Никита Воронов - Огненный лис

• Название: Огненный лис
• Автор: Никита Воронов
• Жанр: Детектив

Отбывающий лагерный срок за превышение пределов необходимой самообороны Виктор Рогов, бывший офицер, неожиданно для себя становится носителем тайны, связанной с сокровищами русского князя Святослава. Ключом к разгадке тайны древнего клада является икона, вывезенная князем из Константинополя, и хранящаяся у одного из дальних родственников Виктора. Ситуация осложняется тем, что за поиски клада одновременно взялись и сотрудники спецслужб, и криминальные авторитеты, и даже потомки тех половцев, которые когда-то вероломно напали на русского князя и завладели константинопольскими дарами. Поначалу «втемную», против своей воли Виктор Рогов втягивается в хитроумные интриги и в чужое кровавое соперничество, а затем уже становится сознательным, самостоятельным игроком в этой многовековой партии…

---

Дверь палаты душераздирающе скрипнула и открылась. В образовавшуюся щель вполз солнечный лучик и упал на стену. Потом световое пятно начало расти, набирая слепящую силу… Прапорщик ловко перемахнул через кровать, вскинул «маузер» и прицелился. Сердце его от волнения грохотало в груди, как разогнанный железнодорожный состав, а во рту пересохло.

— Стой, стрелять буду! — громко выкрикнул он.

— Да ладно тебе… свои же. Ствол-то опусти!

Ройтман занервничал ещё больше. Голос, лицо, походка появившегося в палате человека показались ему знакомыми с детства, но…

— Нет, не может быть, — прошептал больной. — Ты же уехал? Совсем уехал же?

— Ерунда. Ошибочка… — усмехнулся Виктор Рогов. — Я только собирался, да вот приятеля давешнего повстречал. Он и тебе не чужой, кстати. Не хочешь поздороваться?

Друг детства посторонился и пропустил вперед старика Пиккельмана.

— Ну что, молодой человек, — искривил посиневшие, мертвые губы Марк Моисеевич.

— Крутятся колесики-то? Резина хорошая, импортная…

— Сгинь! — Отшатнулся в ужасе Павел. — Сгинь, убиенный! Не доводи до греха, шмальну ведь из «маузера»!

— Стреляйте, молодой человек — довольно безразлично ответил Пиккельман. — Мне уже никакого вреда не прибавится. А вот дружка своего закадычного вы приговорили. Предали…

— Да не я это! Не я… сколько же можно объяснять!

— А кто же, Паша? — Спросил Виктор. — Кто? И зачем?

— Спиригайло с Заболотным! Они икону искали, древнюю, вот тебя и… того.

— Какая икона? Ну что ты опять городишь?

Павел Ройтман огляделся по сторонам и понизил голос до шепота:

— Клянусь, братишка… зуб даю! Они все про икону знают — и о знаках тайных, и о золоте, и о монетах… И сколько крови людской на этой иконе знают!

— Врете, молодой человек, — покачал головой Пиккелльман. — Обелить себя желаете? Отмазаться, ускользнуть от ответа… но нет — не выйдет! На этот раз не вы-ыйдет!

Марк Моисеевич широко размахнулся и швырнул прямо в лицо пограничнику противопехотную гранату.

— Ах ты, козел ты дохлый! — Прежде чем граната разорвалась, тот успел произвести из своего «маузера» два ответных прицельных выстрела.

«Свалил, — пронеслась в голове его мысль. — Свалил и того, и другого…»

Затем больной мозг Павла заполнился оглушительным грохотом, по глазам резанул ослепительный сноп огня, за которым потянулся вверх причудливыми разводами сизый тротиловый дым. Ройтман охнул и скорчился на полу, рядом с ножкой кровати.

— Ну-с, что я вам говорил?

Облаченный во все белое главный врач укоризненно посмотрел на Яна Карловича:

— Белая горячка. Никого не признает. Только лопочет все время о брате Викторе, об иконе… да ещё у какого-то Пиккельмана прощения просит. Ну, иногда ещё расстреливает медицинский персонал из этого своего «маузера».

Врач склонился над Ройтманом и почти без труда забрал у него из его ладони огрызок вялого парникового огурца. Затем выглянул в коридор и позвал санитаров:

— Больного в постель.

— Доктор, а ничего не надо… может, лекарство какое-нибудь? Укольчик? — робко подал голос удрученный, и даже испуганный произошедшим Ян Карлович.

— Нет. Минут через десять-пятнадцать он придет в себя. Относительно, разумеется. Но разговаривать с ним сейчас, сами понимаете…

— Да, да, конечно! Конечно, доктор. Вы абсолютно правы. Не надо было мне Пашу беспокоить Зря я, так сказать, затеял…

— Приходите позже, — посоветовал главный врач. — Месячишка через полтора-два. Может, состояние больного улучшится. Хотя, пока рано делать прогнозы…

— Спасибо, доктор!

— За что же?

— За заботу и вообще… — Ян Карлович помялся немного, но потом все-таки протянул человеку в белом халате стодолларовую купюру:

— Вот, прошу вас… на непредвиденные расходы. Может, лекарство какое понадобится…

Медик молча, с достоинством принял деньги, и тут же убрал их в карман. Дюжие санитары, тем временем, занялись Ройтманом, все ещё не подававшим признаков жизни: подняли его с пола, переложили на койку, устроили поудобнее под одеялом. А спустя всего несколько минут посетитель уже раскланялся на проходной с давно не бритым, мордатым вахтером и покинул территорию «психушки».

— Вот и попрощался с Пашей, — грустно подумалось ему.

На улице Ян Карлович скорее по привычке, чем по необходимости, огляделся по сторонам.

Пыльная, вся в выбоинах, проезжая часть, по краям — остатки тротуара, покосившиеся фонари электрического освещения… Ян Карлович по прозвищу Карла неопределенно шмыгнул носом, шаркнул модным ботинком по сухой земле под ближайшим тополем и направился, куда глаза глядят.

До отхода пассажирского парома «Айслэнд», на котором он собирался отправиться в Швецию, оставалось ещё много времени. Вещи, собранные в дорогу, покоились в небольшом чемодане, в камере хранения Морского вокзала, карман пиджака приятно распрямлял свежей «корочкой» заграничный паспорт, в котором уже стояли необходимые визы.

В специальном поясе, под рубахой, лежали деньги. Немного, но на первое время должно хватить. С матерью Карла уже простился — решил, что заберет её позже, когда обживется и обустроится на новом месте. Жена? Да пес с ней, с этой крашеной стервой… Больше особо печалиться было не о чем. Оставалось только скоротать где-нибудь время до начала регистрации и — адье! Прощай, немытая Россия… Прощай, любимый город, прощайте, воспоминания юности, коммерческие успехи и любовные неудачи.

А заодно уж, прощайте и вы — опер со следователем прокуратуры, тщетно пытающиеся преодолеть наложенное «сверху» табу на раскрытие подлинных обстоятельств трагической смерти некоего гражданина Пиккельмана.

В сущности, Карла вовсе не был уверен в том, что в убийстве старого кладовщика виноват лично он. Ну, подумаешь, наподдал разок-другой ботинком под ребра… Евреи — народ живучий, их и ломом не разу зашибешь.

Однако, некоторые ребята в погонах полагали иначе. Так что, пойди теперь, доказывай, что ты не верблюд, когда тебя уже и в зоопарк засунули, и табличку на клетке повесили, и даже соломки дали. Поэтому, во время задушевной беседы с куратором из «конторы», Ян Карлович не отрицал ничего.

— Ты кашу заварил? — хмурил брови тогда ещё подполковник Бойко.

— Ага, — пустил слюни Карла.

— И перестарался?

— Переборщил немного…

— И что теперь с тобой делать прикажешь?

— Может, отпустите вы меня, товарищ начальник, а? Ведь верой и правдой, столько лет… столько зим. Для общего дела ведь старался — сами же просили Витька подставить… Хотел как лучше!

— Сработало. Отпустили. И даже с документами на выезд помогли.

— Вот Карла и ушел. В дураках ему оставаться было не с руки, изворотливый ум, смекалка и развитый великолепно инстинкт самосохранения не позволяли.

— Ясно же, что это сегодня товарищ начальник добрый. А завтра? Переменится что-нибудь где-нибудь наверху — и все, пожалуйте бриться! Достанут, откуда угодно…

— Нет уж! Нырять, так нырять, — усмехнулся Карла наивности «куратора», и на всякий случай сварганил себе заграничный паспорт на чужое имя.

Разумеется, ни в какую Аргентину он не собирался. Нечего ему там было делать.

А собрался Ян Карлович поступить намного хитрее. И махнуть из Швеции не в Америку или на Гавайи, куда все обычно стремятся, а общедоступную, бестолковую Польшу. К двоюродной тетке с непроизносимой девичьей фамилией, о существовании которой не могла знать ни одна спецслужба.

В последний раз Россию тетушка видела осенью сорок второго года, когда фашистские оккупанты запихнули её, совсем ещё маленькую девочку, в поезд, и отправили батрачить на поля фатерланда. Однако, по назначению эшелон с малолетними узниками так и не прибыл — польские партизаны что-то там в суматохе войны перепутали, и пустили его под откос вместо вражеской живой силы и техники.

Тетушка выжила чудом. Не помня себя выбралась из-под горящих обломков, и после долгих скитаний попала на двор к местным жителям, которые её приютили. Со временем она подросла, напрочь забыла русский язык, после войны вышла замуж и осела в старинном городе Кракове. Мужем её, по странной прихоти судьбы, оказался бывший советский военнопленный, послуживший во время оккупации Польши полицаем — дальний родственник Яна Карловича, так сказать, «нашему забору двоюродный плетень». На Родине он считался геройски погибшим в бою, и по вполне понятным причинам не горел желанием сообщать о себе компетентным органам ни в суровые сталинские годы, ни при развитом социализме эпохи товарища Брежнева.

… Карла замедлил шаг и остановился напротив витрины какого-то магазинчика. Мысли в его голове совершенно перепутались, сплелись в клубок, как несвежая собачья шерсть, и перестали слушаться. Ян Карлович очень устал за последние месяцы. Он даже подумал, что Паше Ройтману сейчас можно бы позавидовать — ну, какой с дурака спрос…