Александр Архангельский - Пародии. Эпиграммы.

• Название: Пародии. Эпиграммы.
• Автор: Александр Архангельский
• Жанр: Критика

---

Под его пером пародия из развлекательного жанра превратилась в самобытный род художественной критики. "Пародия должна отвечать тем же требованиям, которые предъявляются критике", — сформулировал он свое кредо. К этой цели он стремился, ее он достигал в большинстве случаев.

Еще одно благоприятное обстоятельство помогло становлению Архангельского-пародиста: начавшаяся дружба с художниками Кукрыниксами. Это содружество стало вскоре настолько прочным, что он стал как бы четвертым в их троице. Иллюстрации Кукрыниксов к эпиграммам и пародиям Архангельского по своему соответствию с текстом так и остались непревзойденными, хотя впоследствии и другие замечательные художники создавали рисунки к ним.

Многие из явлений литературы, снова возвращавшихся в нее в 20-х и 30-х годах в обновленном виде и воспринимавшихся новым читателем как неслыханные художественные открытия, пародисту были давно известны. В короткой фразе Шкловского он без труда угадывал некогда знаменитую короткую строку "короля фельетонистов" Власа Дорошевича. Не в диковинку ему было и излюбленное Шкловским ассоциативное сцепление мыслей, "культ логической прихотливости" — он в свое время был внимательным читателем "Опавших листьев" В. Розанова. Не состав-лял загадки для Архангельского и стиль прозы И. Эренбурга. Он улавливал в своих современниках многое такое, что ускользало от внимания критиков, поскольку взирал на литературный процесс с высоты эпохи, в которой все эти явления зарождались. Переболев большинством литературных болезней в молодости, он не просто обрел иммунитет, но стал великолепным диагностом. Не сумев стать оригинальным поэтом. Архангельский в качестве пародиста стал в 20-е и 30-е годы арбитром вкуса.

В пародии он вложил весь свой выстраданный опыт. Написал он их немного, работал над каждой подолгу. Их глубина и серьезность рождались из сознания, что "плетение словес", каким бы изощренным и виртуозным оно ни было, не есть еще литература в истинном значении слова. "Он способен был улыбаться, — вспоминал А. Платонов, — читая самую серьезную и хорошо разработанную прозу, потому что и в такой прозе он чувствовал некоторую условность, поедающую то существо произведения, ради которого оно написано. За этой условностью искусства он видел условность, то есть ложные формы самой действительности — те далеко не условные, а реальные силы и пережитки старого общества, которые мешают людям существовать на свете".

"Художество без темы и темы обязательно значительной, художество без человеческой глубины, которую истинный писатель имеет, во-первых, в своей собственной натуре, и во-вторых, придает изображаемым характерам, — такое художество есть род наивности или мошенничества. Это хорошо знал Архангельский". В этих словах Платонову удалось очень точно сформулировать тот главный итог, который принес Архангельский в литературу из своего опыта и который стал его духовным заветом,

Евг. Иванова

АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ Пародии. Эпиграммы

ПРОЗАИКИ

КЛАССИК И СОВРЕМЕННИКИ

А. Пушкин

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или, точнее, по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал:

— Барин, не прикажешь ли воротиться?

— Это зачем?

— Время ненадежное: ветер слегка подымается; — вишь, как он сметает порошу.

— Что ж за беда!

— А видишь там что? (ямщик указал кнутом на восток).

— Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба.

— А вон — вон: это облачко.

Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.

"Капитанская дочка" (глава II).

Е. Габрилович

Я приближался. К месту моего назначения. Это было в конце декабря. Позапрошлого года. В девять утра по московскому времени.

Вокруг меня были пустыни. Они простирались. Они были печальны. Они были пересечены холмами. Они были пересечены оврагами. Они были покрыты снегом. Это был добротный снег. Он скрипел. Он похрустывал. Он сверкал. Он синел. Он не таял. Он лежал.

Я посмотрел на солнце. Это было ржавое солнце. Это было старорежимное солнце. Оно опускалось. Оно сползало. Оно садилось. Я подумал, что точно так же оно садится в Москве. В Краснопресненском районе. Мне стало грустно. Я вспомнил моих друзей. Я вспомнил знакомых. Я вспомнил родных.

Наша кибитка ехала. Это была старая кибитка. Она стонала. Она охала. Она вздрагивала. Она ехала. Она ехала по дороге. Она ехала по следу. Он был узок. Он был проложен санями. Это были крестьянские сани.

Вдруг ямщик стал посматривать. Он посмотрел в сторону. Он крякнул. Он высморкался. Он сплюнул. Он рыгнул. Он снял шапку. Он оборотился ко мне. Он открыл рот. Он сказал: не прикажу ли я воротиться.

Я высунулся из кибитки. Я увидел пустыню. Это была печальная пустыня. Я увидел степь. Это была белая степь. Я увидел небо. Это было ясное небо. Подымался ветер. Он подымался слегка. Он подымался нехотя. Он сметал порошу.

Ямщик волновался. Он надел шапку. Он крякнул. Он высморкался. Он сплюнул. Он рыгнул. Он ударил рукавицей об рукавицу. Он ткнул кнутом на восток.

Я посмотрел. Я увидел горизонт. Я увидел край неба. Я увидел холмик. Мне взгрустнулось. Я подумал о крематории. Я подумал о кладбище. Я подумал, что люди смертны. Я ошибся. Это был не холмик. Это было белое облачко. Оно висело. Оно висело, как аэростат. Оно покачивалось. Оно растягивалось. Оно подпрыгивало. Оно предсказывало. Оно предвещало буран.

В. Катаев

Я спешно приближался к географическому месту моего назначения. Вокруг меня простирались хирургические простыни пустынь, пересеченные злокачественными опухолями холмов и черной оспой оврагов. Все было густо посыпано бертолетовой солью снега. Шикарно садилось страшно утопическое солнце.

Крепостническая кибитка, перехваченная склеротическими венами веревок, ехала по узкому каллиграфическому следу. Параллельные линии крестьянских полозьев дружно морщинили марлевый бинт дороги.

Вдруг ямщик хлопотливо посмотрел в сторону. Он снял с головы крупнозернистую барашковую шапку и повернул ко мне потрескавшееся, как печеный картофель, лицо кучера диккенсовского дилижанса.

— Барин, — жалобно сказал он, напирая на букву а, — не прикажешь ли воротиться?

— Здрасте! — изумленно воскликнул я. — Это зачем?

— Время ненадежное, — мрачно ответил ямщик, — ветер подымается. Вишь, как он закручивает порошу. Чистый кордебалет!

— Что за беда! — беспечно воскликнул я. — Гони, гони. Нечего ваньку валять!

— А видишь там что? — ямщик дирижерски ткнул татарским кнутом на восток.

— Черт возьми! Я ничего не вижу!

— А вон-вон, облачко.

Я выглянул из кибитки, как кукушка.

Гуттаперчевое облачко круто висело на краю алюминиевого неба. Оно было похоже на хорошо созревший волдырь. Ветер был суетлив и проворен. Он был похож на престидижитатора. Ямщик пошевелил деревенскими губами. Они были похожи на высохшие штемпельные подушки. Он панически сообщил, что облачко предвещает буран.

Я спрятался в кибитку. Она была похожа на обугленный кокон. В ней было темно, как в пушечном стволе неосвещенного метрополитена.

Нашатырный запах поземки дружно ударил в нос. Черт подери! У старика был страшно шикарный нюх.

Это действительно приближался доброкачественный, хорошо срепетированный буран.

А. Веселый

Сибирским шляхом, ярмаковым путем-дорогою ехал я в чужедальнюю сторонушку, близясь к месту моего пристанища. Ехал борзо.

Кругом, куда взором ни кинь, стлались кру-чиненные просторы, меченные курганами да оврагами. Снеги белы повылегли. Ехал.

Червонное солнце уползало в засаду. Плыл-качался по узким-узехонькой дорожке, по следу санному. Ехал.

Вдруг ямщик всполошился, зорким взглядом рыскнул по сторонам, оборотясь, снял шапчонку.

— Атаман, прикажи воротиться.

— Гуторь!

— Время ненадежное. Ветришка-буян взыгрался, вишь, крутит-метет поземкой.

— Невелика напасть.

— А погляди-ка туда.

Ямщик ткнул кнутовищем на восход.

— Ничего не примечаю.

Степи белы, небеса ясны.

— А во-он, облачко.

Остренько зиркнув, заприметил я на краю неба мутное облачко. Прикинулось оно сторожевым курганом. Ямщик запахнул татарский полосатый халат.

— Якар-мар, быть бурану.

Ой вы, просторы, нелюдимые, снегами повитые! Ой вы, бураны знобовитые, ездачи, эх, да э-эх! Непоседливые!