Юрий Антропов - Самосожжение

• Название: Самосожжение
• Автор: Юрий Антропов
• Жанр: Научная Фантастика

Главный герой антивоенного романа «Самосожжение», московский социолог Тихомиров, оказавшись в заграничной командировке, проводит своеобразное исследование духовного состояния западного общества.

---

— И так далее и тому подобное, — невольно вырвалось у Гея.

Мээн готовно повторил:

— И так далее и тому подобное. — И добавил: — И попробуй не дать, не завезти, не обеспечить!

Потом помолчал Мээн и сказал со вздохом:

— Такие дела.

И ни о чем больше Мээн в тот раз не сказал.

Неужели и так не ясно?

Даже дураку.

Показал всю картину изнутри…

Кстати, и сам Бээн, когда Гей, уже при встрече в Москве, опять завел разговор про неплановую стройку, вдруг выдал:

— Неплановая стройка — это бардак.

То есть использовал второй вариант своего универсального ответа.

И Гей остался при этом невозмутимым.

Значит, иммунитет у него уже выработался.

ИЗНУТРИ.

Такие дела.

Гея брала досада, что в его Красной Папке не было фотографии Бээна, которую следовало сделать именно в тот уик-энд, когда Бээн устроил расширенную выездную планерку на ударной, хотя и неплановой стройке птичника в Смородинке.

Длинный дощатый стол.

На скорую руку сколочен.

Почти под открытым небом.

На бетонные стены будущего птичника положены бетонные плиты.

Как раз над столом.

Остальная часть коробки зияет небесной бездной.

Видно, плит не хватило. Или кран поломался. А то и совсем иная причина! Мало ли какая! На то и расширенная выездная планерка, чтобы выявить причину и устранить ее немедля, не выходя из-за стола.

Почерк Бээна!

Жаль, конечно, что всего этого не отразишь в фотографии.

Только и было видно, что Бээн, массивный, как глыба, из которой предстоит сделать если уж не остальные плиты для потолка, то памятник самому Бээну, громоздится во главе стола.

И куда-то в сторону смотрит.

Может, спрашивает:

— А где Петухов?

Или произносит глубокомысленно:

— Вот вам и диалектика жизни…

А то и вовсе одно олово энергично роняет:

— Бардак!

Глядя на Алину, Гей мысленно ругал себя самыми последними словами. Какой там, к черту, эксперимент! Ведь он пошел с нею потому, что ему было приятно. Приятно — что? То, что она Алину напоминала? Да, и это. Но ведь если честно признаться самому себе, то приятно было и потому, что она красивая женщина, и она могла быть вовсе не похожей на Алину, при чем здесь похожесть! Может быть, подойти и обнять се? Да, он хотел этого, но что-то в нем было сильнее этого желания…

Значит, именно Пророков, а не Бээн являлся одним из первых, кто в грядущей гипотетической жизни, которая будет воссоздана из атомов и молекул, должен дать ответ: «С чего же все начинается?» — чтобы в той новой жизни Адам и Ева, самоповторившись, смогли избежать нелепых ошибок, которые способны доконать их жизнь.

Не мог Пророков не знать всего этого.

Огромный был у Пророкова опыт.

Пророков годился Гею в отцы.

Иногда Гей мечтал о том, чтобы у него был отец.

Вроде как первый оборонительный эшелон.

И Гей доверял Пророкову.

Может, почти как отцу.

И надеялся на него…

Вот, между тем говорил себе Адам после того, когда «Эрика» была разбита его превентивным — именно так это называется — упреждающим ударом, опять я оказался на обломках цивилизации.

И он бережно собирал пластмассовые части разбитой машинки, прикидывая мысленно, сколько раз и где, в каких редакциях, придется ему унижаться, вроде как интеллигентно выпрашивая, то есть выклянчивая, рукописи графоманов для рецензирования.

И он долго делил в уме довольно большую цифру — стоимость машинки, причем без доплаты за известные услуги, ибо пишущая машинка тоже была дефицитом, — на цифру весьма небольшую, соответствующую стоимости рецензии на рукопись объемом в двадцать четыре страницы, причем без учета угощения или презента за выданный опус.

И вся эта арифметика производила на него до того неизгладимое впечатление, что Адам почти забывал о ссоре с Евой и первопричинах этой ссоры.

— Надо просто жить, — шептал Адам подавленно, сидя на пластмассовых обломках цивилизации, — жить надо просто, просто жить надо…

АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ.

А временами, когда обломки собрать без веника было невозможно, он истово желал, чтобы у него появился волшебный браслет, как у известного литературного демона, с помощью которого можно было бы в мгновение ока перенестись куда-нибудь в тридесятое государство, где нет подобной Евы с ее формулой жизни, а в крайнем случае, ввиду определенных трудностей с визовыми поездками, получить хотя бы машинку печатную.

Как презент от фирмы за рекламу самосожжения.

Увы, такого браслета у Адама не было.

И он оставался в одной из двух комнат, именно в той, которую Ева, когда бывала в добром расположении духа, не то великодушно, не то снисходительно называла кабинетом, хотя правильнее было бы называть, как считал Адам, клеткой манкурта, манкурта суперсовременного, обученного социологическим творчеством заниматься.

Он относил в мусоропровод обломки цивилизации, снова садился за стол и смотрел с отвращением на чистый лист бумаги.

Это было для него сущим наказанием.

Стараясь думать о своей диссертации, которую осталось начать да кончить, как мрачно говорил себе Адам, он сердился, обижался на Еву, мысленно давая себе слово никогда и ничего общего, кроме детей, не иметь с этой женщиной — лживой, коварной, неверной, злой, какой там еще?

И это продолжалось день, два, от силы — три дня, а потом он исподволь искал примирения с нею, страдал от затяжной размолвки и мучительно пытался понять, стоило ли им ссориться и почему все это происходит между ними — и чем дальше, тем чаще.

И рано или поздно он улыбался Еве как ни в чем не бывало, и она тоже оттаивала, хотя только сверху, как вечная мерзлота на Аляске, где в студенческие годы Адам писал свою дипломную работу.

И при первой возможности Адам и Ева предавались любви, чтобы наутро снова начать бесплодные, утомительные, нудные разговоры о Евочке и об Эндэа, точнее, только о Евочке, в которой, как тайно думал он — иногда говоря об этом и вслух, — было нечто такое, что роднило ее с его Евой, а может, и с другими женщинами тоже, как думал он с некоторой надеждой, что в этом смысле его Ева не является исключением, что исключения вообще нет, что все женщины такие, как Евочка, что это и есть жизнь.

И что надо, скорее всего, просто жить.

С чем в душе он был не согласен.

Как бы не обращая внимания на телевизор, Алина смотрела на церковь.

На ту самую, в которой сегодня венчался ее муж.

С другой, естественно, женщиной.

Все противоестественное — естественно.

Нечто вроде нового закона природы.

— А вы знаете, — произнесла она, — в этой же церкви несколько лет назад венчалась я…

— С женихом сегодняшней невесты? — брякнул Гей, недовольный тем, что Алина перебила его размышление о Пророкове.

— Естественно.

— И звучала та же мелодия?

— Естественно.

— И звучали те же слова пастыря?

— Естественно! Естественно!..

В самом деле, все было естественно.

И все же почему Гей ни разу не спросил у самого Пророкова?

Ведь была, казалось, была возможность!

Нет, конечно, не тогда, в день знакомства, когда Пророков назвал Гея земляком-лунинцем.

В ту пору Гей, к стыду его сказать, еще не задумывался ни над какими такими вопросами.

Встречи с Пророковым случались и позже, и не только в обкоме партии там, на родине Гея, но и в Москве.

«На аэродроме его встречали…»

Были в Красной Папке и бесхитростные записи, заметки и даже отдельные фразы, которые не имели четкого жанрового обозначения. Уроки графомании, как считал Гей.

Что касается отдельных фраз, то это были высказывания Пророкова.

Высказывания — новый жанр?

Например, он говорил:

— Разбирались, разбирались… в футбол играли!

То есть перепоручали один другому.

Это уже целый роман.

Или он говорил так:

— Лошадь в цирке танцевать учат, а мы человека не можем научить как следует работать!

Тоже роман.

Дилогия, а то и трилогия.

Но, разумеется. Пророков имел в виду по человека вообще, а какого-то конкретного лодыря, ну, может, нескольких людей, небольшой разгильдяйский коллектив, но никак не все наше общество.

— Вы как будто временами проваливаетесь, — сказала ему Алина, отходя от окна.

Она сама подлила себе фанты в бокал.

А заодно и Гею.

Он посмотрел на нее с недоумением:

— Куда я проваливаюсь?

— Ну, не знаю…

Она пожала плечами, и Гей уловил в этом жесте проявление тайной обиды на него.

— Я воссоздаю свое будущее из атомов и молекул, — сказал он.

— Как Адам? — Она мельком глянула на экран, словно уже потеряв интерес к тому, что там происходило. — А я думала, — она усмехнулась, — что вы пытаетесь представить себе, чем занимается ваша Алина там, в Братиславе…