Филипп Эриа - Золотая решетка

• Название: Золотая решетка
• Автор: Филипп Эриа
• Жанр: Проза

---

- Бог знает, что вы говорите... у меня и в мыслях этого не было, ответила Агнесса, которая не очень любила, когда угадывали ее намерения.

Викторина и даже юная Ирма, которые живут с ней бок о бок, скоро вообще запретят ей думать.

- Но, - добавила она вслух, - в нынешнее тяжелое время, когда многим не хватает самого необходимого - держать у себя лишние запасы... Неужели вы сами этого не чувствуете, Викторина?!

Агнесса вышла и вернулась в погреб позже, во второй половине дня, зная, что в это время Викторина занята стиркой на маленького. Она вновь осмотрела свои богатства, всю эту снедь и решила отобрать наиболее ценное и пригодное для пересылки. Надо, чтобы тюк получился покомпактнее, а главное - не слишком много весил. Мысль о том, что посылка не должна превышать установленного правилами веса, пришла ей в голову внезапно. До сих пор она посылала продовольствие лишь изредка и то только военнопленным. На этот раз следовало действовать согласно правилам, которые ей не были еще известны, поскольку речь шла о совсем другой категории посылок.

На следующий день Агнесса отправилась в Гиер, где и получила все необходимые сведения. Оттуда же она привезла литровый плоский бидон овальной формы, из алюминия, совсем новенький, - она добыла его у местного аптекаря. Она дождалась вечера и принялась за работу, только когда дом затих.

Посылку Агнесса готовила с каким-то особенным старанием, чуть ли не лихорадочным: раз десять клала на весы упаковочный материал - картон, бумагу, даже веревки; раз десять взвешивала продукты. Со скорбью душевной пришлось отказаться от большой банки томатной пасты, которая весила чуть ли не половину всей нормы. Вместо большой она положила маленькую баночку с томатом, ей было приятно думать, что тетя Луиза, известная в семье кулинарка, попробует ее пасты. Отсыпая кукурузную муку в маленький полотняный мешочек - тара ее собственного изготовления, - она представила себе, как на авеню Ван-Дейка эта мука превратится в пирожки, оладьи, кашку для маленьких. Наконец она установила реальный вес посылки с точностью до десяти граммов, рассовала по уголкам между банок миндаль, а оставшиеся промежутки заполнила не стружками, а тмином, розмарином и лавровым листом.

Уже завязывая посылку, Агнесса вдруг наклонилась над всей этой снедью, и слезы навернулись ей на глаза; от этих драгоценных запасов шел острый запах, и, вдохнув его, семья Буссарделей как бы окунется во все ароматы мыса Байю.

Но она тут же развязала посылку: а вдруг такие посылки подлежат досмотру. Она слышала, что отправка из неоккупированной зоны продуктов, нормированных в Париже, запрещена. При выходе из вокзала пассажиров обыскивали, поскольку разрешалось провозить лишь ненормированные продукты; допускались также плоды собственных садов и огородов. Но ведь в ее посылке в алюминиевом бидоне как раз и было драгоценное оливковое масло. Агнесса взяла одну из этикеток, которые обычно использовала для своих консервных банок, приклеила ее к бидону и крупными буквами написала: "Оливковое масло из фамильного поместья Буссарделей".

Глава III

Она решила, что обязательно отвезет посылку сама, и, так как железнодорожная магистраль проходила не через Гиер, а через Ля Полин, она отправилась сначала на ляполинский вокзал. Но это была маленькая железнодорожная ветка, и Агнесса вдруг забеспокоилась, что посылка может пропасть, - раз уж она выбралась из дому, лучше доехать до Тулона. Она предъявила весовщику свою драгоценную кладь, проследила за показанием весов. Приблизив голову к стеклу, за которым ходила большая стрелка, она увидела свое отражение: лицо, тюрбан на голове; отправляясь в путь со своей посылкой, Агнесса завязала шарф тюрбаном. В этот день дул мистраль. Агнесса щедро дала на чай весовщику и вышла из зала, бросив последний взгляд на посылку, которую собрала собственными руками и которая через несколько дней должна попасть в руки ее близких.

Но, едва сев в поезд, идущий на Гиер, она вдруг забеспокоилась: неизвестно, как Буссардели примут ее дар. Еще вообразят, что она хочет показать свое превосходство над ними; чего доброго, обидятся и, во всяком случае, будут недовольны. Да, но по нынешним временам продовольственная посылка, да еще отправленная с такими трудностями, с такими предосторожностями, - ведь Агнесса поостереглась даже послать обычное межзональное уведомление... Нет, нет, они должны понять. К тому же она вовсе не считает, что они обязаны выражать ей свою благодарность или даже просто подтвердить получение. Нет, что ни говори, она поступила правильно. Перестала терзаться. Вот если бы она стала бесконечно раздумывать, колебаться и отказалась от посылки, было бы куда хуже, никогда бы она себе этого не простила.

Целых двое суток не могла она отделаться от этих мыслей. "Господи, я все такая же! - говорила она себе. - Та же щепетильность, та же страсть бесконечно взвешивать свои поступки". А она-то надеялась, что Америка отучила ее от этой блажи и ее робинзоновское существование на острове тоже этому способствует. Какое там! Стоило ей обратиться мыслью к авеню Ван-Дейка, и сразу сказалась прежняя натура. И впрямь она все такая же: в двадцать восемь лет осталась все той же барышней Буссардель. Супружество ее длилось несколько недель, а потом безвременно погиб Ксавье, настоящей женской жизнью она жила лишь в горах Калифорнии, где считалась законной женой Нормана, хотя никогда ею не была. Девица, женщина... общественное осуждение в этом случае отнюдь не пустой звук и не пережиток, вот почему рождение ребенка не решало всей проблемы. Термин "девушка-мать" невольно пришел ей на ум.

Она дала себе слово, что начнет дожидаться письма не раньше чем через неделю; она рассчитала, что потребуется не меньше семи-восьми дней, чтобы посылка дошла до Парижа и пришел ответ в неоккупированную зону. Но тщетно прождала она целый месяц. В ней нарастало раздражение, копился гнев, и она узнавала острый и горький вкус этого гнева, вкус ее юности; итак, Буссардели остались Буссарделями! Трагедия потрясла весь мир, а они как стояли, так и стоят на своем, ничто их не коснулось, по-прежнему барахтаются в мелких семейных раздорах эти поистине твердокаменные буржуа. О, это, конечно, тетя Эмма внушила им мысль не отвечать. Агнессе казалось, что она слышит ее голос, отделенный семьюстами километров оккупированной Франции, приглушенный тремя годами разлуки. "Отвечать не будем, - скомандовала та, что стояла на страже семейных устоев, будто давая своим трубным голосом сигнал тревоги. Я требую, чтобы никто не отвечал Агнессе. Понятно? Эта несчастная воображает, что искупит свою вину, прислав литр оливкового масла!" Теперь после месяца тщетного ожидания Агнесса окончательно убедила себя, что ни одна крошка из содержимого ее посылки не появится на столе у Буссарделей. Все отдали прислуге. Или на благотворительные цели.

Как же она сглупила! По мере того как шли дни, а открытки с межзональным штемпелем все не было, Агнесса все больше досадовала на самое себя. И досада ее была тем горше, что в глубине души она, пожалуй, даже понимала мотивы своих родных. Конечно, они настоящие чудовища, только чудовища могли допустить брак увечного юноши и вполне здоровой девушки, не предупредив ни ее, ни его. А чем она отплатила? Если стать на их точку зрения? Убила Ксавье. Похитила у тети Эммы, его крестной матери, у единственного человека, который все же любил Ксавье; увезла его чуть ли не в агонии, хотя врачи решительно запретили его трогать, и он умер в дороге, в санитарной машине; да, они вправе говорить, что Агнесса его убила.

Но это не значит, что она простит им молчание. Разве она не сделала первого шага? И разве ей легко было сделать этот шаг? Она старалась сосредоточить свои мысли на сыне - единственном своем прибежище. Слава богу, в жилах ее сына течет лишь половина буссарделевской крови. Своим дыханием, этим взглядом тверже агата, из-под век, он мстит за нее. Эти чистые глаза никогда не видели никого из Буссарделей и никогда не увидят. Единственная семья Рокки - это она, Агнесса. И те, кто выхаживает его вместе с Агнессой. Ребенок прекрасно постигал иерархию, существовавшую между тремя женщинами, заботившимися о его благополучии: мать была самим верховным божеством. Это чувствовалось по тому, как он тянул к ней свои ручонки.

- Называй меня мамми, darling,- говорила она. - Повторяй за мной: мам...ми.

- Мам...ми, - послушно и восторженно лепетал малыш. - Мам.... Мамми.

Она крепко сжимала Рено в объятиях, покрывала его личико поцелуями.

Наконец наступил день, когда Агнесса решила вообще не думать больше об упрямцах с авеню Ван-Дейка, и это решение далось ей без особого труда. Опыт долгого одиночества, постоянное пребывание с глазу на глаз с самой собою усилили ее врожденную способность управлять своей волей. Ее мысль, быстро заживляя раны, приходила в обычное равновесие, и Агнессе вновь удавалось отклонять от себя те образы и представления, которые были ей неугодны. Ее отношения с людьми никогда не были пассивными, почти никогда она пассивно не подчинялась своим мечтам и раздумьям. И когда дело касалось Буссарделей, она обнаруживала в себе удивлявшие ее самое скрытые резервы воли. К тому же, помимо чувства к сыну, было еще одно, что отвлекало ее от черных мыслей, калека Эмильен. Отец и особенно мать Эмильена Бегу не знали, как подступиться к сыну, и булочница не раз рыдала на груди Агнессы. - Не знаю, мадам, что с ним делать, как его образумить. Он привез с собой протез, который ему подарили в госпитале: просто чудесную ногу. Вы зайдите, я вам ее покажу. Я ее берегу как зеницу ока, - и все напрасно! Он не желает пользоваться протезом. Я ему говорю: ты его приладь, поноси хоть минуту, посмотрим, как он действует. А он отказывается.