Алистер Кроули - Лунное дитя

• Название: Лунное дитя
• Автор: Алистер Кроули
• Жанр: Классическая проза

В романе "Лунное дитя" во всех подробностях рассказывается о жизни оккультистов.

Сирил Грэй, талантливый молодой маг (в котором мы, естественно, узнаем черты самого Кроули) противостоит магу Дугласу, стоящему во главе "Черной ложи", и мечтающему приобрести власть над миром.

---

— Она зовет маму, — констатировал Акбар-паша. — Я не ожидал, что среди нас сегодня будет дама, но раз уж так получилось, может быть, мы попросим ее сыграть роль матери? Это могло бы значительно ускорить работу.

Лиза, к тому времени уже почти забывшая предостережения Сирила, готова была согласиться. Ее разбирало любопытство, и ей хотелось принять участие в этом спектакле, независимо от того, был ли он высоким таинством или дешевым фарсом. Однако тут опять вмешался Саймон Ифф.

— Мадам до сих пор никогда не участвовала в таких сеансах, — сообщил он; при этом Сирил бросил на нее строгий взгляд, которому она готова была повиноваться, хотя пока и не понимала, следует ли ей делать что-либо или нет. Ей казалось, что она попала в какую-то совершенно чужую страну, где случайному гостю не оставалось ничего, кроме как стараться соблюдать местные обычаи и во всем доверять проводнику.

Между тем «Бэби» снова принялась плакать. Паша, очевидно ожидавший этого, извлек из кармана бутылочку с молоком и дал графине, которая удовлетворенно прильнула к ней.

— Что за глупцы были древние алхимики! — воскликнул Сирил, обращаясь к своей возлюбленной. — Ну что такое, в самом деле, все эти их Атханоры и Кукурбиты, Алембики, Красные Драконы, Мертвые Головы и Лунные Воды? Они и понятия не имели, что такое настоящий научный эксперимент.

Ни к чему было объяснять, какова была истинная причина этого резкого выпада; Лиза уже понимала, что серьезно вступать в подобные споры унизительно.

Внезапно «Бэби» отбросила бутылочку и подползла к целлулоидному шарику, упавшему со стола в то время, когда его двигали. Схватив шарик, она приняла сидячее положение и начала играть с ним.

Все происходило как бы скачками, без плавных переходов, и очередной «скачок» заставил Лизу вскрикнуть от неожиданности.

— Все это — лишь закономерный результат превращения взрослого человека в ребенка, — холодно заметил Сирил, — хотя я не понимаю, почему пробуждение детской души во взрослом теле должно вступать в противоречие с рефлексами последнего. Хотя в данном случае объяснением может служить тот факт, что благородная леди воспитывалась в трущобах австро-венгерского Будапешта; в девять лет она сделалась проституткой и очень скоро поняла все выгоды своего положения. Она скоро научилась использовать тот снисходительный интерес, которые посторонние испытывали к ее способностям; единственное, что ей мешает — это черная зависть к людям более благополучным, из-за которой она не видит, что все ее потуги — не более чем грязь на наших каблуках. Несмотря на годы упражнения в искусстве не понимать по-английски, «Бэби» не смогла сдержать резкого движения. Ибо важнее всего для нее был престиж, которым она пользовалась в обществе. Ей было даже страшно подумать, что когда-нибудь он рухнет. Да пусть разоблачат хоть тысячу ее «представлений» — это не беспокоило ее вовсе; но за свое реноме графини она боялась. Ей было уже за тридцать пять — с поисками богатого и глупого жениха следовало торопиться. В настоящее время она очень рассчитывала на пашу; поэтому она и согласилась на некоторые его предложения, связанные с этим сеансом, в надежде как следует прибрать его к рукам.

Паша извинился за нее перед Саймоном Иффом: _ В таком состоянии она не сознает, что делает. А потом ничего не помнит. Прошу вас подождать еще немного, она скоро придет в себя.

Вскоре именно так и произошло. Сначала она подползла к паше, и тот с глубокомысленным видом извлек из кармана куколку и дал ей. Потом она на коленях двинулась к Лизе, то плача, то причитая о чем-то и изображая существо смертельно испуганное. Однако на этот раз Лиза не стала вслушиваться в ее причитания; ей было душно, и у нее не было сил скрывать свои истинные чувства. Грубо отдернув подол юбки, она перешла на другую сторону комнаты. Паша с чисто восточным апломбом стал было возражать, но тут женщина-медиум достигла своей следующей и последней стадии. Она подошла к паше, уселась к нему на колени и принялась целовать и поглаживать, всячески выражая свою любовь к нему.

— Вот лучший номер всего представления! — не удержался Сирил. — Безошибочно действует на всех мужчин, по крайней мере на многих; уследить за чем-либо те уже не в состоянии, и вот тут-то она и проделывает свои главные трюки. Мужчины же потом искренне уверяют, что их внимание не ослабевало ни на секунду. Точно так же она дурачила Удовича: он был человек весьма пожилой, и она убедила его, что он вовсе не так стар, как ему кажется — о великий Гарри Лодер! Да тут и игры никакой не надо: в такой ситуации любой мужчина поклянется чем угодно, хоть собственной репутацией, что она — великий медиум!

— Конечно, в этом есть некоторая неловкость, — произнес паша с некоторым смущением, — особенно для меня как для магометанина; однако ради науки нам нужно довести опыт до конца. Через пару минут она снова сможет общаться с нами.

И действительно, вскоре она превратилась в личность номер три, изящную молодую француженку по имени Аннет, горничную жены какого-то еврея-банкира. Церемонно-манерно она подошла к столу — очевидно, чтобы подать госпоже завтрак, — но вдруг затряслась всем телом, упала на стул и, претерпев краткую душевную борьбу, вновь превратилась в «Бэби».

— Уходи, Аннет, ты плохая, плохая! — таков был смысл ее раздраженного монолога, продолжавшегося несколько минут. Потом ее внимание привлекли мелкие предметы, вновь разложенные пашой на столе, и она целиком отдалась игре с ними, как это делают маленькие дети.

— Теперь желательно потушить свет! — объявил паша. Сирил не возражал, и паша продолжил: — В таком состоянии свет причиняет ей боль и может быть опасным. Однажды она целый месяц пролежала без сознания — из-за того, что кто-то неожиданно зажег свет. "Не беспокойтесь, наш контроль от этого слабее не станет.

Он взял плотный шелковый платок и завязал даме глаза. Затем, осветив стол карманным фонариком, закатал ей рукава выше локтя и закрепил их. Потом буквально сантиметр за сантиметром ощупал ее руки, раскрывая и разгибая пальцы, проверил ногти, короче — сделал все, чтобы показать: никакого обмана нет.

— Нет, — прошептал Сирил, — это не приготовления к научному опыту, это — приготовления к самому заурядному фокусу. Такова психология всех балаганных трюков. Идея не моя, это слова учителя.

Тем не менее внимание Лизы Ла Джуффриа почти против воли оказалось приковано к беспокойным пальцам женщины-медиума. Пальцы двигались, вращались, выводя в воздухе хитроумные узоры; в их непонятном танце над хрупким шариком и в самом деле было нечто завораживающее.

Вдруг медиум резким движением убрала пальцы; в тот же миг шарик подскочил в воздух сантиметров на десять-пятнадцать. Турок просиял.

— Весьма убедительно, не правда ли, сэр? — обратился он к Саймону.

— О, вполне, — согласился старый джентльмен; однако это было сказано так, что всякий, кто знал его, услышал бы невысказанное: «Смотря в ЧЕМ мы хотели убедиться». Однако Акбар остался доволен. Проформы ради он снова зажег фонарик и проверил пальцы дамы; никаких волосков на них, конечно, не обнаружилось.

С этого момента чудеса пошли чередой. Предметы на столе двигались, прыгали и плясали, как осенняя листва на ветру. Это продолжалось минут десять во все более возрастающем темпе

— Какие быстрые, резкие движения! — воскликнула Лиза.

Сирил задумчиво поправил монокль:

— Тогда уж скорее «хронические, если подбирать к ним подходящий эпитет. Лиза взглянула на него с недоумением; карандаши и шарики в это время продолжали сыпаться на стол, точно град.

— Доктор Джонсон как-то заметил, что при виде говорящей лошадиной головы или чего-нибудь в этом роде не стоит относиться к этому слишком критически, — пояснил он с усталым видом. — То, что фокус получился — уже чудо. Я бы даже добавил, что чудо как вид искусства вообще предполагает однократность исполнения; чудеса, вошедшие в привычку, на мой взгляд, противоречат представлениям позднего Джона-Стюарта Милля о свободе.

Лиза снова почувствовала себя дервишем, закруженным теми странными поворотами, которые приобретала речь ее возлюбленного.

Моне-Кнотт рассказывал ей в Лондоне о комичном случае, произошедшем с Сирилом в поезде, на станции Кэннор-Стрит: когда начальник поезда шел по вагонам, крича: «Вторая смена!», тот выскочил ему навстречу с распростертыми объятиями и приветствовал его как буддийского миссионера — на том лишь основании, что одним из постулатов буддийского учения считается вечная смена и перемена всего сущего.

Не зная изначально, о чем Сирил собирается говорить, понять это из его слов было практически невозможно. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, шутит ли он или говорит серьезно.

Он облекал свою иронию в кристально-твердое, холодное, жесткое излучение того благородного черного льда, который можно найти лишь в глубочайших горных расщелинах; в клубах о нем говорили, что он знает семьдесят семь способов высказать человеку в лицо то, что лишь меднолобые торговки рыбой с Биллингсгейта осмеливаются называть прямо, причем именно тогда, когда бедная жертва не ожидает ничего кроме салонного комплимента.