Тоби Литт - Песни мертвых детей

• Название: Песни мертвых детей
• Автор: Тоби Литт
• Издательство: Фантом пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86471-367-8

Лето. Жара. Вот-вот нападут русские. И только мы можем всех спасти — Команда. Нас четверо, и мы — единое целое. Мы умеем стрелять, ставить ловушки, шпионить и хранить секреты. Мы готовы к Войне. Мы ждем ее. Но мы не знали, что Война начнется у нас дома, в наших кухнях и наших спальнях. Что не будет взрывов, стрельбы и медалей. Но слава была. Огромная слава. И смерть. Две смерти…

Детство — страшная пора. И нет людей страшнее, чем дети. А лицемерие и вранье взрослых делает их еще безжалостнее. Впервые о дикости детства написал Уильям Голдинг в своем классическом «Повелителе мух». Спустя полвека молодой и по-хорошему амбициозный писатель Тоби Литт возвращается к этой теме — на современный лад. С предельной серьезностью, под которой прячется едкая ирония он заманивает нас в секретное логовище детства. Книга Литта — из тех, которые читаешь, лихорадочно перелистывая страницы и жалея лишь об одном: финал близок. А финал окажется столь неожиданным, что в голове еще долго будут звучать странные, волнующие и тревожные песни Тоби Литта, возможно, самого талантливого писателя нового века.

---

Когда Эндрю и Пол добрались до земли, Питер уже поднялся на ноги и отряхивался. А в сторонке лежал Мэтью — бледный, со стеклянными глазами и совершенно неподвижный.

iv

В тот момент Мэтью был абсолютно уверен, что умирает. Сквозь раскачивающиеся ветки он смотрел на небо, так похожее на бассейн. Взгляд его скользнул по нашим перевернутым лицам, лицам трех самых лучших его друзей. Вот это, подумал он, и будет последним, что я увижу в жизни, последним на этом свете. Он чувствовал себя парализованным. В полной панике Мэтью попытался шевельнуть сразу всем — каждой конечностью и каждым мускулом одновременно. Но ничего не пошевелилось. Он не смог даже заставить закрыться глаза. А затем он понял, что не дышит, что попросту не может вдохнуть. Все его желания на этом свете свелись к последнему желанию — сделать еще один вдох, только еще один маленький вдох, прежде чем он умрет. Но парализованное, умирающее, глупое-глупое тело не хотело позволить ему это. Мэтью тонул в чудесном свежем воздухе августовского дня. Повсюду был кислород. Он чувствовал ветерок между пальцев. Но что-то заткнуло ему рот, закупорило легкие. Он не мог управлять телом. Тело предало его. «Я такой глупый, — подумал он. — Я умираю». И тут он заметил кое-что еще в мире царила абсолютная тишина. Он не только не мог пробиться к дыханию, он не мог пробиться и к звукам.

Мы смотрели на Мэтью, лежащего на земле, на то, как подергиваются его губы.

— Может, надо оказать первую помощь? — сказал Эндрю.

Мэтью почему-то вдруг подумал об умерших родителях.

Когда мы спрашивали Мэтью, чем занимался его отец до того, как умер, он каждый раз давал другой ответ. Отец Мэтью был то пожарником, то шахтером, то укротителем львов, то бурильщиком на нефтепромыслах, то астронавтом, то шпионом, то премьер-министром, то эскимосом. (У Мэтью были чуть раскосые глаза.) Как ни странно, но его мать, несмотря на многочисленные метаморфозы, происходившие с ее мужем, неизменно занималась одним и тем же. Она была домохозяйкой. Она только и делала, что целыми днями жарила на кухне говяжьи бифштексы, — никто и никогда не пробовал бифштексов вкуснее. Но все мы знали, а в глубине души знал и Мэтью, что его родители были обычными людьми, самыми обычными людьми, которые лишь умерли не совсем обычной смертью. Они погибли в автомобильной катастрофе по пути домой из паба, когда Мэтью было пять лет. В тот вечер за ним и его сестрой Мирандой присматривали бабушка с дедушкой. Когда полицейский уехал и трагическое известие проникло в сознание стариков, они поняли, что им придется самим воспитывать двух осиротевших детей.

Мэтью не нравилось жить с бабушкой и дедушкой. Они были очень, очень, очень старыми: ему шестьдесят пять, ей шестьдесят три. Их смущало почти все, что делал Мэтью. Он врал им даже чаще, чем нам. (Потому что с нами он знал, что всегда есть шанс, и не такой уж маленький шанс, что мы выведем его на чистую воду. Тогда как в случае с бабушкой и дедушкой любое вранье сходило ему с рук.) Его ложь могла быть как бессмысленно мелкой, так и безумно огромной. Мэтью вечно придумывал новые слова, глупые слова, дурацкие слова и говорил деду с бабкой, что это моднейший жаргон. Школьные каникулы у него всегда начинались на несколько дней раньше, а заканчивались на целую неделю позже. Но больше всего впечатляло, как Мэтью вытягивал из них деньги. Он говорил, что это раз плюнуть, потому что бабка с дедом чувствуют себя виноватыми, оттого что они живы, а его молодые родители умерли. Он говорил, что они отчаянно пытаются компенсировать ему то, что он никогда не играл с родителями в футбол, не прыгал и не лазал по деревьям.

— Я вас не люблю, — говорил он им. — Вы не мои родители. Мои родители умерли. А вы дубье.

Этим заклинанием Мэтью старался пользоваться как можно реже, чтобы оно не утратило своего травматургического действия.

Увы, Миранда, что обыкновенно для младших сестер, во всем подражала брату.

Она так часто повторяла «Мои родители умерли», особенно учителям в школе, что ее даже отвели к специальному доктору, который, как рассказывала она потом Мэтью, задал ей много-много вопросов, но стетоскоп даже не достал, чтобы послушать ей сердце. (А это значит, что она чокнулась. Если ты ходил к доктору, а он не слушал тебя трубкой, то, значит, ты чокнулся.)

— Мы волнуемся, если ты не приходишь до темноты, — говорили бабушка и дедушка Мэтью. — Мы начинаем думать, что с тобой случилось что-то ужасное.

Мэтью знал, что они имеют в виду под «что-то ужасное» — «то, что случилось с твоими мамой и папой».

Но он лишь отвечал:

— Да не будьте вы таким дубьем. Я не один. Мы всегда вместе. Никто нам ничего не сделает.

Лежа под деревом, Мэтью подумал о том, что он пропустит, если прямо сейчас умрет. Он знал, что бабушка с дедушкой собираются провести тихий семейный вечер, которые он так ненавидел. После гонки с колясками ему полагалось прямиком отправиться домой. Все, что последует затем, слишком предсказуемо.

В четыре часа — чай. Бабушка с дедушкой всегда пили «Эрл Грей», который, на вкус Мэтью, напоминал кошачью мочу. К чаю будет лимонный бисквит и «песочные пальчики» — для детей. Бабушка с дедушкой станут приставать к Мэтью и Миранде с вопросами: о школе, об отдыхе, о заданиях на дом. А Миранда примется трещать, что одни ее подружки рассказали о других ее подружках. (Она была всего на год младше Мэтью, но этот год был как вечность.) В отличие от сестры Мэтью относился к тихим семейным вечерам как к подготовке. Он представлял, что его взяли в плен за вражеской линией фронта и русский Полковник и его жена, заговаривая ему зубы, пытаются вытянуть из него подробности об операциях союзников. Он не должен ничего выдать. Он знает, что потом его ждут пытки. Потребуется все его мужество и умение держать язык за зубами. (Имя, звание, номер. Ничего больше.)

После пяти начинается тихий семейный вечер, и Мэтью с Мирандой отправляются на кухню — помогать бабушке с ужином. Обыкновенно на ужин вареная ветчина, вареная картошка и вареные бобы в белом соусе. Мэтью все это на дух не переносит, а Миранда панически боится бобов. (Она думает, что это жуки, которым поотрезали лапки.)

Около шести вся семья садится на диван. Именно в тот момент пытка и начинается. Дедушка Мэтью достает из серванта альбом с фотографиями. Альбом единственный. В их семье никогда не практиковали фотокульт. В центре кремовой обложки из искусственной кожи золотыми затейливыми буквами вытиснено: «Воспоминания». Альбом начинается с двух священных портретов — прабабки и прадеда Мэтью и Миранды с материнской стороны. Вылитые викторианцы. Мэтью убежден, что не имеет с ними ничего общего. Вообще-то он никогда не верил, что это фотография его прабабушки. Ведь мать бабушки должна быть в точности как бабушка и так далее — во глубь веков. Всегда одно и то же, никаких отличий. Далее шли фотографии бабушки Мэтью в детской коляске и дедушки на велосипеде. Остальные фото бабушки и дедушки сделаны на морском причале. По три снимка на каждый год: по одному на каждый летний банковский выходной. Некоторые фотки с дурацкими волнистыми краями. Затем шли поблекшие детские снимки матери Мэтью и Миранды. Черно-белые фотографии размером с четверть современных и с глупой белой каемкой. Мэтью наблюдал, как мать постепенно перестает быть похожей на Миранду. Школа. Команда по хоккею на траве. В парке. Потом появился отец Мэтью — рядом со спортивным автомобилем. Почти следом шли свадебные снимки. Мэтью терпеть их не мог, особенно тот, где мать, скривившись, пилит каменнyю глазурь на свадебном торте. И вдруг, ни с того ни с сего — фотография, которую Мэтью ужасно ценил, единственная фотография: отец в военной форме во время службы в армии. Бабушка с дедушкой никогда на ней не задерживались, думая, что Мэтью с Мирандой не терпится посмотреть на свои младенческие снимки. Разумеется, Мэтью предпочел бы увидеть их в последнюю очередь, если вообще предпочел бы. После нескольких страниц с изображением младенцев, ходунков и дней рождений лежали маленькие квадратные газетные вырезки. Бабушка с дедушкой переворачивали эти страницы быстро и без комментариев. Далее оставались лишь школьные фотографии Мэтью и Миранды и совершенно кошмарный снимок «всей семьи» (без настоящих родителей), сделанный в студии местным фотографом. Миранду он заставил изогнуться, словно она светская дама. Где-то в этом месте Мэтью обычно говорил:

— Я проголодался.

Альбом аккуратно возвращался в шкаф. Все шествовали в столовую. Или в «переднюю гостиную», как иногда ее называл дедушка Мэтью. Бабушка всегда смеялась и говорила на это:

— Как изменились времена.

Вечер продолжался с еще большим количеством невыносимых ритуалов. За появлением на столе моркови неизменно следовало высказывание, что морковка помогает видеть в темноте. Их вечно отчитывали за то, что они загребают горошек вилкой. Самым тяжким грехом считалось держать нож как авторучку, впрочем, нет, согбенная спина и локти на столе были преступлением посерьезнее.