Лев Куклин - Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"

• Название: Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"
• Автор: Лев Куклин
• Жанр: Эротика
• Год: 2004
• ISBN: 5-94730-044-3

В сборник «Современная эротическая проза» вошли эротические произведения писателей Петербурга и Москвы, а также русскоязычных зарубежных прозаиков — произведения традиционные и новаторские, лирические и жесткие, эстетически красивые и шокирующие, смешные и трагические. Но всех их объединяет психологическая достоверность, мастерство авторов, отсутствие какого-либо морализаторства и высокая степень эротической напряженности. В данную книгу вошли повесть «Гуманитарная помощь» и рассказы Лева Куклина.

Сборник еще раз подтверждает, что эротическая литература, воспевающая чувственные отношения Мужчины и Женщины, может и должна быть Литературой с большой буквы.

---

— Как у вашей козы Розки? — неуклюже попытался сострить я. Но — голос у меня сорвался…

С тех пор я стал Таньки… ну, не избегать, конечно, не сторониться, но внутренне побаиваться: от первых прикосновений дело быстро перешло к взаимным исследовательским экспедициям наших рук по самым тайным закоулкам наших тел, мы делали значительные географические открытия неведомых прежде областей, и пришли к неопровержимым выводам, что наши заложенные, так сказать, Богом конструктивные особенности реагируют на наши… гм… исследовательские действия очень по-разному. И к тому же к седьмому классу настырная Танюра методом проб и ошибок обучила меня тонкому искусству поцелуев — как «без языка», так и «с языком», и к тому же — взасос…

Я безропотно подчинялся…

И вдобавок, — грудь у неё действительно налилась и окрепла, и теперь каждое упругое, тугое полушарие уже не умещалось под ладонью. И я, правда, с некоторой долей сомнения, всё же подумывал, — не мои ли регулярные потискивания этому способствовали?!

Короче говоря, к тому самому времени, о котором я рассказываю, моя закадычная подруга превратилась, словно бабочка из куколки, в рослую красивую девушку. Этого было у неё не отнять! Татьяна была совершенно непохожа на обычную северянку со светлыми волосами и серыми глазами. Свои прямые чёрные, прямо-таки с цыганским отливом — и в кого только она такая уродилась?! — волосы она стригла «под горшок», а спереди начёсывала почти лошадиную чёлку, ширмочкой падающую на её высокий белый лоб. Она частенько, забавно вытянув губы, отдувала эту надоедливую чёлочку со лба. Позже я узнал, что подобная причёска называлась красивым словом «каре»…

…лет двадцать спустя точно такой же причёской, приготовленной из прямых угольно-чёрных волос, прославилась знаменитая французская певица Мирей Матье, только вот изобретение её фирменной причёски приписал себе модный парижский парикмахер, и она, широко разрекламированная во всём мире, носила его имя: «сэссан»…

Так-то вот!

Татьяна Ржаницына и Наина Григорьева, как самые крупные девушки в классе, в этом году сидели на последней парте, справа от окна. Сидели они за моей спиной (между прочим, ещё и для того, чтоб удобно было списывать!), и иногда мне даже казалось, что я затылком ощущаю их тёплое смешанное дыхание… С чего начинается раздвоение человеческой личности? Смею предположить, что раздвоение тела начинается, пожалуй, с задницы — ведь не с головы же?! А вот раздвоение души… Загадка! А я… мне, разумеется, не приходили в голову понятия «неверный» или «неблагодарный», но по каким-то ещё неведомым законам предпочтений это раздвоение я чувствовал совершенно отчётливо. Заключалось оно в том, что я продолжал зажиматься с Танюрой, а начиная с седьмого класса, положил глаз — их ведь, кстати, тоже два! — на татьянину подругу — Наину…

Видели ли вы когда-нибудь, уважаемый читатель, картину художники Бориса Кустодиева «Северная Венера»? Не видели? Даже в репродукциях? Жаль… Это — одна из самых любимых моих картин во всей русской живописи девятнадцатого века. Такая вот у меня индивидуальная выборочность!

А изображена на ней крупная, богатырского сложения (но, слава Богу, — никакая не культуристка!), улыбающаяся обнажённая девушка в русской парной бане. Она свободно стоит на нижней ступени полка, с которого только что спустилась: розовая, распаренная, чуть согнув правую ногу, — в классической позе Венеры, выходящей из воды. Левой рукой она откидывает со лба густые рыжевато-золотистые волосы, которые живым водопадом спускаются ниже поясницы, открывая могучую молодую грудь, а вот правой…

Правой рукой она должна была бы со стыдливой грацией, — согласно живописным традициям! — прикрывать треугольничек внизу живота… Она же прикрывает его (не живот, а именно треугольник!) — отработавшим своё берёзовым веником!

Но всё же виден крохотный кусочек её рыжего лобка… Такой из-за его огненного цвета древние греки уважительно называли «венерин холмик». Очень хочется накрыть его ладонью, ощутить под нею мягкость и шелковистость этой тайной поросли, притягательной и зовущей, — но всякий раз мысленно отдёргиваешь руку от этого маленького костерка, возжённого между ног: а вдруг — обожжёт?!

Перед нею на верхней полати полка стоит одноухий ушат с водой, стянутый ивовыми обручами, мыльная пена из которого переливается через край и весело пузырится, стекая по приступкам полка… От каменки ещё идёт густой сизый парок, а в левом углу картины за маленьким оконцем в раскрестившем пейзаж переплете рамы — в четырёх прямоугольниках стёкол виден кусочек средне-русского заснеженного до крыш городка. Солнечный морозный день. Снег скрипит под полозьями извозчичьих саней, сухой ядрёный воздух чуть покалывает лёгкие… Славно!

ОСЕННИЕ СВИДАНИЯ

Именно такая вот кустодиевская девушка, чуть согнув правую ногу, лукаво поглядывала на меня под тенью (или — под сенью?! Вечно путаю…) уже по-осеннему пожухлых акаций. В левой руке она держала холщовую сумку (почти ни у кого у нас в классе не было портфелей!) с учебниками, а правой — теребила кончик своей знаменитой косы, перекинутой на грудь. Даже на наш мальчишеский взгляд эта толстенная, чуть ли не в руку, коса цвета спелого чёсаного льна была тяжеленной и, должно быть, весомо оттягивала назад наинкину голову… Своими ясными серыми глазами она смотрела на мир и на одну из деталей этого мира — на меня…

Я был тайно влюблён в неё, — до потери дыхания, до ощутимого холодка восторга в желудке, буквально — до полуобморочного состояния, но для неё-то это никакой тайной не являлось…

Плечом к плечу с ней стояла Татьяна. Обе девушки, по-своему красивые, контрастные — чёрная и белая, словно две шахматные королевы, они не представляли два враждующих лагеря, но наоборот — дружили без малейшей девичьей ревности, весело и преданно.

Но ежели Танюру я знал досконально — от подбородке до пяток, и изучил каждый квадратный сантиметр её тела, то какого цвета соски у Наины, и вмещает ли ямка её пупка унцию орехового масла — высший ранг красоты на загадочном Востоке, о чем я вычитал из книги сказок «Тысяча и одна ночь»! — я, разумеется, не имел ни малейшего представления!

Наина мне казалась девушкой строгой, поскольку выросла в староверческой семье, которые, как известно, отличались особенно строгими моральными устоями.

— Лёнчик! — доверительно вполголоса говорит Наина. — Приходи завтра вечером, поможешь нам с Татькой по геометрии…

— У неё мамка на три дня в Архангельское намылилась! — весело дополнила Татьяна, — а мы, по-моему, чтой-то давненько не баловались… — заговорщицки добавила она с очень, очень прозрачным намёком… — У тебя там… ничего не заржавело, а? — и Татьяна расхохоталась.

Для Танюры, конечно, цифры понятны примерно так же, как египетские иероглифы! Во всяком случае — мы все твердо знаем, что второй Софьи Ковалевской из неё не выйдет, но это явно никого не волнует, и прежде всего — саму Татьяну.

Завтра — суббота. Я, пока мы медленно движемся по дороге к дому, выношу на обсуждение некоторые организационные вопросы, после чего мы — совсем ненадолго — расстаёмся. У каждого из нас, и у меня о том числе, кроме школьных, имеются ещё и неотложные дела по дому.

Вот так в субботу мы собрались у Наины в натопленной комнате за столом, накрытым клеёнкой, к которой чуть прилипали обложки тетрадок.

Мои чертежи, доказательства и объяснения были приняты с полным пониманием, но длилось это недолго. И вскоре Танюра, совершенно не стесняясь Наины, начала меня целовать, высвобождать из петель мешающие ей пуговицы и наконец потащила меня за собой, оставив Наину прилежно склонённой над учебником… Мы оказались под спасительным одеялом… Это гигантское художественное полотно заслуживает отдельного обстоятельного описания! Соорудила это стёганое чудо умелая мастерица — прабабка Наины: в северных селениях вещи жили долго…

Одеяло было лёгким и необыкновенно тёплым, ибо его начинку составляла не какая-нибудь серая вата, а драгоценный козий пух. А складывалось оно долгими зимними вечерами из самых невероятных, разноцветных треугольных кусочков тканей самой разнообразной фактуры и раскраски: ситца и шёлка, сатина и батиста, чесучи и маркизета, коверкота и плюша…

Потрясающая, филигранная работа!

Наласкавшись, «набаловавшись» до одышки, мы оторвались друг от дружки, взяв себе небольшой перерыв.

— Нанька, а, Нанька… — влажным шопотом произносит Татьяна, натянувшая до подбородка наше одеяло. — Давай, залезай к нам… Ты уже в тетради глазами дырки провертела! Мы тебя не обидим, верно ведь, Ленчик?!

И произошло невероятное: Наина согласилась! Она стащила с себя платье и, придерживая одной рукой косу, юркнула к нам под одеяло, но со стороны Танюры.