, что переберется в другой город, представлявший собой карикатуру на Париж, и именно он, наконец, добровольно пошел на литературный полууспех и на блистательную, но плачевную изоляцию в литературном мире. Глядя на эту замкнутую, обособленную жизнь, временами кажется, что, вмешайся в нее хоть какое-нибудь происшествие, случай, — и этот гэаутонтиморуменос получил бы возможность вздохнуть, перевести дух. Но нет, мы напрасно стали бы искать в ней такое обстоятельство, за которое он не нес бы безраздельной и сознательной ответственности. Каждое событие жизни Бодлера есть отражение той неразложимой целостности, которую он представлял собою от первого и до последнего дня. Этот человек отверг жизненный опыт, никакие внешние воздействия не смогли изменить его, и он ничему не научился; разве что смерть генерала Опика слегка повлияла на его отношения с матерью; в остальном же его история — это история чрезвычайно медленного и чрезвычайно болезненного распада. Каким он был в 20 лет, таким мы находим его и на пороге смерти: он только помрачнел, стал более нервным и менее оживленным; от его таланта и блестящего ума остались одни воспоминания. Его своеобразие, его «непохожесть», которую он пытался обрести вплоть до самой смерти, которая способна была проявиться лишь под взглядом других, заключается, по всей видимости, в следующем: он оказался объектом опыта, проводимого в закрытом сосуде, чем-то вроде гомункулуса из второй части «Фауста», и квазилабораторные условия опыта позволили ему с несравненным блеском продемонстрировать ту истину что совершаемый человеком поиск самого себя полностью совпадает с тем, что принято называть его судьбой.