Георгий Шах - И деревья, как всадники…(сборник)

• Название: И деревья, как всадники…(сборник)
• Автор: Георгий Шах
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

Георгий Шах. И деревья, как всадники…: Научно-фантастические повести и рассказы / Худож. А. Катин.; М., «Молодая гвардия», 1986. — (Библиотека советской фантастики). — 320 стр., 1р. 10к., 100. 000 экз.

---

Он встал, подошел к высокой прозрачной балюстраде, заглянул вниз. Там расстилался огромный белый город, утопающий в зелени. Насколько видел глаз, тянулись нескончаемой цепью здания самых причудливых форм и конструкций. Высота позволяла оценить совершенство спиралеобразной планировки, которая оставляла достаточно простора для движения и вместе с тем объединяла архитектурные комплексы в единое стройное целое.

Всю жизнь быть готовым к разоблачению и осмеянию, утаивать от людей свое истинное занятие. А как он сможет скрыть это от близких, друзей, как будет смотреть в глаза сыну? Нет, эта ноша не для него.

Воронихин подошел, встал рядом, молча ждал.

— Сожалею, — сказал Сойерс, — но я не смогу оправдать ваши надежды. Вот вы говорили о мужестве. А ведь оно неоднозначно. Одно мужество не похоже на другое. Я не колеблясь пойду в самый рискованный полет и отдам свою жизнь, если этого потребует мой долг. Но здесь нужно совсем другое. Не бесстрашие, а готовность к мученичеству. У меня ее нет.

Да нет и ясности. Трудно поверить, что вы да я, несколько одиночек, в состоянии решить проблему более разумно, чем все общество. Ведь есть ситуации, когда не обойтись без выбора. Нам то и дело приходится от чего-то отказываться. Досадно, конечно, но не должна ли служить некоторым утешением мысль, что забытые шедевры вошли в пласт человеческой культуры, на который легли потом другие, более совершенные?

— Помимо всего прочего, эти шедевры вытеснили часть сегодняшних поделок, — возразил Воронихин.

— Все равно это паллиатив, полумера. Ведь объема человеческого мозга, возможностей памяти, восприятия информации Брокт не увеличил. И вот еще что. Я сознаю, что как литератор не многого стою. Но это мое, собственное, выношенное. У меня, наверное, как и у каждого нормального человека, есть свое маленькое тщеславие, оно не позволит заниматься переписыванием других. Лучше уж я буду сочинять сам. По-моему, Брокт именно потому смог пойти на это дело, что сам писать не умел.

— Может быть, — сказал Воронихин. Он вздохнул, развел руками. — Что ж поделаешь, видимо, суждено делу Брокта остаться без продолжения. Разве что найдется еще один такой же энтузиаст. Простите, Сойерс, что зря отнял у вас время. — Он улыбнулся и добавил: — Ну а если все-таки передумаете, так дайте мне знать. Я снабжу вас на первое время рекомендательным списком.

— Это Брокт вам дал?

— Да, он переслал его мне незадолго до смерти. Без всяких комментариев, просто листок, на котором значится два десятка названий. До свидания.

— Одну минуту, — сказал Сойерс. — Объясните, Воронихин, как вам удалось раскрыть обман.

— Видите ли, сомнения у меня возникли давно. Меня поражала разносторонность Брокта. В наше время не столь уж неожиданно сочетание в одном человеке самых различных дарований. Но легче быть, скажем, выдающимся химиком и композитором, чем выдающимся композитором в легкой и серьезной музыке или химиком в органике и неорганике. А Брокт был гением и в драме, и в прозе, и в стихах, и в сатире. Вспомните знаменитый «Остров пингвинов». Кстати, его автор — французский писатель Анатоль Франс. Но все это были не более чем смутные сомнения. Помог странный случай.

Мои предки русского происхождения, о чем легко судить по фамилии. Один из них был страстным любителем литературы, причем особенно преклонялся перед талантом Есенина. Из поколения в поколение передавалась эта страсть, и, хотя старинные стихи постепенно забывались, уступали место современным, каждый в роду передавал своим наследникам то, что осталось в памяти. Мой отец как-то декламировал одно из забытых стихотворений, и мне оно запомнилось. Особенно я был пленен силой и необычным лиризмом слов:

«И деревья, как всадники, съехались в нашем саду».

Всего одна строка, Сойерс, но какая! Когда я встретил ее у Брокта — сомнений не оставалось.

— Да, но строку могли придумать заново. Вы ведь знаете, что теоретически все повторяется. Существует даже шутка, что если дать обезьяне автописец и не ограничивать ее временем, то когда-нибудь она воспроизведет дословно все творения, созданные гением.

Воронихин протянул руку для прощания:

— Знаете, Сойерс, я ценю математические абстракции, но при всем к ним уважении убежден: такие строки сочиняются только раз.

ПИТОН

1

Тюльпанов вышел из рубки и аккуратно притворил за собой дверь.

— Ну как? — Вайль кинулся к нему с нетерпением.

— Философские этюды сожрал без остатка, — объявил Тюльпанов, — а историю крестьянских войн обглодал и выплюнул вот такую малюсенькую косточку. — Он показал на кончик своего мизинца и устало плюхнулся в кресло.

Вайль вздохнул. Трудно было понять, что выражал этот вздох — восхищение или досаду.

— Чем мотивирует?

— Обычная история! — махнул рукой Тюльпанов. — То было, это было, только слова размещены в ином порядке. И выдал сомнительную сентенцию: «От перестановки слов смысл не меняется».

— Пробовали переубедить?

— Поди поспорь с этим ученым монстром! На каждое твое возражение он отвечает бездной цитат. Не могу же я остаток своих дней посвятить проверке, действительно ли Аристотель уже изрек то, до чего вполне самостоятельно додумался спустя несколько тысяч лет наш гениальный профессор Ляпидус.

— Кстати о Ляпидусе. Вы его видели?

— Сидит в приемной. Вид у него как у молодого отца, ожидающего в роддоме весть о появлении на свет первенца. Представляете, как у него вытянется физиономия, когда вы сообщите, что, по мнению Питона, он высидел пустышку?

— Почему я?

— Должны же вы взять на себя часть неприятной работы. В конце концов, с меня хватает общения с Питоном.

— Ну, знаете, мы так не условливались. — Вайль обиженно засопел и стал потирать с двух сторон указательными пальцами нос, что было у него признаком крайней досады. Тюльпанов злорадно ухмыльнулся.

— А как мы условливались: вам лавры, мне пинки? Нет уж, голубчик, вместе сотворили это чудо, давайте вместе и выкручиваться.

— Позвольте, Платон Николаевич, — возразил Вайль, переходя на официальный тон, — я отвечал только за техническую сторону проекта, а программа была целиком на вашей совести. Элементарная порядочность требует…

— Я не хуже вас, любезный Максим Максимович, знаю, чего требует элементарная порядочность, — грубо оборвал Тюльпанов. — Но поймите, сейчас не до раздоров, надо спасать Питона!

— От кого? — Вайль в недоумении снял очки и уставился подслеповатыми глазами в лицо собеседника.

— Вы что, в самом деле так наивны? Гроза может разразиться с часу на час. Все оскорбленные, униженные и разгневанные ринутся сюда, чтобы свести счеты с обидчиком. А заодно могут поколотить нас с вами.

— Однако у нас на дворе не восемнадцатый век, наши ученые достаточно воспитанны, чтобы не уподобляться полуграмотным луддитам.

— Возможно, до рукоприкладства не дойдет, хотя не гарантирую. Ну а велика ли разница, если они поднимут вселенский вопль и добьются решения прервать эксперимент? Я могу на спор назвать их неотразимые доводы: «Под угрозой основы цивилизации!», «Судьбы культуры в лапах механического чудовища», «Впервые со времен Гутенберга книге грозит исчезновение» и тому подобное.

— Здравомыслящие люди… — начал было Вайль, но Тюльпанов не дал ему слова.

— Ах оставьте, при чем тут здравый смысл?! Большинство публики не вникает в детали наших с вами игр и принимает на веру мнение специалистов. А сами вы разве не так поступаете в аналогичных случаях, когда дело касается далекой от вас материи, скажем, спорта или искусства! Так что не полагайтесь на критический разум. Общественное мнение будет на стороне встревоженных борцов за спасение цивилизации. Никто не примет всерьез наших уверений, что ей угрожает не Питон, а наплыв серятины. Вдобавок инстинкт самосохранения заставит естественников и технарей прийти на выручку своим собратьям-гуманитариям. Те ведь как рассуждают: с ними покончат, за нас возьмутся.

— Технарям, как вы изволите нас обзывать, повторная информация не грозит, — сказал Вайль с ударением.

— Ой ли? Поручитесь за всех своих коллег, Максим Максимович?

— Вы слишком мрачно смотрите на ситуацию. Не такие уж все дураки.

— Может быть, вы и правы: в конце концов разберутся, что к чему. Но до того времени Питона успеют выбросить на свалку, разберут по винтику, зароют в землю и спляшут над могилкой победный танец.

— Что же нам делать?

— А я почем знаю?

Тюльпанов откинул голову, закрыл глаза и на минуту отключился. Вайль поморщился. Сам предельно собранный и деликатный, он терпеть не мог бесцеремонной тюльпановской манеры обращения с людьми. Правда, они соавторы, а значит, в некотором смысле больше, чем братья. Но отсюда не следует, что можно позволять себе откровенное хамство. Добро бы придумал что-нибудь…