Асар Эппель - Чулки со стрелкой

• Название: Чулки со стрелкой
• Автор: Асар Эппель
• Жанр: Русская классическая проза

---

Еще ей взбрело, не пойти ли в Парк культуры имени Дзержинского, но не где гуляют, а за речку Каменку. Ходить "за Каменку" считалось неприличным, и шпана-подростки (скажем, Колька Погодин, которого опять посадили), нахально пришепетывая, набивались: "Пань, пошли за Каменку?" Так что идти туда с Булей было никак невозможно, а сговориться там встретиться - как найдешь дорогу? Она ее не знала и не знала, знает ли он. Были еще варианты: скажем, сойтись ночью во дворе (но ничего же не будет видно!), поехать в Столешников (мать в город не пустит!), и чего только еще она не придумывала! И был один план, хотя нелепый и дикий, однако не без признаков выполнимости.

А Буля, пускай позже Пани, зато интенсивней и отчетливей, во-первых, представил полную неосуществимость замысла, а во-вторых, включил на полную мощность всю свою сообразительность. Но чем лихорадочней вертел он мозгами, тем становилось ясней, что все лопнуло.

Ибо сказано: двор был прост, и дом был прост, и терраски, счетом три, просты, так что хуже места не придумаешь.

У них - нельзя, у нас - Боже упаси! Позвать на работу? Не пустит мать, да и разве объяснишь крикливой этой матери, зачем девочка едет в город? И на работе мерить? Дурак он, что ли? Девчонке? При наличии профорганизации? Идиот он, что ли? Но как же все-таки быть? И в пустеющую его смекалку на пароходах черноморского воображения вплыл вдруг вовсе несусветный план: допустим, умирает Сендеров (тоже деляга будь-будь), все отправляются на квартиру усопшего прощаться с гробом и покойником, но кроме Були, потому что Буля и Сендеров друг друга терпеть не могут, так что, если Сендеров скончается, сморкаться не будем... Всем это известно, и отсутствие Були будет понято, а девочка не пойдет, потому что она еще ребенок и кому-то же надо присмотреть за холодцом, который варится на керосинке одиннадцать часов. Тут они и примеряют. Прямо у керосинки... Да, но как сделать, чтобы варка холодца у соседей совпала с похоронами пока живого Сендерова?..

Какой холодец? Какие похороны? Булечка, вы идиот! Вы - поц, Булечка, если думаете, что Сендеров умрет и даст сварить из себя холодец ради того, чтобы вы примеряли уже почти девушкам чулки... Идти в парк и катать ее на карусели?.. Ну, Буля, если бы про такое узнал в Одессе брат Суня, он бы ни за что не доверил вам вагон заколок-невидимок!..

А Сендеров, Буля, еще тебя переживет. Это говорю я, автор этого рассказа, давным-давно оплакавший смерть и твою, и спустя какое-то время кончину состарившегося, беспомощного и совершенно трогательного Сендерова...

- Ну, ты решила? Я уже приношу! - мимоходом говорит дядя Буля, а сам с надеждой заглядывает в Панькины глаза.

- А где? - глядит в его глаза Панька, и в глазах ее смекалки не меньше, чем у столешниковского хитрована.

- Где? - хорохорится Буля. - Где твоей душе угодно! Но чтобы мама... ты слышишь? Так когда и где? Чулки уже есть! И между прочим... - пауза дяди Були дорогого стоит, - со стрелкой. Чулки со стрелкой и заграничные ботинки, под бокс прическа, в без-де-лье утро, вечер, де-е-е-нь...

- В вашей уборке, вот где! - выпаливает, побурев, Паня. Это слова "со стрелкой" вытолкнули из нее самую несусветную выдумку...

А дело в том, что если затея с примеркой казалась ей всего лишь тревожной и странной, то уединиться в будку с соседом - представлялось недопустимым и бесстыдным, хотя и было из вчерашнего детства, когда они с мальчишками и девочками из дома девятнадцать забирались в лебеду для взаимного разглядывания.

- У вас крючок, поняли? - тупо и не глядя говорит она, ошеломляя столь немыслимым предложением Булю.

- А когда же, глупая ты девочка? - торопливо включается он в уже взбудораживший его разговор, даже не понимая, что уступил инициативу, что новое поколение без лишних церемоний переплюнуло его, непревзойденного в выдумках и пройдошестве.

- Когда папа с братом воду пойдут носить, а старший поедет в Историчку, а ваша тетя Аза зайдет к маме кроить...

- Стой! Куда ты пошла? Надо сговориться!.. - бормочет Буля бурой от саморазоблачения девочке, на которой белые стоптанные материны сандалеты и платье, сшитое той же матерью из бязи (зато рукава буфом), и от которой пахнет немытым возрастом и гнидобойным керосином. - Я подумаю и, наверно, отвечу тебе уже завтра...

Несколько дней он думает и, что удивительно, ничего путного к невероятному плану добавить не может. А между тем зарядили дожди и лету как бы конец. Во дворе мокро, в домах потемки, мухи исчезли, а с пропавшим летом как бы пропала и надежда. Однако в день, когда приунывшая Паня, обув с утра новые туфли и встав на стул, тщательно нарисовала, засматривая в зеркало над дверью, на своих почти девушкиных ногах чулки со стрелкой, лето выдало такой денек и так замельтешило мухами, что Буля заторопился.

Теперь он сам все продумал и додумал. Предложение Пани, как уже сказано, дополнить оказалось нечем, столь исчерпывающе оно учитывало возможности того двора и того дома, а посему Буля лишь обезопасился на случай провала.

Что говорить, как они встретились? Они встретились как сообщники, и этим все сказано. "Это здесь! - сказал Буля, хлопая себя по карману пикейных брюк. - Папа сам будет огород поливать? Такая духота!" "С братом. Одному разве натаскаешь..." - "А мама, ты спросила, что собирается делать мама?" "Чего спрашивать, она машинку керосином смазывает..." - "Уже смазывает? Надо не забыть сказать моей Азе, чтоб зашла к ней раскроить отрез, который отдала нам двоюродная тетя!" (Происхождение мануфактуры путающий по привычке следы Буля наскоро придумал.) - "Пусть приходит, когда брат в Историчку уедет!"

Всё.

Всё, наконец, сходилось.

А когда сошлось, он еще раз подошел к Пане:

- Слушай, ты уже большая. Чтобы без глупостей! Ясно?

- Ну...

- Я пойду, как будто у меня болит живот, когда увижу, что ни в вашу, ни в нашу никто не идут. Ты ждешь. Я не запираюсь... Ты лезь... Но чтобы уже ни слова!..

- А вдруг в вашу пойдут?

- Кто могут пойти? Я закашляю - уйдут. Потом я выхожу первый... а ты сразу в будяки. И чтобы тихо, пока я не запою!..

И еще что-то он говорил, и сердце у него колотилось, а она его слушала, и сердце у нее колотилось, и она пошла, как условлено, к лебеде; не столько загорать - дело было к вечеру, да и с утра Паня назагоралась, а так почитать, полежать.

Она глядела в книжку и обмирала, но не только от страха, а от странного ожидания, от соучастия, от предвкушения чулок, оттого, что за бурьяном свисал язык, заметно выпятившийся в сегодняшнюю духоту. В будки никто не приходил, зато во всю силу ныли каждая на свой голос помоечные мухи, а у террасок, ближе к улице, коротко покашливая, расхаживал Буля. Он как бы трогал, высохло ли белье, а сам двигал его по веревкам, отъединяя неблизкую улицу и громко здороваясь с прохожими, чем давал знать, что ждет удобной минуты. Но вот опознавательная его суета прекратилась, раздались умышленные шаги, мухи, сперва загомонив, смолкли и донеслось: "Ну... я не запираюсь!.."

Спустя мгновение Паня сунула книжку под подстилку, скинула подол на свои давно уже загорелые, но побагровевшие с утра от сегодняшнего солнца ноги, поднялась и, уставясь в землю, пошла...

Вообще-то никто видеть ее не мог - все точки и окошки, откуда такое возможно, заслонялись или сохшими пододеяльниками, или засмердевшим вдруг резче обычного конским щавелем... Скрипнула дверь, сразу всполошились мухи, "скоренько!" - долетело из будочной духоты. Щель, однако, была приотворена трусом, и Паня, протискиваясь боком и нехорошо задев за дверной край и без того нывшими грудями, очутилась в сортирной полутьме спиной и вплотную к горячему большому Буле.

Крючок - знаменитый крючок! - вошел в колечко.

- Давай повернись...

Она заворочалась, притискиваясь к сопевшему сообщнику, оборотилась и в сияющей от пазов тьме сразу увидела пленочный и невесомый чулок, скользящий по самому себе в Булиных пальцах, а заодно и самого Булю, пытавшегося склониться с ним к ее ноге. Места было, однако, - стоять впритирку, наклониться Буле мешал живот, лысина вспотела, маленький пол, оттого что на нем топтались, занапоминал слабыми своими досками о выгребной под ними яме, будка вознамерилась качнуться - и ото всего этого Буля, захотевший опуститься на колено, уткнулся головой в Панино плечо, а вообще-то он, правду говоря, растерялся.

- Счас, - сказала она. - Не так...

- Ш-ша!..

Паня, привычная пользоваться подпотолочным зеркалом, взгромоздилась с ногами на возвышение, каковым кроме крючка выгодно отличалась от ихней дырки Булина будка, - тут на отверстие, долбленное в струганых досках, садились голым задом. Оттого, что оно было накрыто сосновым кружком с торчащим посередке столбиком-рукояткой, Пане пришлось успеть расставить над кружком ноги, с маху при этом стукнувшись затылком о наклонную горбыльную кровельку, что будку сразу сотрясло. Голову поэтому понадобилось пригнуть, а в кровельку, из-под которой сиял летний свет, упереться руками.