Матэ Залка - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Матэ Залка
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Действие происходит во время Первой мировой войны, на на венгерском, русских фронтах.

Рассказы о взаимоотношении между людьми, их готовности к жертвам.

---

Попасть домой…

Мне хотелось вернуться на родину. Я смотрел на плен, как на ужасную катастрофу. Вот какова война: я лишь на миг оглянулся, и хищная птица схватила меня, я повис в ее когтях, и вот она уносит меня в далекие, неведомые, чужие края. Теперь у меня есть выход. Я буду немым и, может быть, попаду в транспорт для обмена. Раньше я понятия не имел о том, что существуют такие транспорты. А одноглазого фенриха уже выписывают из третьего транспорта. Не верят ему, что он не видит, хотя русские врачи спалили ему ресницы и он даже не моргнул.

Ну, а если я действительно онемел? Нет, нет. Об этом не надо и думать. Обменные транспорты идут из Петрограда в Швецию через Данию, а оттуда — домой. Там увидим. Безногий обер-лейтенант дал направление моей воле. С этого дня я начал заметно поправляться, у меня появился аппетит, но я оставил попытки заговорить.

— Инсуале реилли! — сказал врач, и его коллега солидно покачал головой.

Однако все перечеркнул внезапно пришедший приказ сверху. Из Пскова эвакуировали пленных больных. У одноглазого был отличный нюх:

— Поезд идет в Сибирь. Сопровождающим солдатам выдают пайки на сорок дней.

Безногий обер-лейтенант устроил скандал на всю больницу. Это не помогло. В приказе «сверху» о нем в отдельности не упоминалось.

Мы двинулись. В Самаре «слепому» удалось остаться. Он спас даже свои убогие манатки. Ему помогали все. У Челябинска безногий устроил второй скандал, и его просто сняли с поезда. Много шума и пять рублей, сунутых в руку унтер-офицера, сыграли решающую роль. Прощаясь со мной, обер-лейтенант сказал:

— Не позволяй себя тащить далеко в глубь Сибири. Старайся попасть в обменный список. Немые считаются небоеспособными. Стопроцентные! Я это хорошо знаю.

На восемнадцатый день путешествия мы достигли Байкала. Проезжали самые разнообразные места. Россия ведь целый континент. На двадцать первый день путешествия за Байкалом, под Верхнеудинском, на реке Селенге, около железнодорожной станции, мы увидели красные кирпичные дома военного городка Березовки. Там нас выгрузили, я попал в лагерь военнопленных. Вы ведь знаете, жизнь пленных — это особый мир, со своими неписаными законами, полутюремным режимом и полусумасшедшими людьми, у которых война вывихнула нервную систему и которые должны переживать продолжение трагедии. Меня зачислили как «немого». Последнюю повязку сняли с моей головы через месяц. Безобразная была рана. Левое ухо у меня и по сей день не в порядке. Я был тогда полуглухим. Это мне очень помогало — способствовало большему отрешению от окружающего, большей оторванности. Я сам поверил в то, что я нем.

Главный врач лагеря, милейший доктор Бараиь, хотел меня ободрить и сказал:

— Вы будете совершенно здоровы.

Я написал ему на бумажке: «Только дома».

Доктор Барань был, очевидно, хорошим психологом и без всяких объяснений написал на моей «истории болезни»: «100 %».

Потом все-таки добавил:

— Куда ты, к черту, спешишь, молодой друг?

Я действительно спешил. Я смотрел на плен как на временную остановку, на транзитную станцию. Я стремился на родину. Меня звала туда Эльвира. Разлука только обостряла мое стремление к ней. Эльвира была моей романтической любовью. Я к ней пришел через отроческую тайную влюбленность, через огонь войны, блеск орденов, удачные ранения и побывки дома, в родном городе, где я учился и где Эльвира стала моей невестой.

Теперь я объясняю это иначе. Эльвира была для меня, если можно так сказать, проблемой существования, бессознательным влечением в высшие круги. Но в основном это было влечением от примитивного, сильного, грубо-здорового к рафинированному, нежному и сложному. Я мечтал: приезжаю, иду к Эльвире, она меня принимает в своей белой комнате, сама вся белая, воздушная, озаренная солнцем. Я склоняюсь перед нею и говорю: «Я приехал. Видите, Эльвира, все это я сделал для вас…» Ребячество, правда? Незрелая, зеленая романтика. Но в двадцать один год редкий человек не подвержен этой болезни. А о том, что после встречи снова придется идти в казарму и на фронт, мне и в голову не приходило. Я пережил страшную катастрофу. События швырнули меня в далекие дикие края. От этого моя любовь стала более отвлеченной и еще более романтической. Достаточно мне было вспомнить эту девушку, чтобы потерять здравый смысл. В моей молодой жизни Эльвира была единственной надеждой. Так мне тогда казалось.

Я — сын старательных средних крестьян Бихарского комитата. Семья наша была маленькая: я и сестра. Это дало возможность моему отцу стать на ноги. В нашей сельской школе я считался «первой башкой». Отец мой дослужился на военной службе до унтер-офицера. Он вбил в мою голову правило: всегда смотреть в глаза тому, с кем говоришь. Поэтому учителя меня любили и отец никогда не наказывал. Какую бы глупость я ни сделал, стоило ему поставить меня между своих колен, и я, глядя ему в глаза, признавался во всем без колебаний.

Помню случай. Был у меня друг, постарше меня, озорник и насмешник. Он подговорил меня обрезать хвост нашему коняге, уверяя, что если вырезать волосы из середины, то заметно не будет. Когда отец спросил меня, почему у Буланого стал куцый хвост, я сейчас же все рассказал ему. В гневе он поднял на меня руку, — а рука у него была сильная, — но я даже не моргнул.

— Досаднее всего то, что такой дурак-дылда мог тебя провести, — сказал отец, опуская руку.

На следующий же день я сказал приятелю, что нашей дружбе конец.

Извините, я замечаю, что немного отклонился от темы.

Словом, я, как видите, из крестьянской семьи. Отец хотел сделать из меня «господина»: все равно — священника, нотариуса или учителя, дать мне одну из трех профессий, которые как-то соприкасаются с жизнью села, дают наибольший доход и пользуются наивысшим почетом среди крестьян. Я избрал учительство.

Окончил гимназию первым учеником, в учительской семинарии тоже считался примерным. Учение давалось мне легко. На жизнь я смотрел с любопытством, и мне очень правилось, что я в конце концов стану барином.

Еще семинаристом я встретился с Эльвирой. Она была дочерью директора гимназии. Гимназисты ходили за ней роем. Отец ее был овенгерившпйся поляк, эмигрант. Эльвира со своей солнечной косой выделялась из общей массы смуглых венгерок. Долгое время я даже боялся взглянуть на нее. В ее обществе я больше молчал и удивлялся, как мои приятели могут говорить с ней так спокойно. Спазма сдавливала мне горло, сердце замирало. Девушка, конечно, сейчас же заметила это и только увеличила мои адские муки.

Вы не думайте, что я был каким-то растяпой. Когда я окончил семинарию, меня премировали. Мои профессора добились того, что университетский город пригласил меня учителем в одну из начальных школ. Это было большим достижением. Городской учитель значит много. И теперь, как закопченный «зрелый человек», я встретился с Эльвирой. И что же? Никем уже не запрещенная папироса и тросточка в руке сделали свое дело: язык больше не заплетался, и я смотрел ей прямо в глаза. Она была заметно удивлена. Говорил я спокойно и плавно. Эльвира была в полном сознании своего превосходства. Она была обожаема всеми. Вокруг нее постоянно вилась и жужжала молодежь. Она решила начать наступление:

— Не смотрите на меня, как на изваяние, — это смешно! Если я вам нравлюсь, старайтесь импонировать мне.

Эти капризные слова произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я ей не «импонирую»?! И ведь верно, через два-три года за ней будут ухаживать — и серьезно ухаживать — университетские профессора, богатые адвокаты и даже, может быть, кто-нибудь из блестящих офицеров…

После бессонной ночи я написал ей письмо.

Я написал ей, что буду учителем и не успокоюсь, пока не стану профессором университета. И прямо, по-крестьянски, попросил ее ждать меня.

При следующей встрече я так же прямо спросил ее:

— Ну как, подождете?

— Мне некуда спешить. А вы поторопитесь! — сказала она необычно серьезно.

Вы знаете, у женщин особое чутье в таких вопросах.

Это было весной четырнадцатого года, а осенью я уже мерил маршами Галицию.

Чем нахальнее я был, тем больше избегала меня смерть. Десятками падали вокруг меня офицеры, сотнями и тысячами солдаты. Куртка моя над левым карманом стала пестрой от ленточек. Командование баловало меня орденами и производствами. Я был бравым и жизнерадостным, как крестьянский парень после воскресной выпивки. Два раза я был ранен: один раз — когда я был прапорщиком, другой раз — подпоручиком. При втором ранении я лечился в нашем городе. Мы встретились. Во время моего пребывания на фронте мы вели переписку. Эльвира стала еще красивее и чуть-чуть серьезнее. Большое впечатление на нее произвело новоиспеченное лейтенантство и мои ордена. Мы сами не заметили, как стали женихом и невестой. С этой победой я вернулся на фронт. И через месяц оказался в Пскове.