Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

- Ну, я пойду, Сакердон Ионыч, надо еще Кролика убрать.

- Иди, друг; иди, - добродушно прошамкал старик с внезапным выражением усталости. - Охо, хо, хо, а мне уж на спокой пора... А Наума я побраню, эка, что обдумал, бесстыдник!

Были густые сумерки. Федотка шел и все вспоминал Чурилу, и проникался каким-то суеверным страхом к Ефиму. И вдруг в самых воротах натолкнулся на него. Ефим стоял спиною к улице и что-то шептал сидевшей на лавочке Маринке. Маринка хихикала, взвизгивала, но отмалчивалась.

Услыхав шаги Федотки, Ефим круто повернулся к нему.

- Где шатался? - спросил он угрюмо и в упор остановил на нем свои блестящие, беспокойные глаза.

- Я... я, дяденька Ефим... - коснеющим языком залепетал Федотка, воображая видеть самого Чурилу.

- Хи, хи, хи, Федотушка языка решился! - насмешливо воскликнула Маринка. - Говорила: Федотик, полюби... Ты бы у меня живо смелости набрался... Хи, хи, хи, правда, что ль, Ефим Иваныч?

Ефима взорвало.

- Таскаются, черти! - закричал он. - Чтоб ты у меня околевал в конюшне! - и с этими словами так толкнул Федотку, что тот на рысях и с распростертыми руками вскочил в ворота. Маринка разразилась хохотом. Оскорбленный Федотка хотел изругаться, но побоялся и молча пошел в конюшню. Кузнец Ермил сидел на пороге и праздно смотрел в пространство. Федотка взял гарнец, зачерпнул овса и остановился в нерешимости.

- Аль спроситься? - сказал он.

- У кого? - осведомился кузнец.

- Да у Ефима-то. Все задаешь, задаешь без него, а глядишь, найдет на него стих и рассерчает.

Кузнец саркастически усмехнулся.

- Ефима теперь не отдерешь от энтой. С утра до ночи убивается вокруг ей, - сказал он.

Федотка поставил наземь овес, присел к кузнецу и стал свертывать цигарку.

- А что, дядя Ермил, - сказал он, - ведь дело-то табак.

- А что?

- Ефим-то наш... не то колдун, не то проклятый...

- Это ты откуда?

- Мне вот старик, княжой наездник, порассказал про него.

Кузнец глубокомысленно подумал и с решительностью тряхнул своими огненными волосищами.

- Я в колдунов не верю, - выговорил он с прибавлением крепкого слова.

- А в ведьмов веришь?

- Ведьму я видел. Я ее по ляжке молотком ошарашил.

Опосля того замечаю - Козлихина старуха прихрамывает.

Эге, думаю, такая-сякая, налетела с ковшом на брагу!

- Какая же она, дяденька, из себя? Белая?

- Обнаковенно, белая. - И неожиданно добавил: - вот Маринка - ведьма.

- Ты почем знаешь?

- Видел. У ней ноги коровьи.

Федотка только раскрыл рот от изумления.

- Когда в башмаках - незаметно, - с непоколебимою уверенностью продолжал кузнец, - а я раз заглянул - она спит, тулупом накрылась... а из-под тулупа ноги: одна - в чулке, а другая - коровья. - И после недолгого молчания равнодушно добавил: - Она и оборачивается.

- Во что? - шепотом спросил Федотка.

- Прошлую ночь-в свинью обратилась.

- Это вот в огороде все хрюкала?

- А ты думал как? Отец только слава, что запирает ее: придет полночь, шарк! - и готова... Сам видел, как белым холстом из окошка вылетела. Я вот посмотрю, посмотрю да Капитону Аверьянову доложу. Нечисто. Позавчера я запоздал в кузнице, - гвозди ковал, - иду, а она с поддужным купца Мальчикова у трактира стоит. Приметила - я иду, зашла за угол, трах! - в белую курицу оборотилась. Думала, я не вижу. Приедет Капитон Аверьянов беспременно надо съезжать с эстой хватеры.

- А вот домового нет? - неуверенно вымолвил Федотка.

- Домового нет, - твердо ответил кузнец и сплюнул на далекое расстояние.

Федотке вдруг сделался страшен и неприятен разговор о нечисти. Чтоб заглушить этот страх, он заговорил о другом.

- А что, дядя Ермил, и мучители были эти господа!

Вот мне княжой наездник рассказывал - оторопь берет, как они понашались над нашим братом.

- А ты думал как? - и кузнец с величайшею изысканностью обругал помещиков.

- Вот у купцов много слободнее.

- Тоже хороши... - Кузнец обругался еще выразительнее.

Федотка помолчал, затем меланхолически выговорил:

- Тут и подумай, как жить нашему брату. Господа - плохи, купцы...

- А наш-то брат хорош, по-твоему? - с презрением перебил его кузнец и так осрамил "нашего брата", в таком потоке сквернословия потопил его, что Федотка не нашелся, что сказать, вздохнул и пошел засыпать овес лошадям.

Кузнец отправился в избу крошить табак.

Оставшись один, Федотка прилег на сене около растворенных настеж дверей конюшни и хотел заснуть. Но в его голову лезли неприятные мысли; не спалось. Ему было как-то жутко, холодно от неопределенного чувства страха.

В двери видно было, как по-над степью трепетали зарницы. Где-то едва слышно рокотал гром. В душном и тяжелом воздухе сильно пахло травами.. За воротами непрерывно дребезжал соблазнительный смех Маринки, басистый голос Ефима произносил какие-то мрачные и угрожающие слова. Лошади фыркали, однообразно хрустели овсом, звенели кольцами недоуздков. Вдруг Федотка увидал две фигуры недалеко от конюшни и явственно услышал вкрадчивый и жеманный голос Маринки:

- Я бы вас, Ефим Иванович, на бегу посмотрела. Тото вы, небось, нарисованный на Кролике!

- Бреши, бреши, чертова дочь!

- Ужели вы об нас так понимаете?.. Хи, хи, хй... Нет, на самом деле хотелось бы поглядеть. Вы еще не прикидывали Кролика на здешней дистанции?

- Нет.

- Вот! А все говорят, ежели прикидывать дома и в Хреновом, большая будто бы разница.

- Не сумлевайся. Ты-то не виляй, язва сибирская!..

Я тебе прямо говорю - всех за флагом оставлю... разве, разве Наум Нефедов второй возьмет. Чего ты, подлая, томишь? Чего дожидаешься?

- Хи, хи, хи, призов ваших, Ефим Иваныч! Вдруг вы нахвастаетесь, а к чему дело доведись - в хвосте придете:

где тогда мое платье-то шелковое? На посуле как на стуле?

Вы вот прикиньте Кролика хоть завтра - все я буду поспокойнее. Может, у вас дистанция-то неверная, может, в минутах какая ошибка? Что же вы меня, бедную девушку, будете проманывать... Хи, хи, хи!

- У, ира-а-ад! Вот сцапать тебя в охапку...

- Ей-боженьки, на всю слободу завизжу!

- Дура! За проверку призов-то не дают. Ну, прикину ежели, - аль мне трудно, прямо вот на заре прикину, - легче, что ль, тебе будет?

- Все мне спокойнее, все я буду знать, на что мне надеяться...

Дальнейший разговор стал невнятен.

Науму Нефедову тоже не спалось; он вздыхал, охал, кряхтел, ворочаясь на своей мягкой перине.

Купец Мальчиков взял за долги от одного разорившегося помещика маленький завод рысистых лошадей. Нужно было нанять наездника; знаменитости казались купцу дороги. "Что без толку деньги-то швырять? размышлял он. - Сперва посмотрю, стоит ли овчинка выделки", - и проехал к соседу-коннозаводчику попросить совета. "Да ты возьми у меня Наумку поддужного, - сказал тот, - дай ему рублей семьдесят в год, он будет предоволен. А тем временем увидишь". Наумка действительно с великою радостью согласится идти в наездники. Поступил, "заездил"

без особенных затруднений трехлетков, быстро отпустил животик. Однако с течением времени стал примечать, что купец Мальчиков хмурится, глядя на лошадей, начинает поговаривать: "Продам я их, чертей! Ни чести от них, ни барыша!" Наум с прискорбием видел, что придется ему возвращаться в первобытное состояние. Тогда он стал мечтать о призах: призы только и могли поправить дело.

Выбирал то одну, то другую лошадь, выдумывал особые приемы упряжки, пробовал так и сяк действовать вожжами, кормил и поил на тот и на другой манер, - авось! Но ничего не выходило. По складу, например, такой-то лошади непременно нужно было предположить, что она резва; затем по книгам значилось - ее предки брали призы и вообще славились резвостью. Но когда Наум добивался от нее рыси, он видел, что лошадь бежит вяло, как-то бестолково "перебалтывает" ногами, совершенно не чувствует вожжей. И "самодельный наездник", как его называл купец Мальчиков, приходил в уныние.

Но тем временем случилось вот что. Запрягали молодую лошадь. Конюх, из простых однодворцев ("Подешевле"), - схватил первую попавшуюся узду и надел на лошадь. Наум не заметил. Но как только выехал в степг и пустил рысью, так сейчас же заметил, что лошадь упорно тянет на себя вожжи, очень чутка к их движению и бежит шибко. "Что такое значит? - думал Наум, намеренно подавляя свою радость. - Чтоб не сглазить". Воротился, осмотрел упряжь и - так и ахнул. Конюх, вместо обычной для рысистых лошадей узды с толстыми, круглыми и полированными удилами, схватил узду для рабочих, в которой удила были тонкие, четырехгранные, грубой домашней поделки да еще вдобавок разорванные и связанные бечевкой. Это было целое открытие. Не проронив никому ни слова, Наум съездил в город, накупил разного сорта удил и принялся за опыты. Клал немного потоньше первых - лошади бежали резвее; еще тоньше - еще резвее, и, наконец, когда положил так называемый трензель - род цепочки с острыми краями, - эта мудреная порода проявила необыкновенную резвость. Отсюда и началась Наумова карьера. В несколько лет он побрал множество призов и сделался знаменитостью. В устах купца Мальчикова превратился из "Наумки" и "самодельного" в "Наума Нефедыча" и "благодетеля". Жалованья ему полагалось 600 рублей, за каждый приз давалось особо. Завелись у него золотые часы, сапоги из лаковой кожи, бархатные поддевки, шелковые рубахи. Но что было обольстительнее всего, это - всеобщий почет, веселая и привольная жизнь на "бегах". Несколько месяцев в году проходило у Наума в разъездах по России - в своего рода триумфальном шествии от одного ристалища до другого.