Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

- А если не нравится, - сказал он, - приноси долг, и тогда делайте как знаете. Из уважения к тебе могу не давать земли. То есть... когда долг принесешь.

Веденей испуганно взметнул глазами. Правда, у него было семь одоньев старого хлеба, жеребец в полтораста целковых (кому не нужно - дадут!) и, что всего важнее, была зарыта кубышка в подполье, а в кубышке восемнадцать золотых да десятков семь старинных рублевиков, но чтобы взять да и отдать долг в контору, ему и в голову не приходило, - это было бы ни с чем не сообразно, могло втемяшиться только в очень глупую и нехозяйственную башку. Не такова была башка старосты Веденея.

- Что ты, что ты, отец, - зашамкал он жалобным голосом, - да откуда сразу эдакие деньги?.. Да меня хоть распотроши... И так-то бьешься через пень колоду... И так, кабы не твоя милость, не знать, что и делать... Благодетели вы наши!

- Ну, как знаешь. Я сказал. Прощай. Да! Погоди немножко... Матрена! Возьми самовар, напой старосту чаем.

Оставшись с конторщиком, управитель сказал:

- А, Дымкин... в самом деле, какие времена! Какой двор рушится! До чего дожили!.. Жаль. И ведь что скверно - дурной пример. Теперь и пойдут делиться, анафемы, и пойдут. Если бы еще брат с братом. Брат с братом всегда делились. Но это ведь сын с отцом... Ты подумай! Дурной пример, дурной.

- Удивительно-с, - согласился Агей Данилыч, - нарочитое помрачение умов, сударь мой. Мировые учреждения, земство, гласный суд... К чему это-с? Для какой надобности? Для мужика, если вы хотите знать, одно учрежденье - конюшня-с. Отодрать его на конюшне, вот ему и учрежденье. С какой стати-с?

Мартин Лукьяныч тяжко вздохнул и, подойдя к окну, стал смотреть на дорогу.

- То-то и оно-то, Агей Данилыч, что нас с тобой не спрашивают, - сказал он и, помолчавши, добавил: - Чтой-то, я смотрю, Николая не видать?.. А ты читал - в газетах пишут - холера? Как бы к нам не пожаловала.

- Все больше чернядь мрет, - равнодушно сказал Агей Данилыч, - и в сорок восьмом году и в тридцатом - все чернядь валила. От необразования-с.

- Ну, не говори. Бог захочет, и образованного настигнет. Это ты не говори... Чтой-то он запропастился?.. Да!

Я и забыл... Напиши, пожалуйста, записочку волостному писарю, что, мол, Мартин Лукьяныч просит, чтоб Андрона высекли. Он уж знает там... Староста, вот возьмешь тогда записку насчет Андрона, волостному писарю отдашь.

Выпив пять или шесть чашек, - впрочем, больше по привычке пить чай в конторе, нежели из удовольствия, - Веденей устремился домой. Бежал он сгорбившись, мелкими шажками, высоко подымая лапотки, помахивая посошком; глаза опустил вниз, ворчал себе в бороду: "Упросила!.. Должно, еще вчерась удосужилась, хвостом вильнула... Видно, и вправду бают люди - Игнатка-то от него...

Вот и служил и кланялся... Нету правды на свете... Нету... нету... А хти-хти-хти!" Задами, вдоль речки и потом с гумна подошел он к своему двору и остолбенел: с улицы, от избы ясно доносился большой говор. "Никак, сходка, - прошептал он, пристальнее вникая ухом, - и впрямь сходка!.. Ахти-хти-хти..." и опять задами помчался к сборной избе, где жил и посельный писарь унтер Ерофеич. Унтер Ерофеич сидел на крылечке и пил водку из только что початого полштофа. Нос у него так и краснелся над оттопыренными закуренными табаком усами.

- Отец! Что ж это будя?.. - заголосил Веденей, размахивая руками. Самовольный сход... сход самовольный собрался!.. Надо запрягать, надо запрягать... либо к старшине, либо к посреднику надо ехать.

Унтер Ерофеич допил стаканчик, крякнул, пригладил

усы и сказал:

- Что ж, поезжай: арестантская давно по тебе плачет.

- И поеду! И поеду! Что ты меня пужаешь? И ты собирайся.

- Нет, видно, он не поедет, - ему дома хорошо...

- Как ты можешь эдакие слова? Ты, писарь. Вот она, мядаль, аль не видишь?

- Возможно ли не видать. Ты не прибегал, а я уж ее видал, медаль-то твою... Где тут сучка-то была... фю! Раскепка!.. Вон твоя медаль...

Веденей и сам был невысокого мнения о своей медали, но он подумал, что Ерофеич говорит неспроста, вышел из себя и завизжал:

- Ты чью водку-то лопаешь, а?.. Ты думаешь, я не вижу, чья водка-то? Душегубы!.. Христопродавцы!.. Вот погоди ужо - управителю скажу... Погоди, дай в контору сбегать... Он тебя рано попрет из деревни!

- Беги скорей, не опоздай, - сказал унтер Ерофеич и опять выпил стаканчик и закусил.

Староста вдруг с растерянным и утомленным видом сел и молча стал глядеть на унтера. От того места, где собралась сходка, доносился шум. Унтер набил трубку, расправил усы, закурил и внушительно поглядел на старосту.

- Глуп ты, дядя Веденей, глуп, - сказал он по-солдатски, отрывая слова, - знаешь закон? Нет, не знаешь. За что старостой поставлен? За что неизвестно. Ерофеев знает закон. Он в полку имени его величества ФридрихаВильгельма, короля пруцкого, двадцать пять лет отзвонил.

Что ты медаль суешь? Он пять имеет, шеврон, Егорий.

Вздумал с кем тягаться.

- Полштоф-ат за что взял? - смирным, усталым голосом выговорил Веденей.

- А за то и взял, что знаю закон. Тебе не принесут.

Ты - сиволап, тебе и не принесут. Если хочешь, скажу, кто и принес: Андрон. "Есть закон собирать стариков при семейных разделах?" - "Есть". "Может обчество понудить родителя, чтоб выделить сына?" - "Может". "Получай полштоф". - "Давай". Вот и разговор весь. Что есть выше закона, отвечай?.. Управитель? - Врешь. Старшина? - Опять врешь. Господин мировой посредник? - И опять соврешь, ежели скажешь. Выше закона - фухтеля.

Понял? Но это часть военная.

- Ахти-хти-хти... Как же, Ерофеич, неушто идти мне к ним?

- А ты думал как? На то и сход, чтоб тебе там присутствовать. Ты кто? Ну, и ступай.

- Ахти-хти-хти... - с глубоким вздохом проговорил Веденей, надвинул шляпенку, поправил свою медаль, понурился и тихо побрел улицей к своей избе, где на крыльце, около крыльца и на улице толпился народ. На лавочке крылечка сидели подряд сивобородые, чинные, туго подпоясанные старики, с посошками в руках, в высоких шляпах.

Между ними замешалась одна только смоляная борода Сидора Нечаева да лоснились отдутые щеки молодого богача Шашлова с рыжим клинышком пониже губы. Сам старик Шашлов в мирские дела не вмешивался. Менее почетные и которые помоложе толпились у крыльца и перед лавочкой. Агафон и Акулина с любопытством выглядывали из сеней. Андрон, намасленный и расчесанный волосок к волоску, стоял без шапки, с смиренно потупленными глазами... Он держался поближе к сивобородым. Гараська Арсюшин, в картузе, надвинутом набекрень, то урывками затягивался из рукава цигаркой, то, будто уязвленный, метался по народу и звонко, надсаживаясь, кричал, стараясь заглушить тех, с кем спорил. Одних с ним лет и тоже в картузе и с таким же оглушительно-наянливым голосом был еще домохозяин - рябой и кривоносый Аношка. Они так и держались вместе, кричали иногда слово в слово одно и то же. У обоих и отцы находились здесь. Арсений сидел в почетном месте - на лавке, Аношкин отец стоял в толпе и робко озирался из-под своего рваного треуха:

он был самый бедный мужик в деревне. Вообще почет распределялся не только по бороде, по одежде, по тому, чем была накрыта голова, но и по запаху: на крыльце и у самого крыльца гуще пахло дегтем от сапог, коровьим маслом от волос, Андроновой водкой, нежели за крыльцом и на улице. Вся улица перед Веденеевой избой запрудилась посторонним народом: сюда собрались ребятишки со всей деревни, парни, бабы и даже девки; девки, впрочем, старались не выступать наперед. Как только показался Веденей, говор стих. Вдруг Гараська оскалил зубы, усмехнулся, раздувая ноздрями, и сказал: "Вот и костяная яишница! С виду скусна, в рот - зубы сломаешь". Аношка тотчас же подхватил: "Повадка волчиная - лик-ат андельский!" Оба выговорили так метко и похоже на старосту Веденея, что все, кто слышал, разразились хохотом. Веденей сразу догадался, что это над ним, и его сердце заныло еще больше. В хохоте он ясно различал и радостный смешок Сидора Нечаева, и визгливое захлебывание молодого Шашлова, и, что всего горестнее для Веденея, солидный с раскатцем смех строгого старика Ларивона Власова, и сиплое хихиканье "непотатчика таким делам" Афанасия Яклича.

Еще ниже сгорбился Веденей и еще смирнее и умильнее сделался лицом. Не доходя шагов пяти до сходки, он снял свою шляпенку, поклонился. В ответ не спеша, размеренными движениями, по очереди поднялись шляпы, шапки, треухи; картузы остались неподвижны. Произошло краткое молчание.

- Ну, что ж, Веденей Макарыч, - проговорил с крыльца Ларивон Власов, полезай сюда. Кабыть, не пригоже как-то. Ты - хозяин, мы - гости.

- Чать, не в конторе у притолоки стоять, - управителя здесь нету! буркнул Гараська, расталкивая народ, чтобы самому взобраться на крыльцо.

Веденей надвинул шляпенку и, не подымая глаз, пережевывая губами, вежливенько протеснился куда ему следовало; его левую щеку едва заметно подергивало. Сивобородые подвинулись, дали ему место на лавке.

- Вот Андрон жалится миру, - сказал Ларивон, не взглядывая на Веденея и уставив бороду в землю, - жалится миру, будто обида ему от тебя...