Игорь Смирнов - Бухенвальдский набат

• Название: Бухенвальдский набат
• Автор: Игорь Смирнов
• Жанр: Историческая проза

Было в Тюрингии, в восьми километрах от Веймара, место, овеянное поэтической легендой, – поросшая дубами и буками гора Эттерсберг. Здесь любил бывать великий Гете, здесь он обдумывал свои произведения, оттуда смотрел на светлые пейзажи милого края, на живописные леса, холмы, долины.

Кончилось поэтическое очарование этого края, когда в 1936 году нацисты стали возводить на горе Эттерсберг концентрационный лагерь для противников фашизма, и назвали его Бухенвальд (Буковый лес)...

---

Во время событий на КВЖД я командовал отдельным забайкальским дивизионом бронепоездов, а в 1936 году уехал служить в Монголию начальником штаба артиллерии дивизии.

Конечно, служба у меня не могла идти совсем ровно: слишком колючий характер имею, но и на службу жаловаться не могу.

Воевать воевал, уважение подчиненных и товарищей видел, знаю, что такое доверие командования, награды принимал своими руками, умел чувствовать себя неразрывной частичкой с армией, с партией. Много всякого повидал… Видел, как предавали шкурники и трусы. Был у меня, к примеру, в Монголии знакомый, вроде бы честный и уважаемый командир, но как начались аресты в 1937 году, он сразу за границу удрал: то ли нос был в пуху, то ли просто испугался. Видел я на фронте, как командир дивизии бросил свою часть, а комиссар принял командование и организовал оборону. Видел я, как шли остатки наших разгромленных полков – несколько обессиленных, пришедших в отчаяние красноармейцев без командиров, и видел я, как дрались артиллеристы. На некоторых участках уже совсем не было пехоты, и артиллеристы одни держали оборону, прорывались с боями, выходили с орудиями и снова вступали в бой.

Нет, не только отчаяние и неразбериху видел я в первые дни войны. Бывало и такое. Отходили. Артиллерия дивизии была передана полкам. Пехота в полках сильно потрепана, материальная часть артиллеристов – тоже, но дух боевой. На рассвете артдивизион заметил большую мотоколонну фашистов. Гитлеровцы шли деловито, без опаски, уверенные, что здесь им ничто не грозит. Командир дивизиона спешно развернул свои орудия и разбил в пыль всю колонну прямой наводкой с открытой позиции. Когда я с командиром дивизии приехал к тому месту, там было все разгромлено: дорогу загромождали искореженные, сгоревшие машины, пушки, сплющенные денежные ящики и повсюду трупы, трупы…

А у артиллеристов никаких потерь.

И среди них я знал свое место, и все это давало смысл моему существованию до самого того дня, когда я открыл глаза и увидел над собой холодное солнце, до того самого дня – 25 августа 1941 года.

И только теперь я снова возвращаюсь к жизни…

Человеку, не посвященному в планы подполья, может быть, казалось, что ничего в Бухенвальде не происходит. Но те, кто был занят подпольной работой, видели, чувствовали, что повеяло новыми надеждами, исчезала с лиц голодная покорность, энергичнее становились взгляды. В некоторых батальонах и ротах была объявлена борьба за чистоту и воинскую подтянутость. Умываться при любой температуре, каждый день мыть ноги перед сном, бриться через день при любом самочувствии и настроении. А разве это само по себе не действовало на самочувствие и настроение?! Люди съедали те же мизерные пайки хлеба, те же порции пустой, жидкой баланды, они были так же худы и слабы, но их боевой дух, их сопротивляемость и воля к жизни неизмеримо возросли.

Для того, чтобы поднять всю эту работу в условиях глубочайшего подполья Бухенвальда, нужна была не только осторожность и хитрость, но неиссякаемая энергия и вера в начатое дело. И наши командиры обладали этой верой, энергией и силой.

Пришла весна 1944 года. Я вижу из окна своего блока, как, перепрыгивая через Лужи, по лагерю снует Валентин Логунов. Он теперь старший штубендист на 44-м блоке. В куртке и суконных брюках, в кожаных ботинках – подарок блокового Альфреда Бунцоля – он как-то весь помолодел, посветлел. Глаза запавшие, но живые. Так и кажется, что он сейчас озорно выкрикнет: «Мы еще вам покажем!»

У него на блоке образцовый порядок, люди подтянуты, аккуратны. Около пятисот человек считают себя бойцами подпольного фронта. Наш ударный батальон! Группы по 5-6 человек объединены старшим. Старшие не знают друг друга, но хорошо знают вышестоящего командира. Дисциплина железная!

Чтобы убедиться в этом, решаем провести смотр батальона. Да, да, смотр! Но это был совсем особый смотр…

На пасху, в нерабочий день, когда эсэсовцы, перепившись, не заглядывали в лагерь, а весеннее солнце игриво плескалось в лужах и лужицах, толпы заключенных ходили по улицам лагеря. Здесь в толпе затерялись и члены политического Центра, принимающие смотр, А бойцы ударного батальона стояли группами вместе со своими командирами. Каждая рота на определенной улице. – Условились, что Валентин Логунов как бы между прочим, гуляючи, обойдет улицы. Командир роты, увидя его, проследует впереди, на почтительном расстоянии. И по мере того, как они будут обходить свои подразделения, старший группы снимет головной убор и вытрет голову. Все! Кому надо, тот увидит, кому не надо – ничего не заметит.

Смотр начинается после завтрака. Толпа переливается из улицы в улицу, доносится разноплеменный говор, выкрики. Тут и там стоят группами – люди – друзья, земляки, товарищи. Все готово. И тут излишнее усердие или беспечность и удальство едва не привели нас к провалу.

Логунов и Сергей Котов идут по улице, идут не торопясь, ведут свой разговор, как будто заняты только друг другом. Поравнялись с одной группой. И вдруг… что это?

Все люди, как по команде, опускают руки по стойке «смирно». Вторая группа – то же самое. У меня сердце остановилось. Похоже, что и Логунов в смятении, но продолжает идти по улице. И группа за группой рапортует ему стойкой «смирно». Я ничего не могу сделать, только думаю в отчаянии: «Вот стервец! А я так на него полагался! Мальчишка! Щенок! И я хорош! Затеял такое рисковое дело. Будет мне теперь от членов пятерки! И поделом!»

Так и прошествовал Логунов по всей улице, потом по другой, потом по третьей. И каждая группа салютовала своему командиру.

А вечером в укромном месте я продирал его за горячность, грозил, что буду настаивать, чтобы его, как расконспирированного, отправили куда-нибудь в филиал Бухенвальда. Конечно, и мне пришлось ответить за его оплошность. Но на этом и кончилось дело. По счастливой случайности таинственный смотр не был раскрыт, никто за это не поплатился, а руководители подполья убедились воочию, что за ними стоит вполне реальная и решительная сила, на которую можно опереться.

Особенно трудно было наладить работу в карантинном лагере. Он всегда переполнен, но состав его непостоянный. Прибывают с транспортов каждый день. Но что это за люди! Вконец обессиленные дальней дорогой, изнуренные болезнями, а подчас пытками, битьем, они еле ноги переставляли. Но и этот состав постоянно менялся: две недели на карантине – и в Большой лагерь!

И все-таки работа и здесь началась. Да еще какая!

Центр добился, чтобы Пайковского перевели на 51-й блок малого лагеря как врача. Здесь-то он и развернулся! «Врач Семеныч», как его звали заключенные, прежде всего навел порядок на своем блоке: безукоризненная чистота, при раздаче пищи никакой сутолоки, полная справедливость при распределении порций. Сразу же резко снизились инфекционные заболевания, поднялось настроение на блоке. А Семеныч, как врач, разговаривал с кем хотел, присматривался к людям, прислушивался, выбирал наиболее надежных, выспрашивал, нет ли земляков из Ивановской области, постепенно обрастал крепким активом.

Были у него и свои волнения, и опасности. Один раз только предусмотрительность спасла его от верной гибели. Прибыл транспорт из Франции. Более двух тысяч человек. Среди них много русских. Часть из них попала на 51-й блок. Люди размещались, осматривались, отдыхали. К Семенычу подошел такой же доходяга, как и остальные, и сказал намеренно громко, словно специально для того, чтобы все слышали:

– Я знаю тебя. Ты Швецов. Коммунист и политрук. Жил в Тейкове.

Конечно, Семеныч очень встревожился, но подтвердил, что фамилия его Пайковский и никакого Швецова он не знает. Незнакомец отстал. Но над Семенычем нависла реальная угроза провала. Это подтвердилось следующей же ночью: новичка поймали со списком номеров. Он, видимо, собирался передать его СС. Номер Семеныча значился первым.

Сразу же об этом был информирован Центр, и новичка списали на транспорт. Ходили слухи, что заключенные сами расправились с предателем: вытолкнули из машины, и конвоир пристрелил его, как бы при попытке к бегству.

Конечно, такое происшествие было у Пайковского не единственным. Каждый день таил в себе новые опасности, приносил новые тревоги и волнения. И нужно было много выдержки, находчивости и хладнокровия, чтобы все это преодолевать и не только оставаться целым и невредимым, но и продолжать работу.

С приходом на блок Степана Бердникова жизнь в карантинном лагере забилась с новой силой. Бердников до войны учительствовал в селе Огневе Челябинской области, преподавал историю, был, видимо, очень предан своей профессии и за комиссарские обязанности взялся с жаром. Он беседовал с отдельными товарищами, стараясь поднять их боевой дух. Убеждал отчаявшихся, что они могут и не погибнуть в Бухенвальде, если разумно поведут себя. Намекал, что здесь тоже фронт и борьба возможна. А кроме того, он писал воззвания, проводил беседы на блоках по ночам, разъяснял суть нашей политики и политики фашистской Германии. Но главное – через него в лагерь регулярно поступали сводки Информбюро. А так как шла уже весна 44-го года и известия с фронтов были радостные, обнадеживающие, то эти сводки сами по себе были великолепной агитацией.