Светлана Шишкова-Шипунова - Дураки и умники. Газетный роман

• Название: Дураки и умники. Газетный роман
• Автор: Светлана Шишкова-Шипунова
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1998

В молодежной газете южного города Благополученска работает компания умных, веселых и беспечных журналистов. Они любят свою газету, друг друга и, кажется, ничто не может нарушить привычного хода вещей, даже такое событие, как смерть Брежнева… В этот день в редакции происходят события, о которых рассказывается в первой части газетного романа. Но уже в следующей части мы встречаемся с теми же героями спустя пятнадцать лет, в напряженной обстановке постперестроечных перемен. К тому же в Благополученске разворачивается кампания по выборам губернатора области. Одним из десяти претендентов на этот пост неожиданно для всех становится бывший сотрудник молодежной газеты. Выясняется, что его кандидатуру поддерживает Москва, но не хотят поддерживать бывшие коллеги, и на это у них есть свои причины…

Роман представляет собой своеобразную пародию на российские выборы и сатиру на современную российскую журналистику.

---

Женщины-челночницы были все какие-то немытые, нечесанные, в спортивных костюмах и кроссовках, с усталыми, озабоченными лицами. Зудин постоял, поглазел на них и, с трудом протиснувшись между тюков, пошел искать телефон-автомат.

— Приезжай, — просто сказала Соня и назвала адрес.

Зудин взял такси и помчался.

Дорога из аэропорта в центр города шла вдоль моря, Зудин смотрел из окна машины и думал: райские места, ничуть не хуже Ниццы — вечное лето, море, солнце, праздная, даже в октябре гуляющая в шортах и майках публика…

У Сони оказалась довольно уютная, хорошо обставленная и ухоженная квартира. Но сама она выглядела усталой, раздраженной и не скрывала этого.

— Ты очень изменился, — сказала она, разглядывая в прихожей элегантного, самоуверенно улыбающегося Зудина.

— А ты нет, — соврал он.

Под ногами вертелся лохматый белый пес, хвостиком ходил за Соней по квартире.

— Ты вроде не любила собак.

— Теперь люблю.

Она принесла кофе. Поднос, цветные салфеточки, красивые чашки. Он вспомнил ту, благополученскую ее квартиру — маленькую, двухкомнатную, там частенько собиралась теплая компания редакционных, жарили сковороду картошки с луком, резали вареную колбасу и помидоры, пили принесенное с собой вино, курили до одурения и под конец обязательно пели Окуджаву — «Поднявший меч на наш союз…». Зудин был там всего раз, случайно, но запомнил.

— Ну? — сказала Соня, усаживаясь в кресло напротив.

— Дай оглядеться, у тебя тут так хорошо, даже не ожидал, — говоря это, он вертел головой, ища приметы мужского присутствия. Большая цветная фотография в рамочке стояла на журнальном столике у окна. Высокий, крупного сложения мужчина обнимал Соню за плечи, оба улыбались.

— Это твой новый муж?

— Да. Так о чем ты хотел со мной поговорить? — Соня явно не собиралась делать их встречу задушевно-лирической.

Зудин не спешил.

— Это правда, что ты ушла из «Народной газеты»?

— Да, ушла.

— Правильно сделала, — он усмехнулся. — А трудно, наверное, писать статьи в защиту бедных сограждан и все такое, когда сам живешь в общем в приличных условиях, да?

Соня передернула плечами. Сам того не зная, Зудин попал в точку, в самое больное место. Соня стеснялась своего теперешнего благополучия.

— Я не потому ушла.

— А почему?

— Зудин, что тебе от меня надо, говори прямо. Я не собираюсь перед тобой исповедоваться, что и почему. Ты-то сам что делал все эти годы?

Он покачал головой и сказал примирительно:

— Ну, извини, давай не будем ничего выяснять. Каждый прожил эти годы, как мог. Поверь, что мне тоже не просто пришлось. И ко многим вещам я отношусь сейчас не так, как 5–6 лет назад. Давай лучше выпьем, а? За встречу.

Соня молча встала, открыла бар, уставленный разнообразными бутылками, и достала коньяк.

— А знаешь, я часто вспоминаю нашу газету, как мы работали все вместе… Честно говоря, это было лучшее время моей жизни.

— Моей тоже, — сказала Соня серьезно.

— Да… Не ожидал я от Сереги, что он загубит газету…

— А чего ты от него ожидал в этих условиях? Газета оказалась предоставлена сама себе, никто ни перед кем за нее не отвечает, и никому в сущности нет дела, что там в ней печатают и выходит ли она вообще. Знаешь, что я тебе скажу? Если бы я в тот момент все еще оставалась редактором, я не знаю, вытянула бы я ее из этой пропасти или нет. Сомневаюсь.

— Ну что ты! — великодушно возразил Зудин. — Сравнила свой опыт и Сереги!

— Да в том-то и дело, что тот опыт теперь мало что стоит. Теперь уже неважно, какой ты журналист, а важно только, какой ты коммерсант. Да, я знаю, как делать газету, но совершенно не знаю, как делать деньги. Так что очень может быть, что и со мной случилось бы все то же самое, что случилось с Сережей. Конечно, во многом он сам виноват, но я знаю одно: в прежние времена такого просто не могло произойти. Плохого редактора просто сняли бы и заменили хорошим, а на газете это никак не отразилось бы, понимаешь? А теперь так: погибаешь — ну и погибай!

— Ладно, не расстраивайся, давай выпьем за наш старый «Комсомолец» и за всех, кто в нем когда-то работал!

Выпили, и Соня, наконец, расслабилась, перестала быть подчеркнуто строгой.

— Я знаю, ты сердишься на меня за ту историю, с дублерством. Я тогда дурака свалял, даже не знаю, что меня дернуло, давно хотел тебе сказать, но случая не было. Ты меня прости, Соня, за ту глупость, мальчишество, прости, ладно? Давай выпьем сейчас и забудем, хорошо?

— Да я уж забыла давно ту историю, — с нажимом сказала Соня, давая понять, что за Зудиным числится кое-что еще.

Видно было, однако, что ничего она не забыла.

— Неужели все еще сердишься? — улыбался Зудин, словно поддразнивая ее.

Она опять подумала, что он сильно изменился — раздобрел, какое-то новое выражение в лице появилось — снисходительно-покровительственное, что ли, а взгляд все такой же, порочный, девки, небось, до сих пор с ума сходят.

— Видишь ли, Женя. Мне почему-то кажется, что та история сыграла некоторую роль в твоей дальнейшей судьбе, и притом — не лучшую.

— Ну что ты! Напротив. Если хочешь знать, я тогда, благодаря этому эксперименту, этой игре, впервые почувствовал, что способен на что-то большее, чем прозябать в отделе новостей областной газеты. Я как будто комплекс какой-то в себе преодолел. Вы же все такие великие были — Ася, Сева, ты, Валерка Бугаев, что бы ни написали — все «классика». Кто я был для вас? Мальчишка, бездарный журналист. А тут я вдруг понял простую вещь: неважно, что ты на самом деле из себя представляешь, важно, какое ты занимаешь место. Я сидел в твоем кресле и думал: вот будь я на самом деле редактором — мой голос был бы здесь решающим, независимо от того, хуже Севы я пишу или лучше. Власть сильнее таланта.

Соне не хотелось с ним спорить. Она слушала и не слушала, думая все еще о прежнем «Комсомольце», о ребятах, о том, как все было каких-то пять лет назад… Зудин заметил ее рассеянность и решил, что пора приступать к главному, ради чего он прилетел в Черноморск.

— Послушай, — сказал он как бы между прочим. — А чем у тебя закончилась та история с Рябоконем? Ты, кажется, в суд на него подавала? Был суд?

Соня отмахнулась:

— Да ну! Не хочу об этом вспоминать.

Она устала от этой истории. Ни один из написанных ею за всю жизнь материалов не стоил ей так дорого — стольких нервов, стольких разочарований. Не раз вспоминала потом, что умные люди предупреждали ее еще тогда, после сессии облсовета, где она выступила против Рябоконя, в защиту незаконно снятого Твердохлеба, чтобы побереглась, что губернатор ей этого не простит. Она только отмахивалась: что такого он может ей сделать? Оказалось, были правы: Рябоконь ее все-таки достал, еще как достал!

Перед ноябрьскими праздниками 91-го года в «Народной газете», где она только-только начинала работать, напечатали ее статью о первых шагах новой областной администрации. Рябоконь рвал и метал: «Как она посмела!» В статье были убойные факты про то, как он расправляется с кадрами по всей области, как партийную собственность раздает направо-налево, в том числе своим друзьям и родственникам, как уже начал разгонять колхозы, притом самые богатые, крепкие… В Благополученске статья произвела настоящую сенсацию, многие ведь уже решили, что теперь против новой власти и слова нельзя сказать, и вдруг — такое. Соне звонили: «Здорово ты этому борову поддала! А не боишься? Он же ни перед чем не остановится…»

Реакция Рябоконя проявилась буквально через неделю. Как-то вечером заехал Коля Подорожный и, смущаясь, рассказал, что записывал на днях интервью с губернатором для «Свободного Юга» и сдуру задал ему в числе других вопрос о Сониной критической статье, про которую все только и говорят в городе. Как, мол, он относится.

— Он мне про тебя такого наговорил! Я даже не могу повторить, если хочешь, оставлю кассету, сама послушай.

Оставил, послушала. «Эта Нечаева, — говорил Рябоконь на кассете, — она ведь любовница была Русакова, потому он ее и редактором сделал, они тут такое творили, прямо в обкоме…» А дальше — омерзительные «подробности», при этом лексикон — будто разговор происходит не в кабинете губернатора области, а возле пивнушки на Старом рынке. По сути статьи, разумеется, ни слова. Весь вечер Соня ходила больная, в голове не укладывалось, как такое может быть. Потом взяла себя в руки, успокоилась и решила: надо подать на него в суд. Да, но тогда придется представить туда эту запись и какие-то посторонние люди должны будут слушать эту гадость. Ну и что! Кто этой гадости поверит? Главное — остановить этого зарвавшегося типа, который решил, что он теперь царь и бог и ему все позволено — доводить людей до самоубийства, выбрасывать их на улицу, крушить судьбы, оскорблять и унижать. Кто-то же должен его поставить на место!