Яков Арсенов - Тринити

• Название: Тринити
• Автор: Яков Арсенов
• Жанр: Современная проза

---

Варшавский не понимал или не хотел понимать. Вопрос о том, кто в дальнейшем будет директором «Ренталла», больше не поднимался. Варшавский помалкивал. Покинуть кресло ему никто не предлагал. И он его не покидал. Артамонову было не по себе. Он вынашивал идеи, добывал деньги, а платежки подписывал Варшавский. Прорехов старался чаще курить. Что происходит с партнерами, понимал даже Нидворай. Но никто не подавал виду. Не думалось раньше, что и в «Ренталле» придется заводить министерство внутренних дел. Из дасовской закалки вытекало, что компании ничего не грозит и что для решения проблем достаточно ведомства внешних сношений, а внутри все так и останется — дружественно и взаимообразно. Но в кожу треуголки уже втыкались колья какой-то новой человеческой геометрии.

— На «Смену» нужно подать в суд, — предложил Варшавский. — И привлечь Фаддея с Кинологом к субсидиарной ответственности.

— Цивилист из меня, как из Нидворая шпагоглотатель, — дал понять Макарон, — но тащиться в суд, по-моему, не имеет никакого смысла. И тем более не имеет смысла выиграть его. Ну докажет Нидворай документарно, что «Смена» — это контора, какую мало где встретишь, и что заправляет там паноптикум старьевщиков с чердачной страстью к нафталину. Ну и что? К такому выводу можно прийти и без апелляционных инстанций.

— В этой стране, похоже, и впрямь, — произнес, затихая и успокаиваясь Артамонов, — чтобы сказать громко и вслух, надо заводить свой личный орган прямой речи.

Глава 7 ПОСЛЕДНЯЯ РОМАНТИКА ЛАЙКА

Лотерейные выгоды быстро подтаяли, и для пополнения бюджета «Ренталл» был вынужден приступить к реализации очередного пункта своего Устава продажи с молотка картин местных живописцев.

Региональное отделение Союза художников с упорством отбойного молотка тащила на своих хрупких плечах секретарь Бойкова. Она была живописцам и администратором, и матерью, и источником вдохновения, и натурщицей. Все женщины на холстах окрестных мастеров походили на Бойкову. Единственное, чем она не занималась, так это продажей картин. Не было в ней этой синей торговой жилки.

В показательном выставочном зале на Советской улице она устраивала нешумные экспозиции, а в просмотровых коридорах художественного фонда вывешивала творческий винегрет.

Коммерция с картинами осуществлялась прямо в мастерских. Авторы затаскивали туда заезжих иностранцев и предлагали им свои сочинения. Порой было унизительно наблюдать, как какой-нибудь залетный финн покупал шедеврального пошиба картину задаром всего лишь из-за того, что она, как он изъяснялся на ломаном карельском, в гадкой рамке и про нее ни слова не замолвлено в каталогах. То есть процесс продажи не обставлен, как положено, а он-то и составляет в цене картины больше половины.

Обыкновенно художник мялся, но ничего поделать не мог, поскольку это святое место — мастерская — не есть торговая точка. Положение обретало подпольный оттенок, будто сбывалось не искусство, а самогон в песцовых бурдюках.

Существовал и другой вариант изъятия у художников их творений. Для насиживания музы маэстро арендовал у города угол за небольшую плату. Это обязывало его одаривать делегации. Позже, напомнив о подарке, художник имел право тупо просить у чиновника от культуры отрез казенного холста. Или горсть кистей из беличьего хвоста. Вместо холста давали мешковину, вместо беличьих хвостов — свиные, но результата это не меняло.

Сначала Бойкова свела «Ренталл» с графиком Фетровым. Он закончил Государственный институт зарисовок и работал исключительно в технике «сухая игла». В своем жанре он был достаточно продвинутым. Обыкновенно, сотворив металлическую форму, Фетров разрезал ее на квадраты, смешивал на столе водоворотом, как домино, и делал первый оттиск. Потом опять смешивал и опять тискал. И так до синевы. Получалась некая диверсификация бизнеса, чтобы не класть яйца в одну корзину. Фетров был настолько плодовит, что в городе не оставалось стены, на которой бы не висели его офорты.

А потом Бойкова привела к «ренталловцам» художника с птичьей фамилией Давликан.

— Я думаю, он впишется в затею, — сказала она. — Это как раз то, что вам надо.

— Становится даже интересно, — вымолвил Артамонов, оглядывая маэстро.

Давликан занимался исключительно плотью. Его безнадзорные животные были не кормлены и безводны, усохшие собаки походили на коз, увядшие рыбы летали в чуждой им воздушной среде. А люди… людей он вообще не рисовал. То ли не умел, то ли считал ниже своего достоинства. Разве что фрагменты. Свою суженую, чтобы слишком не докучала, Давликан изобразил в виде зонтика. Это был единственный случай, когда женщина на холсте не имела сходства с Бойковой.

— Не соцреализм, и то приятно, — заключил Артамонов.

— Что, не подходит? — испугался Давликан, когда осмотр картин закончился.

— Маловысокохудожественно, — пояснил Артамонов, покрутив творения еще раз, — но на условиях консигнации мы готовы взяться.

— На условиях чего? — извинился Фетров.

— На условиях консигнации, — не поленился растолковать Артамонов. Сначала продаем третьим лицам, а потом покупаем у вас.

— Почему третьим? — спросил Давликан, поскабливая виски лопаточкой для растирания красок.

— Потому что вторым это без надобности, — пояснил Артамонов. — Не тот коленкор.

— А-а… — смекнул живописец.

— Мы выпустим плакаты, закажем стаканы с изображением всех этих ваших собак и литорд, — раскрыл смысл затеи Артамонов. — И для раскрутки вывезем ваши работы за рубеж. Если вас умело подать, вы пойдете на ура.

— Я сейчас заплачу! — скривился Варшавский. — Прямо ренессанс!

Художникам идея понравилась. Правда, с поправкой — Фетров засомневался, что ему с Давликаном затраты на поездку следует делить пополам с организаторами. Пусть бы организаторы все взяли на себя, подумалось ему.

— Да вы просто не уверены в своем творчестве! — подзадорил его Артамонов. — Дело в том, что еще со времен лотереи у нас выработался принцип: все расходы — пополам с партнерами! Макарон не даст соврать.

— Не дам, — подтвердил Макарон.

— Ну что ж, если традиция, тогда мы согласны! — сдался график.

Сколотили первую выставку. На складах существует такое понятие пересортица, вот оно и легло в основу экспозиции, которую характеризовало еще и то, что вся она была свежая, текущего года выпуска. Погрузили ее, болезную, на двухосный с иголочки прицеп «Тонар», примкнули его к «Волге» и стали искать на карте Амстердам. Имелось в виду подавить европейскую школу живописи непосредственно в логове. Экспедиции вменялось поверить гармонию художественных воспарений Давликана и Фетрова алгеброй продаж.

На отхожий промысел отрядили Прорехова, Артамонова и не выездного доселе Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили на хозяйстве. Должность и. о. директора «Ренталла» ему понравилась — он исписал два листа бумаги своими пробами первой подписи.

Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить в качестве вещдока. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.

Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги — ключи, струбцины, дрель. Откуда только у него все это имелось!?

Галерейный вояж, как и все длительные затеи, чтобы не спеша отчалить в дорогу, принял высокий старт у парадного подъезда гостиницы «Верхняя». Проводы были нешумными, но рассказать о них на газетной полосе «Смены» планировалось.

— Ну, ни пуха вам, ни хера! — пожелали вояжерам Артур с Галкой, Нидворай, Бек и унылый от непрухи Фетров.

— Пекитесь о нас! — велел Макарон. — Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.

Когда выруливали на окружную дорогу, Артамонов пожурил зевак:

— Сидят и не подозревают, что в метре от их завалинки проходит дорога на сам Амстердам.

— Люди привыкают к великому, — обобщил переживания Макарон.

Колеса с удовольствием подминали под себя трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Прорехов проникся:

— Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую — переживает певец, отдается.

В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. На середине дороги ветром задувало как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу «Рафик», которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить, Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из «Волги» и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал в канаве на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом по откосу валялись стаканы, каталоги, плакаты.