Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)

• Название: Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
• Автор: Ильяс Эфендиев
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А ты прекрасно выглядишь, Ягут, не сглазить бы!

Ширхан вытащил на веранду стол, Гюллю накрыла его белоснежной скатертью, и пошел разговор о том, о сем... О свержении царя Николая, о взрыве большого военного склада, о родственниках бабушки Фатьмы, живущих в Шуше. Мама долго смеялась, когда дядя Нури рассказал ей, как в Шушу к нему приезжал один из бабушкиных племянников - Агакнши -1 выбрался из непроходимых сальянских лесов, чтобы повидаться с родственником. Я знал дядю Атакиши, - это был нескладный, косоглазый, постоянно улыбающийся парень с огромным крючковатым носом.

- Напялил я на него один из своих костюмов, - рассказы вал дядя Нури, - на шею бабочку, на башку - шляпу и втро ем - еще был один мой приятель, грузин - отправились в ночной клуб. У меня там девицы знакомые, подучил одну, чтоб поласковее была с Агакиши - Подходит она к нему, полуголая, начинает заигрывать, а тот только зубы скалит, носом своим длинным то в одну, то в другую сторону!... А она возьми да и плюхнись к нему на колени! Обхватила голыми руками за шею, давай в нос целовать!... Убежал, представляешь? Вырвался от нее и умчался, как дикий бык! Смеху было!... Даже аплодировали!...

Мама хохотала от души. А бабушка, собственноручно готовившая во дворе чихиртму, делала вид, что не слышит - как-никак Агакнши приходился ей родственником. Во всяком случае Гюллю, стоявшая рядом с бабушкой, все слышала и смеялась. А я не смеялся. Я представлял себе, как стыдно, как неловко было Агакиши, когда чужая женщина целовала его в длинный нос, н мне было жалко парня.

Гюллю разложила на столе тонкие лепешки, сыр из овечьего молока, масло, зелень и принесла тарелки с чихиртмой.

- Подсаживайтесь ближе! - сказал дядя Нури маме.

Но мы с мамой есть не стали. Тогда бабушка посадила за стол мою сестренку и стала кормить ее. Дядя Нури с его тонкой талией ел за троих. И очень быстро жевал, будто спешил куда-то.

- Ты был в Шуше, когда Ахмед убил бабушку Ханум и еще двоих? - вдруг спросила мама, глядя, как дядя Нури аппетитно похрустывает.

- Конечно! - промычал он, впиваясь зубами в нежное мясо. Усмехнулся и, понизив голос, наверное, чтоб не слышала бабушка Фатьма, добавил: - Я ему за день до того пистолет продал. Из него он и бабахнул!

- Правда? - испуганно спросила мама.

Не переставая жевать и улыбаться, дядя Нури утвердительно кивнул головой.

Ахмед был племянником бабушки Фатьмы, младшим сыном ее сестры. Он учился в гимназии вместе с дядей Нури и был влюблен в Мину, свою двоюродную сестру, дочь бабушкиного б пата. Это был тощий, дерганный, нервный парень. Как-то в сердцах он выстрелил в своего старшего брата и тот лишь по случайности остался жив - пуля прошла мимо сердца.

А убийство случилось так. Ахмед пришел в гости к дяде Мехти, отцу злосчастной Мины, и еще в саду увидел, что па веранде сидят три женщины: мать бабушки Фатьмы, бабушка Ханум, старшая жена Гаджи Ахунда десятипудовая Ясемен-ханум и мать Мины тетя Сенем. Они сидели па веранде, сворачивали долму и беседовали. Всходя по лестнице, Ахмед услышал, что говорят о нем, и притаился. "Ахмед психованным, - сказала бабушка Ханум. - Нельзя за него Мину выдавать". Две другие женщины согласились с ней - да, да, психованный. "Да и потом, зачем - Ахмед? Он и так нам родня. Девушку надо выдать за сына Гаджи Башира: и парень умница, и богатства выше головы".

Ахмед поднялся на веранду, достал пистолет и тут же уложил всех троих.

- И зачем только ты ему пистолет продал? - мама огорченно вздохнула. Знал ведь, что парень не в себе. Погибла бабушка...

- Ну... Я же не знал... Думаешь, мне не жалко старуху? - Дядя Нури все еще не переставал жевать. - Попросил, а у меня как раз деньги вышли...

- Деньги у тебя не задерживаются...

- Э-э, Ягут... - с горечью произнес дядя Нури, вытирая губы белоснежным полотенцем. - Знала бы ты, как швыряются деньгами настоящие богачи!... Видела бы, как развлекаются сыновья Джавад-бека, Солтан-бека!... Пожалела бы своего братишку! - И дядя Нури откинулся на подушку, заложив руки за голову.

- Пзови холопа, пусть сапоги стащит, - велел дядя Нури Гюллю.

- Давай я сниму, - предложила Гюллю.

- Делай, что сказано! - резко ответил дядя.

Гюллю побежала в сад.

Я знал, что дядя Нури велел позвать Ширхана. У нас все, и мама, и отец называли слуг "холопами", но ни у кого это слово не звучало так презрительно, как у дяди Нури.

Пришел Шнрхан, ни на кого не глядя, молча стащил с дяди сапоги. (Чтобы сапоги красивее облегали ногу, дядя заказывал какие-то особенно узкие голенища). Немного погодя Ширхан вернулся с чисто вытертыми сапогами и поставил их возле топчана, на котором лежал дядя.

- Не нравится мне это хамшаринское быдло... - дядя бросил вслед Ширхану недобрый взгляд.

- Почему? - удивилась мама. - Вроде неплохой парень.

- Глаз от земли не поднимает. Такие себе на уме.

Я не понял, почему Ширхан не понравился дяде. Он так почтительно снял с него сапоги, так чисто вытер их... А сам носит дырявые пусты...

Но про сапоги и про Шнрхана я думал недолго. У меня не выходило из головы: почему у дяди Нури было такое спокойное лицо, когда он похрустывал цыплячьим крылышком, рассказывая про убийство женщин. Ведь одна из них была бабушка Ханум, его родная бабушка, бабушка моей мамы!... Да и мама, и бабушка Фатьма как-то уж слишком невозмутимо выслушивали этот рассказ, и дядина ухмылочка почему-то не возмущала их. Меня же не просто удивило, потрясло все это. Впервые, еще не очень задумываясь, не пытаясь осмыслить, я почувствовал, как в сущности далеки друг от друга эти близкие родственники. Когда дядя Нури рассказывал об убийстве женщин, у него было такое же лицо, как в тот момент, когда он смотрел на цыпленка, трепыхавшегося под ножом Ширхана. Мне было не по себе...

Теперь, когда в дедушкином доме жил дядя Нури, мне уже не хотелось оставаться там ночевать, и я пошел с мамой домой.

ДЕДУШКА ЭФЕНДИ И ПЯТИЗАРЯДКА

Когда мы пришли, Зинят доложила маме, что приехал Абдулла-эфенди со своим слугой, что коней они поставили в конюшню и с моим отцом отправились в город.

На веранде лежал цветастый хурджин, рядом с ним прислонена была к стене пятизарядная винтовка. Хурджин принадлежал дедушке Эфенди, это я знал, но винтовка?... Дедушка Эфенди был благообразный седобородый мужчина, он когда-то учился в Стамбуле и был одним из самых почитаемых суннитских священнослужителей в южной части Карабаха.

- Чья это винтовка? - спросил я. - Дедушкиного слуги?

- Нет, - сказала Зинят. - Это его.

Я удивленно взглянул на мать.

- Мама! Зачем дедушке ружье?

- У них в селе вражда пошла между дедушкиными людьми и людьми Гаджи-вели, вот он и не решается выезжать без оружия.

- А если повстречаются враги, дедушка Эфенди будет стре лять?

- Конечно!

- Такой старый?!.

- Он хоть и старый, а очень бодрый мужчина.

Вскоре в сопровождении моего отца и нескольких молодых односельчан появился дедушка Эфенди. В чохе из темной шерсти, в длинном архалуке, подпоясанном белым шелковым кушаком, в высокой каракулевой папахе и штиблетах, он совсем не похож был на восьмидесятилетнего старика.

- Здравствуй, детка! - сказал дедушка Эфенди и поцеловал меня, потом сестренку. Его слуга уже стоял наготове на верхней ступеньке лестницы с медной афтабой в руках. Дедушка

Эфенди снял чоху, носки, вымыл ноги, совершил омовение и, пройдя в комнату для гостей, расположился на коврике для намаза. Мама велела нам не шуметь, не мешать дедушке.

Я стоял под окном и смотрел, как дедушка молится; и хотя мне неведомо было, какие слова молитвы он произносит, бормоча себе под нос, в спокойном просветленном его взгляде, устремленном в потолок, во всем его лице, освещенном белой, как снег, бородой, было что-то таинственное... "Дедушка беседует с аллахом... - думал я. - Но бабушка Фатьма говорит, что аллах невидим, зачем же он все время смотрит вверх, когда творит молитву?..."

Еще я никак не мог взять в толк, почему бабушка Фатьма, молясь, опускает руки вдоль тела, а дедушка Эфенди складывает их на груди. Какой в этом смысл? И почему он, такой старый, без конца нагибается и выпрямляется?

Потом дедушка Эфенди уже вслух приятным умиротворенным голосом прочитал суру из Корана, провел, как положено, рукой по лицу, поднялся с ковра и сел на шелковый тюфячок. Подошел папа и присел рядом. Дедушкин слуга проворно вынул из хурджина белую скатерку, расстелил ее перед дедушкой, достал стаканчик-армуди, налил из самовара, пофыркивающего в том конце веранды, крепкого чаю и поставил перед дедушкой. Разговаривая с моим отцом о том, о сем, дедушка Эфендн выпил два стаканчика, после чего слуга, ни о чем дедушку не спрашивая, достал из хурджина дрожжевой хлеб, отварную курицу, яйца, сыр и разложил все это на скатерке.

Я много раз видел, что, приезжая к нам, дедушка Эфенди ничего не ест в нашем доме. Потому что мама - шиитка. Мама моя была очень чистоплотна, и я никак не мог взять в толк, почему дедушка, брезгует есть то, что она готовит. И маму, и дедушку Эфенди создал один и тот же аллах, почему же она кажется ему нечистой? Самое странное, что мама нисколько не обижалась на дедушку, считая его поведение вполне в порядке вещей. Еще удивительно было мне видеть, как вел себя папа в присутствии своего дяди: он не курил, не повышал голоса, всячески старался услужить...