А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)

• Название: Екатерина Великая (Том 2)
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-111-6

«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.

Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».

А. С. Пушкин

В книгу вошли произведения, посвящённые Екатерине II и истории её правления:

Н. А. Равич ДВЕ СТОЛИЦЫ

П. Г. Жданов ПОСЛЕДНИЙ ФАВОРИТ

Е. А. Сапиас СЕНАТСКИЙ СЕКРЕТАРЬ

---

После вечернего приёма снова вместе со своей руководительницей он вернулся туда и, по уходе Нарышкиной, провёл время наедине с державной хозяйкой до 11 часов вечера.

С низким, почтительным поклоном проводил его до выходных дверей Захар, неотлучно дежурящий на своём посту.

– Бог в помощь! Успеха и счастья желаю, господин ротмистр…

– Благодарю, голубчик Захар, – ласково ответил поздний гость.

* * *

По случаю пятницы, как всегда, государыне подали постный обед.

Только Лев Нарышкин, Протасова, Анна Никитишна и Мамонов обычно ели в эти дни с государыней.

– Не хочу портить желудки моим придворным постными щами и маслом, – говорила она.

И, кроме обеих дам, все были поражены, когда увидали, что место Мамонова за столом занял по приглашению государыни красивый, но такой невыразительный, юный, женообразный ротмистр, начальник дворцового караула.

Даже Нарышкин, обычно гаерничающий[141] и забавляющий всех самыми нелепыми и порою грубыми шутками, хотя и предвидел кое-что, но был изумлён быстрым и неожиданным поворотом дел и плохо занимал компанию.

– Ты стал молчалив, как рыба или как граф Мамонов, – смело, словно бросая вызов, заметила Екатерина. – Кстати, я очень недовольна своими. Знаете ли, с тех пор как проведали, что он уходит от двора, ни одной души не видно у него на половине, где раньше, сказывают, проходу от людей не было… Вот она слабость души человеческой… Чтобы хуже не сказать. Если мне думают этим угодить – напрасно. Сегюр один заглянул к бедняжке. И я при всех выразила ему свою признательность и похвалу… Вы не знакомы с графом, господин Зубов?

– Весьма мало, ваше величество.

– Должно быть… Да и вам к нему заходить не надо… Я так спросила. Ешьте. Три блюда. Больше не будет ничего. Вот, вишни ещё… Любите? Я очень люблю… И вы? Отлично. Давайте есть взапуски, кто больше? Вишни – очень сытная ягода… Или яблока хотите?.. Нет? Ну, кофе. И столу конец. Не взыщите. День такой. Завтра милости просим. Лучше угощу. Только кто дежурный? Не Потапыч? Нет. А то он говорит, что есть люди не могут. Мне-то всё равно… Лишь бы горячего тарелку и мяса хороший кусок. До свидания, с Богом, друзья! Я после всех волнений отдохну немного… Усталость чувствую. До вечера, господа…

Вечером снова, когда Екатерина осталась одна, Зубов прошёл через верх, без Нарышкиной. Ход был знаком.

После одиннадцати, прощаясь с гостем, Екатерина взяла его руку и надела один из приготовленных перстней, с её портретом.

– Вы мне говорили, что мало удаётся видеть меня, говорить со мною. Пусть этот портрет заменяет меня… напоминает вам, что я тоже думаю о вас, желаю видеть вас чаще и дольше… А это кольцо, вот, возьмите… Мой старый Захар теперь ради наших поздних бесед дежурит лишние часы, ждёт, чтобы выпустить вас, запереть двери, принести мне ключи. Вы от себя подарите старику. Он будет рад. Вы успели завоевать его сердце. Нынче он очень хорошо говорил о вас. Это редко бывает. Обыкновенно он молчит и исполняет то, чего я хочу, что мне приятно… И вдруг личное благоволение! Вы – человек необыкновенный, Платон Александрович… Дай Бог, чтобы все вас любили по достоинству. Это только упрочит мою дружбу к вам. Я на днях собираюсь писать о вас Потёмкину. Не удивляйтесь. Мы с ним иногда бываем в ссоре, но тем крепче становится после наш многолетний союз. Мне он всегда был лучшим советчиком и другом. А для России сделал так много, что я уж не знаю, как и благодарить его. За это прощается ему излишнее, как бы это сказать… властолюбие. Теперь война, вокруг много недругов. Теперь особенно нужна мне и царству помощь светлейшего, вся сила его ума и души. Постарайтесь, чтобы он подарил вас своим расположением. Мне кажется, вы сумеете этого достичь, если пожелаете. Будут ему наговаривать. Знаю, ему писали уже дурно о вас. Я напишу наоборот. Мне он поверит. Об остальном подумайте. Доброй ночи, друг мой. Погодите… вы тут что-то забыли.

Отогнув подушку на диване, она указала ему вышитый бумажник, в котором лежала большая пачка денег, ровно десять тысяч, как потом сосчитал Зубов.

Спрятав молча бумажник в боковой карман, поцеловав красивую, ласково протянутую ему руку, Зубов вышел.

В соседней комнате Захар дремал в своём обычном кресле.

При шуме открываемой двери он поднялся, взял свечу и приготовился проводить аккуратного, ежедневного гостя.

– Поздно, старина, устал? Ну, не посетуй… Вот, прими от меня за беспокойство. Государыня знает, как ты любишь её… Уж потрудись для нашей матушки…

– Помилуйте, ваше сиятельство! Не надо мне… Я и так готов, что угодно… Благодарствуйте! Труд-то невелик. Не стоило бы такой милости… Да, думается, – Захар подошёл ближе, заговорил немного тише, – не долго и дежурить мне придётся… Иначе дело пойдёт…

– Иначе? Как иначе? – дрогнувшим голосом спросил Зубов, чувствуя, что руки и ноги у него холодеют и сердце замирает, как будто оно перестало биться совсем. – Что хочешь ты сказать, Захар?

– Да дело обычное. Свадьба через недельку. Молодые выедут. А государыня уже и сама заглянуть изволила в нижний этаж апартаментов графских… Поди, завтра-послезавтра чистить, править там начнут… А там, Бог даст, и на новоселье придём поздравить вас… Вот про что я думал.

– Да, вот что… – облегчённо вздохнув, сказал Зубов, – а я, было… Ну, там увидим. Воля Божья… Как государыня пожелает…

– Вестимо, воля Божья да её, государыни. Это вы правильно. Но уж воля эта и нам, малым людям, обозначается… Дай Господи… на многие лета! Ещё раз благодарствуйте, что порадовали старика… Пожалуйте, посвечу вам… Осторожнее… Приступочка тут… Так… Пожалуйте…

* * *

Екатерина могла быть довольна: всё шло по её желанию, как она привыкла. Менялось только лицо, но порядок весь оставался прежний.

Правда, при всяком удобном случае Екатерина проливала немало слёз, по склонности к такого рода занятию. Но всё чаще и чаще она имела довольный, весёлый вид, и в этом не было притворства, делала она это не для того, чтобы позлить или уколоть уходящих и успокоить с ней прибывающих.

Действительно, прежнее душевное равновесие вернулось к Екатерине. Даже накануне свадьбы Мамонова она весело резвилась с внуками, с некоторыми из самых близких лиц её свиты, принимала участие в «жмурках», затеянных молодёжью на лужайке у озера…

Зубов всегда находился рядом, не особенно близко, но и не так далеко, как бы полагалось караульному ротмистру.

Все смотрели. Некоторые пожимали плечами. Придворные из партии Потёмкина и Безбородко высказывали самые неблагоприятные для новичка предположения, называя его эфемеридой,[142] мотыльком-подёнкой и пр.

– Не ночной ли это бражник – мёртвая голова, что живёт дольше всех жуков и других сверчков запечных? – пошутил как-то Лев Нарышкин, услыхав прорицания и толки, недружелюбные для Зубова.

Окружающие значительно переглядывались, убедившись, что дело серьёзнее, чем предполагали многие. И снова стали повторять анекдот про Орлова и Потёмкина, который был пущен в их бытность.

– Представьте, какой забавный случай, – говорили у Дашковой и в других гостиных, где особенно интересовались домашней жизнью Екатерины, – они встретились во вторник на лестнице. Мамонов сходит в коляску, а Зубов подымается. Сошлись, раскланялись. Зубов так мягко, знаете, вежливенько, так по-лисьему, как он всегда, спрашивает: «Что новенького, ваше сиятельство, слыхать нынче во дворце?»… А тот повёл презрительно глазами и говорит: «Нового ничего… Разве вот только: вы подыметесь – я опускаюсь…» Засмеялся и дальше идёт. Тот так и остался с носом.

Но все признали, что Зубов «подымется» по дворцовой лестнице, и очень быстро. Тем более это казалось неожиданным, что никто почти не знал, чья рука выдвинула эту новую марионетку на первый план дворцовой сцены.

Салтыков слушал толки, поводил остреньким носом своим и хитро посмеивался.

1 июля состоялась свадьба Мамонова и Щербатовой.

Государыня сама убирала бриллиантами голову своей фрейлине, как это бывало обычно. Гостей, по желанию графа, приглашено было очень мало…

Свадебный вечер прошёл довольно грустно, хотя новобрачному выдали наличными сто тысяч рублей и данную[143] на три тысячи душ – поистине царский свадебный подарок. Он был особенно ценен потому, что война истощила все средства и казна почти пустовала…

В полночь молодые выехали в Москву для свидания с родителями графа Мамонова. На прощание пролито было немало слёз, вырывались просьбы о прощении и забвении прошлого, дурного, конечно, не хорошего…

Через день Зубов перебрался в помещение, прежде занимаемое Мамоновым. Только старый фаворит пользовался двумя этажами. Новому предоставлен был пока один нижний.

В тот же день он получил рескрипт[144] о назначении своём флигель-адъютантом в чине полковника гвардии.

Захар, передав бумагу, указал Зубову на письменный стол великолепной работы, стоящий в кабинете нового фаворита: