Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

• Название: Твербуль, или Логово вымысла
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Современная проза

---

- Не другой, - тихо сказала я, но значительно, как и положено в театре. - Кузмина играет женщина.

- Как Сара Бернар или Алла Демидова Гамлета?..

На этих словах я услышала треск и топот на лестнице. Это шло подкрепление, душа моя возликовала.

Естественно, в "верхнем" мире все шло по-старому: мелкие придирки, одна дама - оппонент начала про христианскую идею и безнравственность, но я почувствовала, что давление вроде ослабевает. Наверху, тоже не без предчувствия, догадались, что ситуацию не надо загонять глубоко. Про моих "гостей", конечно, не предполагали, но наверняка заработала бюрократическая интуиция. Такая бойкая девочка, как я, могла и в Федеральное агентство по надзору за образованием написать, и какие-нибудь другие каверзы сотворить. Ум писателя, даже маленького, подозрителен и подл, а какая зато фантазия! А вдруг у этой "красотки по 300 долларов за ночь" есть какой-нибудь поклонник из администрации, скажем, президента? Это было, конечно, все не так, но я моделирую чужое сознание.

Гости влетали в дверь по старшинству, вернее в соответствии с иерархией. Первым появилось огромное кресло. Сорванное с постамента у Малого театра, дымясь, как космический корабль, кресло порыскало равновесие и приземлилось прямо в центр зала, по оси с бюстом Горькому.

Другая часть защиты моего диплома, условно говоря, "верхняя", надводная часть тем временем шла своим чередом. Никто из присутствующих ничего не замечал. Я по-прежнему, половина моего "я" находилась на своем месте среди условно живых и выслушивала критику. Если бы кто-нибудь в президиуме в прошлой жизни был собакой, то наверняка почувствовал бы внедрение чужой среды, но все, видимо, раньше были львами, тиграми и крокодилами. Чехов, великий русский писатель, никогда не ошибался. Никто ничего так и не чувствовал.

Потом в зал, в зону "нижнего действия", вслед за влетевшим, как космический корабль, креслом, степенно вошла бронзовая, но как живая, скульптура Александра Николаевича Островского. В дверь вслед за ним попытался протиснуться кто-то из героев его пьес, то ли Глумов, то ли старая дама, твердящая о людях с пёсьями головами, но великий драматург грозно цикнул, и вся эта самодеятельность превратилось в прах. При этом, как мне показалось, маскируя происходящее в нижнем мире, декан заочного отделения Зоя Михайловна Кочеткова демонстративно хлопнула дверью. Звуки слились. Может быть, только она о чем-то догадалась? Драматург степенно опустился в кресла, подоткнул под себя полы халата, закинул ногу на ногу. Присутствующие писатели второго, подчиненного ряда немедленно стушевались, потеряли свой объем и в виде силуэтов, которые иногда умельцы вырезают на улице из черной фотографической бумаги, церемонно, словно придворные в тронном зале, расположились по обе стороны от кресла. Как писателей тянет к монархизму! Все стало напоминать дворцовый зал, но вместо орла или другой эмблемы царил гипсовый бюст Горького.

Потом, наподобие морской торпеды или низко, параллельно земле стремящейся ракеты класса "земля-земля" в дверь горизонтально влетел памятник Гоголю. Тот, другой, уже советского бронзового производства с Гоголевского бульвара. Я успела подумать: хорошо, что прилетел без гранитного постамента с надписью "Н.В. Гоголю от правительств Советского Союза". Лестница бы обвалилась. Правительство сгнило и забылось, а Гоголь тут как тут, как живой.

Николай Васильевич был мил и даже галантен. Раскланялся и посетовал, что в такое общество явился в бронзовом плаще, а не в голубых панталонах и пестром жилете, как он любил хаживать в юности. Но ведь национальная известность - это вечная юность. Театрально и фатовато облокотившись, даже несколько фривольно, на спинку кресла великого драматурга, глава натуральной школы стал бочком к публике. Возможно, своим внутренним взором он увидел "ненатуральность" происходящего, картина сия показалась ему фантастической, и классик гадливо отвернулся. Почему надо защищать то, что защиты не требует? А может быть, он начал прислушиваться к грохоту, который раздавался снизу, от лестницы.

Я тоже тревожно прислушалась. Так и есть, Александр Фадеев, памятник которому стоит на улице Александра Невского напротив Дворца пионеров и рядом с домом бывших ЦК-овских служащих, где проживает нынче профессор Лев Иванович Скворцов! Не подвел! Фадеев прискакал на боевом коне. Здесь у меня сразу мелькнула мысль. Вот и включай в памятник средство передвижения. Хорошо, что не позвала Юрия Долгорукова от Моссовета, называемого ныне на западный лад мэрией, или Юрия Никулина от цирка на Цветном бульваре. Один мог приехать на бронзовой кобыле, переделанной по деликатному указанию Сталина при помощи сварки ко дню открытия в жеребца, другой; Никулин - на своем бронзовом автомобиле, в котором любят сниматься дети.

Фадеев, как известно, вообще был человеком красивым, а тут соскучился по руководству и командам. Влетев верхом в зал, он поднял на дыбы горячего бронзового коня и крикнул:

- Кто у вас, товарищи писатели, за старшего?

Откуда-то из придворного полукружья писательского строя деликатно раздалось:

- У нас коллективное руководство.

- Это значит - руководства нет. Плохо, товарищи, отсутствует дисциплина. Ну, тогда рассказывайте, что у вас случилось?

Довольно нестройно писатели принялись повторять мне и читателю давно известное. Когда дошли до секретаря райкома, изнасиловавшего падчерицу, Фадеев, так и не слезший с боевого коня, сказал:

- Может быть, нам секретаря райкома материализовать и воскресить? Допросим, дадим выговор, исключим из партии, по-товарищески пожурим.

- Не надо прецедентов с оживлением, - сказал тихий природовед Паустовский. Он-то в природе разбирался. - Я знаю эту публику: оживишь одного, потом, как от клопов, не избавишься. Вы уж сами, Александр Александрович, как бывший член ЦК решайте.

- Ладно, будем считать, что у девушки ошибка юности. Все ошибались, я даже от алкоголизма страдал, но, как видите, излечился. А еще в чем девица виновата?

- Понимаете, товарищ Фадеев, - вступилась, немного осмелев, прежняя дама, - студентка еще написала некую вредную пьесу. Нам это не нравится. Пьеса в диплом не вошла, но ее собираются сыграть. Но каков герой этой пьесы! Ему, понимаете ли, все не нравится! Вы только послушайте, - и дама, как и все покойники обладавшая исключительной начитанностью, заверещала: "Я не люблю молочных блюд, анчоусов и теплого жареного миндаля к шампанскому, я не люблю сладковатых вин, я не люблю золота и бриллиантов, я не люблю "бездны и глубинности", я не люблю Бетховена, Вагнера и особенно Шумана, я не люблю Шиллера, Гейне, Ибсена и большинство новых немцев (исключая Гофмонсталя, Ст. Георги и их школы), я не люблю Байрона. Я не люблю 60-ые годы и передвижников. Я почти не люблю животных, я не люблю запах ландыша и гелиотропа, я не люблю синего и голубого цвета, я не люблю хлебных полей и хвойных деревьев, я не люблю игру в шахматы, я не люблю сырых овощей". Каков? Вот оно - лицо врага! - заключила дама.

При этих словах, как мне показалось, Гоголь облизнулся. Вот тебе и аскет!

- Что за пьеса? - немедленно вмешался Александр Николаевич Островский. - Это по моей специальности.

- Я тоже пьесы писал, - по-молодому бойко вошел в разговор Николай Васильевич. - Это, наверное, какая-нибудь сатира? Не волнуйся, милочка, - тут Гоголь обернулся ко мне, - сатира сначала всегда встречается плохо. У меня на премьере "Ревизора" в Александринском театре директора императорских театров чуть апоплексический удар, инсульт по-современному, не разбил. Приехал император в театр, и никто не знал, как он отнесется, к сей дерзости. И ничего - царь мне перстень пожаловал.

- Понимаете, дорогие классики, - я на секунду замялась, потому что не знала, как мне к ним обращаться: "товарищи" - в этом есть оттенок фрондирования, "господа" - подобострастно и для меня неорганично, - я написала пьесу на основе произведений знаменитого поэта Серебряного века Михаила Кузмина. Он был первым русским, открывшим для публики свой специфический мир, когда написал роман "Крылья".

- Содомитом он был, - сказал Островский. - Это порок встречался даже в Библии. - При этом классик нахмурился.

Гоголь как-то деликатно устремил взгляд вверх, будто не слышал. Гоголь никогда женщин не знал, но об этом мечтал. Рюши, кружева, косыночки вокруг лилейных шеек. Мечты, мечты, где ваша сладость!

Фадеев вспомнил о своем алкоголизме, а также мысль И.В.Сталина, когда тому донесли о том, что кто-то из писателей пьет, кто-то балуется с малолетними девушками, а кто-то грешит другими недостатками. Сталин тогда сказал: "Других писателей у меня нет". Фадеев знал, что писатели - редкий зверь и на всякий случай решил не высказываться. Все не без греха.

Я продолжала:

- Дело не в этом. В 1905 году Кузмин написал цикл замечательных стихотворений, которые посвятил трем своим интимным друзьям.