Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

- Как так нету? Вот уж вздор!.. Вы скажете - не только развратника, но и какого-нибудь угнетателя нельзя убить? Ну, черт его возьми, Агафокла, а угнетателя?..

Прочтите-ка в Эркмане-Шатриане, как в этом смысле поступала великая революция...

- Что книжки! На книжки, душенька, нечего ссыхаться. В этих делах душа на самоё себя ссылается... И ей, Николушка, ой страшно!

- Ну - кому страшно...

- Да всем, всем! - с неожиданною горячностью воскликнул Иван Федотыч. Не только убить - обидеть страшно. Что есть всему держава? Бог, Николушка, всему держава. А бог есть любовь, - возвещает сладчайший апостол. Что же означает обида? Ой, вряд ли любовь, душенька, а наипаче погасание любви... И вот ты обидел и сдвинул державу, и развалиться тому дому... Постой, постой друг!.. Ты скажешь - с тех пор, как стоит земля, не переставала обида... Пусть так! Пусть и процвело Каиново дело... Аль не видим?.. Может, процветет и еще того больше, а держава все ж таки тверда, Николай Мартиныч..

Чем же тверда? Чем держится?.. Только одним, душенька, держится покаянием. Ах, какое ты слово выговорил...

Коли убить возможно, значит и греха нету, значит и каяться не в чем?.. А я вот что, дружок, скажу: этим и сдвинется держава! - и, снова впадая в задумчивость, несколько раз повторил: - И сдвинется... и сдвинется.

Тем временем Николай улегся на траве и закурил.

С некоторых пор разряд слов, которые он называл по примеру Косьмы Васильича "метафизическими словами", то есть: душа, грех, покаяние, ад, рай и т. п., начинал утрачивать для него всякое значение. Эти слова как-то праздно и бездейственно звучали теперь в его ушах, вяло прикасаюсь к сознанию, не возбуждая в голове соответствующих -мыслей. Они даже причиняли ему особый род физической усталости, - в его челюстях, чуть-чуть пониже уха, появлялось досадное ощущение, похожее на оскомину... Он вслушивался, как поет соловей в густЫх ветвях калины, как рокочет далекий гром; посмотрел туда, где,закатилось солнце, где туманилась степь, убегающая без конца; взглянул на Татьяну... и вдруг почувствовал, что ему страшно не хочется спорить с Иваном Федотычем, что глуп и ничтожен предмет спора. То настроение, которое он принес с собою, изменилось резко, с странною легкостью.."

Сдвинется или не сдвинется "держава"? А, какие это пустяки в сравнении с тем, что повелительно вторгается в душу, беспокоит и волнует ее на новый лад! Гораздо важнейшее представлялось Николаю в красивом лице Татьяны, в том, что надвигается гроза, и так грустно поет соловей, и сладко пахнет липа, и широкая даль зовет куда-то...

- Я и не говорю, - сказал он -после долгого молчания, - я понимаю, что гуманность против насилия, - и добавил: - ас другой стороны, что ж, Иван Федотыч, вон в газетах пишут: холера появилась, сколько народу погибнет... А за что?

Иван Федотыч не заметил внезапной уступчивости Николая, - да он и не смотрел на него, - и сказал:

- Особое дело, душенька. Он дал, он и взял, буди имя его благословенно! Мы же по человечеству судим...

Я так тебе скажу, Николушка: считай ты чужую жизнь выше всего, а свою ниже всего. Только тогда будешь настоящий человек. И как пораздумаешь, дружок, что есть смерть... Вот шел человек, зазевался, упал в яму. И торчал куст на краю ямы. Ухватился человек за куст, посинели руки, вопит неистовым голосом, зовет на помощь. Прибежали на голос люди, заглянули в яму, засмеялись. "Ты бы чем вопить, - говорят человеку, - под ноги себе посмотрел!" Взглянул человек под ноги, видит - на пядень места твердая земля. И тому человеку, душенька, сделалось стыдно. Вот тебе и смерть.

- С этим-то я совершенно согласен, - сказал Николай, - собственно говоря, жизнь - копейка, Иван Федотыч, - и, дерзко посмотрев на Татьяну, с особенным выражением добавил: - Весь вопрос в том, лишь бы она зря не прошла, было бы ее чем помянуть. Нечем помянуть, так это положительное преступление!

Татьяна повернулась к нему. Он с трепетом почувствовал на себе ее пристальный, тусклый, странно сузившийся взгляд, услыхал глухой взволнованный голос:

- Всем можно помянуть... бывает и горькое слаще меду. Как кому!

- Как кому? - повторил Николай, не сводя глаз с Татьяны. Она покраснела и отвернулась.

Иван Федотыч не слушал. Он сидел, странно выпрямившись, согнувши колени прямым уголом и положив на них ладони вытянутых рук. Он смотрел и будто ничего не видел перед собою, - видел что-то иное и прислушивался, казалось, к чему-то иному... Умиление проступало на его морщинистом, гладко выбритом лице, старческие глаза загорались восторгом. На воде алели последние, прощальные лучи, гром раскатывался ближе. Деревья стряли точно околдованные, точно прислушивались, думали, соображали, - до такой неподвижности сгустился воздуху так было тихо, так все казалось таинственным.

- А не рассказывал я тебе, душенька, Николай Мартиныч, о Фаустйне Премудром? - выговорил Иван Федотыч радостным, растроганным голосом. Вот, дружок, приятная история!

- Нет, Иван Федотыч, я не слышал, - безучастно отозвался Николай.

Иван Федотыч пронзительно высморкался и начал:

- Давно это было... в незапамятные времена. Жил мудрец, ученейший человек, звали его Фаустин Премудрый. С юных лет Фаустин Премудрый возымел дерзновение к наукам, к познанию всяких тайн. Обучился на языки, произошел, как прозябает былинка в поле, как живут промеж себя звери, как растет и множится воздушная, водяная и земная тварь. Мало этого состав человеческий разобрал: чем бывает хвор и отчего исцеляется человек; узнал, как жили и живут люди... Народы, царства и царей, - все проник, все исследовал до последней- ниточки. И сделался стар...

И как сделался, душенька, стар, сказал сам себе: "Что мне из того, что узнал я все дела, которые делаются под солнцем? Что мне из этого, что былие прозябает так-то, а звери сопрягаются и плодятся вот эдак-то? Какая мне прибыль, что знаю, какие народы, царства и цари были, и прошли, и будут? Вот мне скучно, и я стар. К чему учился? К чему загубил годы? Все узнал, все исследовал...

видно, одного только не узнал: в чем счастье для человека.

Дай узнаю..." И опять зарылся в книги Фаустин Премудрый, стал доискиваться, в чем счастье.

Вот, душенька, сидит он эдак... - Иван Федотыч сделал неопределенный жест. - Эдак книги вокруг него, эдак всякая там снасть: коренья выкапывать, состав человеческий разнимать, изловлять и разбирать самомалейшую тварь, живущую под солнцем... Все-то в паутине да в пыли да раскидано: одинокий был человек, ни жены, ни деток, как перст. И сидит, склонился над книгой и думает... Вот, думает, люди сходятся друг с дружкой, общаются, беседуют, сводят дружбу И в этом обретают веселие. Вот люди обучают людей наукам, исцеляют болезни, бывают ходатаями в судах, сражаются на войне, торгуют, наживают имение...

И в этом обретают веселие. Вот люди возгораются плотскою любовью, женятся, плодятся, подрастают у них дети...

великие им скорби, великие радости от детей... И в этом обретают веселие. Но я, Фаустин Премудрый, взвесил все, чем веселятся люди, и нет мне в этом приманки... В беседах человеческих. - глупость, в дружбе лесть, в брачном сожитии - горести, обман, вероломство, дети - наказание родителей, в науках - ложь, в судах - сильный пожирает слабого, на войне зверье, спущенное с цепи, в торговле - суета и дневной грабеж. . Что есть, приятнее смерти, что выше счастья - не родиться вовек? И посмотрел Фаустин Премудрый и с той и с другой стороны на жизнь человеческую и сказал: "Да, воистину счастье есть смерть!"

А была, дружок Николушка, ночь под светлый праздник. Ну, встал с места Фаустин Премудрый, взял хрустальную чашу, налил вином, насыпал яду в вино, поднял в руке высоко-высоко... "Прощай, говорит, распостылая жизнь!" - и с этим богомерзким словом приник устами к чаше... Вдруг слышит - загудел колокол. Точно кто толкнул его под руку - выпала чаша, расшиблась вдребезги. Отошел Фаустин Премудрый к окну, распахнул окно, видит занимается зорька, звонят к заутрене, идут люди в храм божий...

Пал Фаустин Премудрый навстречу солнышку, заслонился руками, захлипал, как малый ребенок, и восклицает про себя. "Где мои младые лета? Где вера? Где простота? Нет мне радости и в звоне колокольном, потому что я искусился в познании", - и впал в великую скорбь и плакал...

- И плакал, душенька... - повторил Иван Федотыч, понижая голос и усиливаясь сдержать дрожание подбородка. Затем помолчал, оправился, прислушался, что делалось в темнеющем пространстве, и, как будто всем этим оставшись доволен, продолжал:

- Вот, душенька, и покинул свои книги Фаустин Премудрый. Отчаялся. И пошел с учениками разгуляться за город А было это на святой неделе. Много народу сбилось на гулянье. И видит Фаустин Премудрый, как веселятся люди: там хороводы водят, там песни играют, там пьют вино, забавляются с девицами. И всюду переливает радугой жизнь человеческая. И ходит Фаустин Премудрый по народу. Народ сторонится перед ним, шапки скидают, бьют поклоны... Тот вспоминает - тогда-то, мол, Фаустин Премудрый научил меня червей согнать с хлебного злака, тот - ключа студеного доискаться в бесплодном поле, тот - ногу залечить, - бревном отдавило в лесу. А Премудрому противно слушать, противно смотреть, как его величают... Ненавистен сделался ему человеческий род, омерзела жизнь человеческая. И вошло в него зло, друг Николушка, - искривил уста, усмехнулся, говорцт ученикам: "Что следуете за мною? Чего ожидаете от моей премудрости?