Олег Смирнов - Прощание

• Название: Прощание
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: Роман-газета
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Роман обращен к первым боям на Западной границе и последующему полугодию, вплоть до разгрома гитлеровцев под Москвой. Роман правдив и достоверен, может быть, до жестокости. Но, если вдуматься, жесток не роман — жестока война.

Писатель сурово и мужественно поведал о первых часах и днях Великой Отечественной войны, о непоколебимой стойкости советских воинов, особенно пограничников, принявших на себя подлый, вероломный удар врага.

---

— Вечно они подводят, — сказал Скворцов и подумал: «Веселые ребята»? Комедия? Не до веселья нам будет, трагедией пахнет, не комедией: война надвигается…"

5

Около полуночи зазвонил телефон.

— Скворцов? Слушайте меня, Скворцов, внимательнейше…

Показалось, что говорит майор Лубченков — неторопливо, веско, в нос, — но это был начальник отряда. Без утайки, открытым текстом он говорил:

— В двадцать три часа на участке четвертой комендатуры задержан немецкий, солдат двести двадцать второго пехотного полка семьдесят четвертой пехотной дивизии Альфред Лисков…

«Везет же капитану Бершадскому, все на его участке происходит», — машинально подумал Скворцов, прижимая трубку к уху.

— Он перешел на нашу сторону и сообщил, что немецкая армия предпримет наступление на Советский Союз в четыре часа утра двадцать второго июня, что это ему стало известно от его командира обер-лейтенанта Шульца…

«Так вот оно… Так вот оно… Так вот око…» В висках запульсировало, и стало нечем дышать, и Скворцов расстегнул пуговицу.

— Перебежчик рассказал далее, что немецкая артиллерия заняла огневые позиции, а танки и пехота — исходное положение для наступления…

«Неотвратимо… Неотвратимо… Неотвратимо…» Молоточки выстукивали в висках и затылке, испарина покрывала лоб и шею, рука с телефонной трубкой подрагивала.

— Заставу приведите в боевую готовность, организуйте взаимодействие с соседями. Дальнейшие указания получите через коменданта. И не робейте, в случае чего — помощь подоспеет… Ясно?

Скворцов хотел и не смог ответить, голос отказал, в горле булькало.

— Я спрашиваю: вам ясно?

Мучительно преодолев спазм, Скворцов произнес:

— Ясно, товарищ майор.

— Надеюсь на вас…

В трубке щелкнуло, а Скворцов еще держал ее возле уха. Не молоточки выстукивали башку — иглы покалывали, боль острая, колющая. Скворцов потер виски, затылок, подтянул ремень и уж затем заметил, что он делает. В комнату набивался лунный свет, отпечатывал на полу переплет рам, в раскрытую форточку наносило запах зацветших роз — с клумб, сырость, лягушиное кваканье и соловьиный свист — с поймы, и никаких чужих звуков, даже самолет сгинул.

— Так, — сказал Скворцов, прокашлялся, повторил: — Так.

Очухался? Можешь действовать? И забудь томление, растерянность, боль от сознания непоправимости того, что стрясется, — обо всем забудь. Действуй. Командуй. Решай. Не сиди сиднем. Позвонил Варанову, проинформировал. Тот сперва не поверил, перебивал, переспрашивал, потом сказал:

— Будем драться, товарищ начальник! Идейно рассуждаю?

— Идейно, — сказал Скворцов.

Послал за Белянкиным и Брегвадзе. Пока дежурный бегал за ними на квартиру, позвонили соседи. Сосед слева был возбужден, частил:

— Всыплем гитлерам! Мне дежурный по комендатуре под секретом шепнул: начальник отряда доложил о показаниях перебежчика командованию погранокруга и командующему полевой армией, которая прикрывает наше направление. В Москву звонил! Примут меры, получат гитлеры по зубам! Будь спок!

Сосед справа был подавлен, потерянно ронял:

— Обстановочка, хоть стой, хоть падай… Уж если начальник отряда позвонил по прямому проводу в Москву о перебежчике, то можно представить, какая ожидается заваруха… Я в отряде два года и не упомню, чтоб звонили по прямому проводу в Москву…

И Скворцов такого не упомнит, а поводы как будто были: налеты банд, обстрелы нарядов, поимка шпионов и диверсантов, увод пограничника за кордон и прочие чепе. Прибежали запыхавшиеся, заспанные Белянкин и Брегвадзе. Не приглашая садиться, Скворцов проинформировал их о разговоре с начальником отряда. Брегвадзе зацокал языком:

— Вай, вай, большое несчастье! Большая война будет!

— Не может быть, чтоб война… — побледнев, сказал Белянкин. — А не провокация это — с перебежчиком? Мы же изучали заявление ТАСС…

— Изучали, изучали! Но я слышал начальника отряда, вот как тебя…

— Что-то здесь не то, не так. — Белянкин, белый, с трясущимися губами, суетливо переставлял на столе стакан, чернильницу, книгу. — Я отказываюсь принимать это за доказанное…

— Ну и не принимай, — устало и спокойно сказал Скворцов, удивляясь этому спокойствию.

Он приказал поднять с постели командиров отделений, сержантов, проинформировал их. Он говорил, — и словно тень ложилась на знакомые молодые лица: они темнели, замыкались, жесточали. Он спросил в заключение:

— Вопросы есть?

Младшие командиры молчали.: Лобода покачал головой.

— Все понятно?

И опять младшие командиры промолчали, а Лобода кивнул. Юные, красивые, знакомые лица заострялись, становились отрешенными и еще более темными, словно пороховой дым сражения уже коснулся их. И Скворцову показалось, что и на его лицо отраженно — от этих юношеских черт — легли пороховой ожог и тень близких смертей. И нечто текучее, зловещее, необратимое начало стремительно расти в нем или вне, и уже заполонило его, стоящих перед ним ребят, канцелярию, казарму, территорию заставы, весь участок отряда, всю государственную границу от моря до моря. Сержанты во главе с Брегвадзе ушли, чтобы перенести со склада боеприпасов в блокгаузы цинковые коробки с патронами, деревянные ящики с гранатами, установить в блокгаузах и окопах станковые и ручные пулеметы. Белянкин отправился проверить секрет, заложенный неподалеку от заставы. Скворцов остался один. На минуту он почувствовал легкое головокружение — от того зловещего и необратимого, что полонило его и окружающий мир. Он прикрыл глаза, усилием воли преодолевая головокружение. А когда открыл, увидел: в углу комнаты, на обшарпанное, замытом полу, на задних лапках стоял мышонок. Востроглазый, с тонким хвостиком. Скворцов смотрел на мышонка, и мышонок смотрел на него. Испугавшись чего-то, юркнул в щель. Глупый, серый, будто игрушечный мышонок, — он схож с игрушечными мышатами братьев Белянкиных, у каждого по мышу, чтоб не делили, не ссорились, заядлые скандалисты и драчуны. И, вспомнив про Вовку и Гришку, Скворцов вспомнил про их мать, про Иру, Женю. Подумал: а как же быть с ними, если война? В конце мая начальник отряда поставил перед округом вопрос об эвакуации семей командного и начальствующего состава, округ — перед Москвой. Покамест ставился вопрос об эвакуации, приехала Женя. А Москва категорически отказала, помянув паникерство. Ну, как теперь поступить, когда до начала войны несколько часов? Нет, это страшно — начало войны… Зазуммерил телефон. Разрываемый расстоянием и помехами, голос старшего наряда: достигли стыка, встретились с нарядом соседней заставы. Скворцов спросил:

— Как ведут себя немцы?

— Спокойно ведут, — ответил старший наряда.

Что же станется с ними — с Женей, с Ирой, со Скворцовым? Не пройти ли ему сейчас к своим женщинам, чтобы сказать те единственные слова, которых он до сих пор не находил? Решай, Скворцов, времени в обрез, будет поздно. Но Скворцов не вставал, покусывал нижнюю, губу и глядел прямо перед собой. Все же он встал, но, уже вставая, перерешил: не пойду домой, проверю-ка установку пулеметов и сколько поднесено боеприпасов в блокгаузы. На дворе было тепло, звездно и росно, маленькая черешня под ветром терлась о большую, как жеребенок об матку. Ветром же то сшибало, то раздергивало запахи навоза, роз, конского пота, полыни, псины, пыли, папиросного дымка…

В два часа ночи позвонил комендант:

— От начальника отряда поступило распоряжение привести весь личный состав комендатуры в боевую готовность… Фиксируешь, Скворцов? Весь личный состав… Поэтому немедля подымай заставу в ружье. Снимай с границы наряды, занимай оборонительные сооружения, приготовься к бою…

— Будет выполнено,. товарищ майор… Разрешите задать вопрое? Как поступить с детьми и женщинами?

— С детьми и женщинами? — озадаченно переспросил комендант. — Если бы я знал… У меня на комендатуре их — полна коробушка… Ну прощевай, лейтенант!

— Прощайте, товарищ майор, — сказал Скворцов, положил трубку и крикнул: — Дежурный, ко мне!..

Минутой позже дежурный ворвался в спальное помещение и гаркнул: «Застава, в ружье!» — и бойцы вскакивали с коек, натягивали шаровары, гимнастерки, сапоги, хватали подсумки и винтовки из пирамиды, вымахивали во двор. Когда старшина доложил о построении заставы, Скворцов спустился с крылечка, встал перед строем.

— Товарищи! Вот и пробил час испытаний… Я еще имею возможность к вам обратиться, потом будет недосуг. — Поняв, что говорит неположенное, говорит не по пограничной инструкции, запнулся. После паузы сказал: — Перед тем, как вы займете место согласно боевому расписанию, позвольте пожелать вам… чего? Пусть враги будут мертвыми, мы — живыми…

Кто кашлялул, кто звякнул оружием, кто переступил с ноги на ногу. Скворцову почудилось: в сумеречности, в лунной и звездной голубоватости на всех лицах различим грозный отсвет сражений, что лег давеча на лица сержантов, — сражений, которые еще предстоят. Некстати и приглушенно в глубине сознания возникло: «Теперь меня не снимут, не засудят? И третий кубик в петлицу повесить не успею, аттестация на присвоение „старшего лейтенанта“ была послана в мае…»