Суад - Сожженная заживо

• Название: Сожженная заживо
• Автор: Суад
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7905-4435-4

Эта книга, переведенная на многие языки, представляет собой исповедь женщины с уникальной и трагической судьбой. В семнадцать лет за «преступление против чести семьи» она была приговорена к смерти самыми близкими ей людьми. О ее чудесном спасении, о людях, которые пришли ей на помощь, — эта документальная повесть, ставшая мировым бестселлером.

Где-то на противоположном от Израиля берегу реки Иордан есть палестинская деревня, в которой мужчинам позволяется все, а женщинам – ничего. Женщина там ценится гораздо ниже барана или коровы. Матери, сестры, дочери и жены трудятся там с рассвета до заката, как рабы, а в ответ получают лишь побои и ругань. Если в семье слишком много дочерей, младенцев женского пола там просто душат вскоре после рождения. Девушка, которая посмотрела на мужчину или обменялась с ним парой фраз, называется там потаскухой. Семья обязана ее убить, иначе против них восстанет общественное мнение всей деревни.

Именно в такой деревне и выросла девочка по имени Суад. Единственным радостным событием в жизни палестинской селянки является свадьба. По местным обычаям, замужние женщины приобретают относительную свободу – они могут краситься и ходить в магазин. А поскольку Суад не имела права выйти замуж раньше своей старшей сестры, девушка пошла на отчаянный шаг – начала тайно встречаться со сватавшимся за нее мужчиной. Когда Суад забеременела, ухажер сбежал, а родители приговорили ее к смерти.

История Суад реальна – так утверждают издатели и активисты швейцарского гуманитарного фонда «Возникновение», чьими силами удалось спасти от гибели не только Суад, которую родственники облили бензином и подожгли, но и ее еще не родившегося сына. Лицо Суад практически не пострадало, однако она фотографируется в маске, так как опасается, что родственники увидят ее живой и захотят убить во второй раз – подобные случаи известны, поборники женоненавистнической морали находили своих жертв даже в Европе.

Воспоминания спасенной женщины Востока о детстве и юности в глухой мусульманской провинции способны лишить цивилизованную, избалованную равноправием девушку сна и аппетита. Жизнь, которую описывает Суад, конечно, не жизнь, а сущий ад. Причем ужаснее всего то, что, как свидетельствует героиня, местные женщины и не думают протестовать, по крайней мере, до тех пор, пока их не пытается убить их собственная семья.

Тем не менее, где-то на задворках сознания теплится смутный дискомфорт: уж как-то все слишком беспросветно черно, и как-то слишком идеологически выгодно всем тем, кто против мусульман. Не спешите делать скорые и однозначные выводы - как бы там ни было, мы, читатели, не в курсе, что там было на самом деле, и судим о ситуации со слов других людей.

И помните: домашнее насилие против женщин – реальность не только в Палестине.

---

Я хотела выглядеть красивой. Я пошла к парикмахеру, я подкрасилась, оделась просто: джинсы, кроссовки и красная рубашка с длинными рукавами и застегнутым воротником. Встреча была назначена ровно на двенадцать часов в городе, перед рестораном.

Улица была узкой. Он шел из центра, я со стороны вокзала, мы не могли разминуться. Я узнала бы его из тысячи и увидела еще издалека, он шел с зеленой спортивной сумкой. Я представляла его подростком, а ко мне подходил улыбающийся мужчина. У меня подкашивались ноги, руки начали дрожать, а сердце было готово выпрыгнуть из груди, как будто я встретила мужчину всей своей жизни. И это была любовная встреча. Он был высоким, он сильно склонился надо мной, чтобы поцеловать меня, так просто, словно мы расстались накануне, и я его тоже поцеловала.

— Хорошо, что ты позвонил.

— Я звонил пару недель назад, но поскольку ты мне не перезвонила, я сказал себе: «Все понятно, она не хочет меня видеть…»

Я объяснила, что Надя задевала куда‑то его номер телефона.

— А если бы я не позвонил тебе вчера, ты бы мне перезвонила?

— Не знаю, не думаю, нет. Я не осмеливалась из‑за твоих родителей… я знаю, что мама умерла…

— Да, папа сейчас один, но он держится… а у тебя как…

Он не знал, как меня называть. Еще с самого начала мы привыкли называть приемных родителей «папа» и «мама», и это совсем не упрощало задачу. Кто из нас мама?

И я сказала ему:

— Знаешь, Маруан, ты можешь звать меня мамой. Ты можешь называть меня Суад, можешь называть маленькой, большой, как тебе захочется. И если Бог захочет, то мы с тобой сейчас познакомимся.

— Хорошо. Мы пойдем обедать, там и поговорим.

Мы устроились за столом, и я пожирала его глазами. Он был похож на своего отца. Тот же силуэт, та же быстрая походка, тот же взгляд, и, тем не менее, он был другим. Он слегка напоминал мне и моего брата… но был спокойнее, черты лица мягче. Он производил впечатление человека, воспринимающего жизнь такой, какая она есть, не слишком усложняя ее себе, просто и прямо.

— Объясни мне, как ты была сожжена.

— Разве ты этого не знаешь, Маруан?

— Нет. Мне никто никогда об этом не говорил.

Я стала объяснять, и по мере того как рассказывала, его взгляд менялся. Когда я говорила о том, как на мне горел огонь, он отложил сигарету, которую только что закурил.

— И я был у тебя в животе?

— Да, ты был у меня в животе. Я рожала совсем одна. Но я тебя совсем не чувствовала из‑за своих ожогов. Я только видела, что ты был у меня между ног, и все. А потом ты исчез. И только позже Жаклин пришла за тобой, чтобы увезти тебя вместе со мной на самолете. Мы с тобой прожили вместе девять месяцев в госпитале, а потом нас определили к папе и маме.

— Выходит, все эти ожоги из‑за меня?

— Нет, что ты, совсем не из‑за тебя! Нет, никогда! К несчастью, таков обычай в моей стране. Там у мужчин свои законы. И ответственность за все случившееся лежит на моих родителях, муже моей сестры, но ни в коем случае не на тебе!

Он смотрел на мои рубцы, на мои уши, шею, нежно положил ладонь на мою руку. Я чувствовала, что он догадывается и об остальных ожогах, но не просил показать. Боялся спросить?

— Ты не хочешь смотреть…

— Нет. Меня тошнит от этой истории, мне сделается еще больнее. А мой отец, какой он? Похож на меня?

— Да, верхняя часть лица… Я не так часто видела тебя, но держишься ты как он, прямо и гордо. И потом затылок, рот, особенно руки. У тебя такие же руки, как у него, до кончиков ногтей… Он был только чуть выше тебя, такой же мускулистый, как ты. Он был красивый. Сейчас смотрела на твои плечи и подумала, что передо мной твой отец.

— Тебе это, должно быть, греет сердце, ведь ты его все‑таки любила?

— Ну конечно, я его любила. Он пообещал мне, что женится… а потом, ты видишь, когда он понял, что я беременна, он больше не пришел…

— Но это же отвратительно, так тебя бросить! В конце концов, получается, что все произошло из‑за меня…

— Маруан, нет. Никогда не думай так. Это из‑за мужчин, которые там живут. Позднее, когда ты лучше узнаешь эту страну, ты поймешь.

— Мне хотелось бы встретить его как‑нибудь. Мы сможем поехать туда? Вдвоем? Специально посмотреть, как это будет, взглянуть на него… хотелось бы мне увидеть его физиономию. А он знает о моем существовании?

— Это было бы удивительно. Ты ведь знаешь, я никогда его больше не видела… И потом, эта война в тех краях… Нет, лучше уж никогда их не видеть.

— Это правда, что я родился семимесячным?

— Да, правда. Ты родился без всякой помощи, я долго тебя не видела, и ты был такой крошечный…

— А в котором часу?

— В котором часу? Не знаю… Это было 1 октября, как мне потом сказали. Я‑то сама ничего не знала про это. Не могу ничего тебе сказать по поводу часа… Главное, что ты родился целым с головы до пят!

— Почему ты приходила к нам, навещала родителей, а со мной ни словом не перемолвилась?

— Я не осмеливалась в присутствии папы и мамы, которые тебя усыновили. Мне не хотелось причинять им боль. Ведь это именно они тебя воспитали, они сделали для тебя все, что могли.

— А я помнил о тебе. Как в моей комнате ты давала мне йогурт, и вдруг у меня выпал зуб, и кровь попала в стаканчик с йогуртом, я не хотел это есть, а ты меня заставила съесть. Вот что я помню.

— А я не помню… Ты знаешь, в тот момент я занималась еще и другими детьми, мама говорила, что я не должна заниматься одним тобой больше, чем другими детьми… И потом, у родителей нельзя было выбрасывать еду, она стоила слишком дорого для всех этих детей.

— А когда мне было четырнадцать или пятнадцать лет, мне так безумно хотелось тебя, ты знаешь… Я ревновал.

— Ревновал кого?

— Тебя. Я хотел бы, чтобы ты постоянно находилась там, со мной.

— А теперь? Сегодня?

— Мне очень хочется узнать тебя, узнать столько всего…

— Ты не обижаешься на меня за то, что у меня другие дети?

— Что ты! Это здорово иметь сестричек… С ними мне тоже хотелось бы познакомиться.

Он посмотрел на часы, пора было и мне возвращаться на работу.

— Жаль, что тебе надо идти, очень жаль. Я бы хотел остаться с тобой.

— Да, но я должна. Может быть, хочешь прийти к нам завтра?

— Нет, слишком рано. Я предпочитаю встретиться с тобой где‑нибудь в другом месте.

— Тогда завтра вечером, в семь часов, на том же месте. Я приду с девочками.

Он был счастлив. Я и не ожидала, что все пройдет так легко. Я думала, он будет так обижен на меня, презирать за то, что я отдала его на усыновление. А он даже не спросил об этом. Он поцеловал меня, и я его поцеловала, мы сказали друг другу: «До свидания и до завтра».

И я пошла на работу, а в голове у меня словно гудел рой пчел. С души упал огромный камень. Что бы теперь ни случилось, я освободилась от многолетнего застарелого страха. Я сожалею о том, что не оказалась способна оставить моего сына со мной. Надо будет однажды, в самом деле, попросить у него прощения за то, что добровольно забыла его ради воссоздания собственной жизни. Я была мертвой в собственном сознании, вместо мыслей текла вода, я сама не знала, что делаю. Я словно плыла по течению. Я должна была ему это сказать и признаться: несмотря на то, что его отец бросил нас обоих, я любила его, этого человека. И не моя вина была в том, что он оказался таким же подлецом, как и другие. И еще одно признание я была обязана сделать: «Маруан, мне было так страшно, что я била себя по животу…» Он должен простить меня за то, что я это делала. Я думала, что если появится кровь, то это спасет меня, ведь я ничего не знала об этом. Тогда я ничего не испытывала, кроме страха! Сможет ли он понять меня и простить? Смогу ли я сказать все это своему сыну? А своим дочерям? Как они будут судить меня, все трое?

Я была в таком возбуждении, что не спала всю следующую ночь. Опять, в который раз, я бежала по саду как безумная, охваченная огнем.

Антонио предоставил мне самой разбираться со своими трудностями, в тот момент он не хотел вмешиваться, но видел, что со мной не все в порядке.

— Ты говорила с девочками?

— Нет еще. Завтра… Мы будем ужинать вместе с Маруаном, и я найду подходящий момент, чтобы с ними поговорить. Но мне страшно, Антонио.

— Дело сделано. Теперь ты не можешь отступать.

В три часа сорок семь минут ночи от Маруана пришло сообщение на мой мобильный: «Просто хочу сказать тебе, что у меня все в порядке и я тебя целую. До завтра, мама».

И я заплакала.

Построить дом

В тот вечер Антонио ушел к другу, чтобы оставить меня одну с детьми.

Субботний вечер, семь часов 16 ноября 2002 года.

Ужин был веселым. Они ели все подряд, их все смешило. Летиция, ужасная болтушка, не переставала тараторить, как всегда. Маруан пришел со своей подружкой. Для моих дочерей он пока официально оставался одним из детей, с которым мы были в приемной семье. Его присутствие их не удивило, они были счастливы «выйти в свет» субботним вечером с мамой и друзьями.