Генри Филдинг - Дневник путешествия в Лиссабон

• Название: Дневник путешествия в Лиссабон
• Автор: Генри Филдинг
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

«Дневник путешествия в Лиссабон» совершенно справедливо относят к жанру путешествий, получившему необычайно широкое распространение в XVIII в., когда путевые записки стали бытовой нормой и редкий проезжающий не вел их. Основной признак жанра здесь налицо: в известный промежуток времени герой перемещается из одного географического пункта в другой. Но это путешествие было не из обычных, и думается, что акцент надо ставить на слове «дневник».

---

Честно говоря, как ни строго он оберегал достоинство своего звания и как ни болезненно переживал всякое оскорбление, нанесенное ему лично или его приказам, ослушания которым он не терпел ни от одной души на борту, это был один из добрейших людей на свете. Для своих матросов он был отцом; с великой нежностью относился к ним, когда они заболевали, и всякую работу сверх положенной награждал стаканом джина. Свое человеколюбие, если позволено так выразиться, он распространял даже на животных, кошки и котята согревались теплом его сердца. Пример этого мы видели нынче вечером, когда та кошка, что доказала свою непотопляемость, была найдена задохнувшейся под периной у него в каюте; тут он выказал огорчение, свидетельствующее о подлинной доброте души. Да что там, любовь его распространялась и на неодушевленные предметы, что мы уже показали на примере, говоря о его любви и нежности к своим шлюпкам и кораблю. О корабле «Принцесса Бразильская», ныне давно покойном, который он водил когда-то, он говорил, как вдовец об умершей жене. Этот корабль, много лет честно возивший товары и пассажиров, под конец бросил прямые дороги и стал капером, и на этой службе, говоря его словами, получил много страшных ран, которые он прочувствовал так, будто сам был тяжело ранен.

Четверг. Так как ветер за весь вчерашний день не выказал никаких намерений перемениться, а жидкость у меня в животе стала меня тревожить и не давала дышать, я снова начал опасаться, что мне понадобится помощь троакара в таком месте, где такового не сыскать; поэтому я решил подвергнуться проколу заранее, на всякий случай, и нынче утром вызвал на корабль хирурга из ближайшего прихода, которого капитан горячо рекомендовал и который действительно проделал все, что требовалось, весьма искусно. Он вообще показался мне опытным и знающим врачом, но этого я не могу утверждать с полной уверенностью, ибо когда он собирался прочесть целую лекцию о водянке вообще и о том, к какой стадии этой болезни относится мой случай, мне пришлось прервать его, ибо ветер переменился и капитан торопился отчаливать, так что пришлось просить его не высказывать свое мнение, а помочь мне делом.

И вот я снова был избавлен от своей тяжести, которой оказалось поменьше, на две кварты меньше того, что было удалено в предыдущий раз.

Пока хирург извлекал из меня воду, матросы извлекали якорь; закончили они одновременно, мы распустили паруса и вскоре прошли Берри-Хед, отмечающий выход из бухты.

Однако мы недалеко ушли, когда ветер, хотя и медленно, увлекавший нас миль шесть, вдруг повернул вспять и предложил проводить нас обратно, и мы были вынуждены принять эту любезность, хоть и было это нам очень не по душе.

Нынче ничего примечательного не произошло, ибо что касается до уверений капитана, будто ему мешает ведьма, я не стал бы повторять их слишком часто, дабы кто-нибудь не вообразил, будто он и в самом деле верит в ведьм; просто кончилось его терпение, которое он раньше сравнивал с терпением Иова, и хотя он ни о чем другом не мог говорить и, казалось, был не только уверен, что заколдован, но и не сомневался в том, о какой ведьме идет речь, и, живи он во времена Мэтью Хейла,[102] назвал бы ее, и ее, очень возможно, повесили бы за непростительный грех ведовства. Но этот закон и вся доктрина, поддерживавшая его, теперь вышли из моды, и ведьмы, как изволило выразиться одно ученое духовное лицо, запрещены парламентским актом. По мнению капитана, ведьмой была не кто иная, как миссис Хамфриз из Райда, которая, твердил он, разгневалась на меня за то, что я не истратил в ее доме больше денег, нежели она могла за них предложить, или не придумав, за что бы еще потребовать плату, и наслала чары на его корабль.

Хотя мы опять были возле нашей гавани часа в три пополудни, потребовался еще час или больше, пока мы бросили якорь на прежней стоянке. Тут мы явили собою пример одного из преимуществ, какие путешественники по воде имеют над путешественниками по суше. Чего бы не дали эти последние, чтобы увидеть один из гостеприимных чертогов, где, как их уверяли, будут хорошо приняты и человек и лошадь и где они могут надеяться, что утолят голод.

И вот они прибыли в этот чертог – так насколько же счастливее лошадь, чем ее хозяин! Ее тотчас ведут кормить, чем ни попало, и она с аппетитом принимается жевать. У него положение куда хуже: его голод, пусть и сильный, всегда разборчив, и пища, чтобы привлечь его, нуждается в подготовке. А всякая подготовка требует времени, а поэтому овцу могли забить перед самым вашим появлением в гостинице, однако разделать ее, принести окорок, про который хозяин оговорился, что есть у него в доме, от мясника, живущего в двух милях, а потом разогреть у огня – на это уйдет не меньше двух часов. А голод, за неимением лучшей пищи, все это время гложет ваши внутренности.

У нас-то все обстояло иначе. Мы везли с собой и провизию, и кухню, и повара, и одновременно продолжали путь, и садились за рыбный обед, какого не подадут в Лондоне и за самым богатым столом.

Пятница. Так как вчера вечером ветер нас облапошил и заставил вернуться, мы решили извлечь из этого несчастья все возможные блага и пополнить запасы свежего мяса и хлеба, которых оставалось совсем мало, когда мы вчера так поспешно удирали. По совету капитана мы запасли также масла, сами посолили его и сложили в банки, чтобы съесть в Лиссабоне, и впоследствии имели все основания благодарить его за этот совет.

После обеда я уговорил жену, которую не так легко было заставить отойти от меня, прогуляться по берегу, и галантный капитан объявил, что готов сопровождать ее. И дамы отправились на прогулку, а мне предложили сладко поспать после вчерашней операции.

Так мы полных три часа наслаждались порознь, после чего снова встретились, и жена подробно рассказала мне про джентльмена, которого я выше сравнил с Аксилом, и про его дом, с которыми капитан познакомил ее на правах старого знакомого и друга.

Суббота. Рано утром ветер как будто был склонен перемениться в нашу пользу. Наш бдительный капитан уловил самое первое его движение и поднял паруса при таком незначительном бризе, что поскольку отлив был против него, он велел рыбаку доставить нам огромного лосося и еще кое-какие припасы, приготовленные для него на берегу.

Якорь мы подняли в шесть часов и еще до девяти обогнули Берри-Хед и прибыли в Дартмут, пройдя три мили за три часа прямо против отлива, который содействовал нам только при выходе из бухты; и хотя ветер на этот раз был нам другом, он дул так неслышно и так мало старался нам помочь, что невозможно было понять, за нас он или против нас. Капитан все эти три часа уверял, что за нас, но в конце концов признал свою ошибку, или, может быть, этот друг, до тех пор колебавшийся, чью сторону принять, стал порешительнее. И тогда капитан разом переменил галс и, уверяя, что заколдован, смирился и воротился туда, откуда отчалил. Я же, как свободный от предрассудков и в ведьм никогда не веривший, сколько бы превосходных доводов главный судья Хейл ни приводил в их пользу, еще задолго до того, как они были запрещены парламентским актом, я не в состоянии понять, какая сила заставила корабль идти три мили против ветра и против отлива, если только тут не вмешалась какая-то сверхъестественная сила; даже если допустить, что ветер оставался безучастным, трудность все же пребывала неразрешенной. Вот и приходится сделать вывод, что корабль был заколдован либо ветром, либо ведьмой.

У капитана, может быть, сложилось другое мнение. Он вообразил себя заколдованным потому, что ветер, вместо того чтобы остаться верным перемене в его пользу, а такая перемена с утра несомненно была, внезапно занял прежнюю позицию и погнал его обратно в бухту. Но если таково было его мнение, он скоро передумал, потому что он не прошел еще и половины обратного пути, когда ветер опять высказался в его пользу, да так громко, что не понять его было невозможно.

Был дан приказ о новой перемене галса, и был он выполнен с большим проворством, чем первый. Все мы, надо сказать, сильно воспрянули духом, хотя кое-кто и пожалел о вкусных вещах, которые придется оставить здесь из-за нерасторопности рыбака; я мог бы для этого употребить название и похуже, ибо он клялся, что выполнит поручение, и имел для этого полную возможность; но Nautica fides[103] так же достойна войти в пословицу, как в свое время вошла Punica fides.[104] Нет, если вспомнить, что карфагеняне произошли от финикийцев, а те были первыми мореходами, можно понять, откуда пошла эта поговорка, и для антиквариев тут таятся очень интересные открытия.

Нам, однако, так не терпелось продолжить плавание, что из оставленного на берегу добра ничто не могло нарушить наше счастье, чему, надо сказать, способствовало и еще много приятных обстоятельств. Погода стояла невыразимо прекрасная, и мы все сидели на палубе, когда наши паруса стали наполняться ветром. К тому же вокруг мы видели десятка три других парусников в таком же состоянии, как наш. И тут мне пришла в голову одна мысль, которая, при всей ее очевидности, возможно, не каждого посетила в нашей небольшой флотилии: когда я представил себе, сколь неравномерно мы продвигались под воздействием некоей высшей силы, коя при нашем бездействии толкала нас вперед по намеченному пути, и сравнил это с медленным продвижением утром, без такой помощи, я невольно задумался над тем, как часто в жизни величайшие таланты дожидаются попутного ветра либо, если рискнут двинуться с места и пытаются лавировать, почти наверняка будут выброшены на скалы и в зыбучие пески, что изо дня в день готовятся их пожрать.