Сельма Лагерлёф - Предание о старом поместье

• Название: Предание о старом поместье
• Автор: Сельма Лагерлёф
• Издательство: Художественная литература, Ленинградское отделение
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993

Предание о старом поместье — одна из самых лиричных повестей Сельмы Лагерлeф. Насыщенное пространство притчи, смешение миражей и действительности, капризы Хроноса превращают это произведение в увлекательное чтение.

---

Долго стоял он, беспомощно глядя перед собой. В обычные дни для него не составляло особого труда справляться со своими обязанностями. Он вполне способен был ходить по дворам, занимаясь торговлей. Но к воскресенью он так и не смог привыкнуть. Оно всегда возникало перед ним как большое, непредвиденное препятствие.

Взгляд его застыл в неподвижности, на скулах заходили желваки.

Первое, что, вероятно, пришло ему в голову — это войти в церковь, чтобы послушать песнопения. Но он тотчас же отверг эту мысль. Хотя он очень любил слушать пение, но в церковь войти не решался. Люди не пугали его, однако в иных церквах на стенах намалеваны диковинные и страшные картины, где изображены существа, о которых ему и думать-то было невмоготу.

Наконец после долгих умственных усилий он пришел к мысли, что раз это церковь, то тут поблизости наверняка должно быть кладбище. А если ему удастся попасть на кладбище, он будет спасен. Лучшего места для воскресного отдыха никто не мог бы ему предложить. Он и в будний день, завидев с дороги кладбище, заходил туда немного посидеть.

Но когда он теперь направился к кладбищу, перед ним неожиданно возникла преграда. Поскольку церковь в Рогланде стояла на каменистом холме, то место упокоения здесь находилось не рядом с ней, а чуть поодаль, около приходского управления. И для того, чтобы пройти в кладбищенскую калитку, ему нужно было миновать дорогу, где стояли на привязи лошади находившихся в церкви прихожан.

Все лошади стояли, погрузив морды в мешки, и с хрустом жевали сено и овес. Конечно, они не могли причинить ему никакого вреда, но у безумца были свои понятия о том, какая опасность подстерегает человека, проходящего мимо длинного ряда лошадей. Раз, другой делал он попытки пройти мимо них, но решимости не хватало и приходилось возвращаться назад. Он не боялся, что лошади лягнут или укусят его. Довольно было и того, что они находятся так близко и могут его заметить. Довольно было того, что они звенят сбруей и бьют по земле копытами.

Наконец наступил момент, когда все лошади, казалось, были целиком поглощены едой и не смотрели по сторонам. И он двинулся мимо них. Он придерживал рукой полы тулупа, чтобы они не хлопали и не могли бы выдать его присутствия. Он старательно шел на цыпочках. Но стоило какой-нибудь из лошадей скосить на него зрачок, как он тут же замирал на месте и кланялся. Он изо всех сил старался быть учтивым в этот опасный момент, но должны же лошади проявить благоразумие и понять, что ему не так-то удобно кланяться, когда у него на спине мешок с товаром. Ему оставалось лишь приседать в реверансе.

Он тяжело вздохнул. Нелегка участь того, кто, как он, боится всех четвероногих. В сущности, боялся он одних только коз. Он нипочем не боялся бы ни лошадей, ни собак, ни кошек, будь он уверен, что это не козы, прикинувшиеся другими животными. Но в этом он никогда не был уверен. Так что ему все равно было так же несладко, как если бы он боялся всех четвероногих.

Бесполезно было бы ему вспоминать о том, какой он сильный и как неопасны эти низкорослые крестьянские лошадки. Такие мысли не помогут тому, у кого душа опалена страхом. Тяжкая это вещь — страх, и нелегка участь того, в ком он угнездился.

Как ни странно, но он все-таки миновал этот лошадиный ряд. Последний отрезок пути он одолел в два больших прыжка и, забежав на кладбище, захлопнул за собой железную калитку, остановился и погрозил лошадям кулаком:

— Окаянные, дрянные, проклятые козлы!

Он всех животных называл козлами, иначе он не мог. И это было весьма неразумно, потому что из-за этого он и сам получил прозвище, которое было ему очень не по душе. Все, с кем он встречался, называли его Козлом.

Он не хотел, чтобы его так называли. Он предпочел бы, чтобы его называли настоящим именем, но его настоящее имя в этих местах, похоже, никому не было известно.

Он постоял немного у калитки, радуясь тому, что так ловко уберегся от лошадей, а потом двинулся в глубь кладбища. Он останавливался и кланялся каждому кресту и каждому надгробному камню. Но теперь он делал это не из страха, а от радости, что вновь повстречался со своими старыми и добрыми знакомцами. Лицо его преобразилось, стало кротким и приветливым. Те же кресты, те же надгробья, какие он много раз встречал прежде. До чего они похожи между собой! Он узнает их! И он должен поздороваться с каждым из них.

Ах, до чего любы ему кладбища! Здесь никогда не пасутся животные, и люди здесь не насмехаются над ним. Тут он чувствует себя лучше, чем где бы то ни было, потому что тут всегда пустынно, вот как сейчас, а если даже и есть люди, то они не докучают ему. Конечно, ему известны и другие красивые места, лужайки, сады, которые нравятся ему даже больше, но в них он никогда не испытывал такого покоя. Их и сравнить нельзя с кладбищем. Кладбище даже лучше, чем лес, потому что лесное безлюдье пугает его. А на кладбище тихо, как в самой глухой чаще, и в то же время тут он не остается без компании, потому что под каждым холмиком, под каждым крестом спят люди. Как раз такая компания и требуется ему, чтобы не чувствовать одиночества и тревоги.

Он направился прямо к разверстой могиле. Он шел туда отчасти потому, что там стояли группой деревья, дававшие тень, а отчасти потому, что любил общество. И он, должно быть, рассудил, что этот мертвец, только что положенный в могилу, сумеет куда лучше скрасить его одиночество, чем те, кто спит в них уже давным-давно.

Он согнул колени и уперся спиной в большую песчаную кучу, высившуюся рядом с могилой. Ему удалось водрузить мешок поверх этой кучи, а затем он отстегнул толстые кожаные ремни, стянутые на спине.

Предстоял долгий день, день отдыха, и он скинул с себя даже тулуп. С чувством огромного облегчения уселся он на траву около самой могилы, так что его длинные ноги в гетрах и грубых высоких зашнурованных башмаках свесились внутрь ямы.

Долго сидел он так, не спуская глаз с гроба. Когда в тебе живет такой страх, нелишне будет проявить особую осторожность. Но гроб стоял без движения, и заподозрить в нем какую-нибудь ловушку было невозможно.

Убедившись в полной своей безопасности, он сунул руку в боковой карман мешка и вытащил оттуда скрипку и смычок. Одновременно он кивнул лежавшему в могиле мертвецу. Раз уж он лежит так тихо, то сейчас услышит что-то очень красивое.

Такое случалось с ним не часто. Мало кому доводилось слышать его игру. В тех усадьбах, где на него науськивали собак и называли Козлом, он никогда не прикасался к скрипке. Но случалось, что он играл в какой-нибудь избе, где разговаривали тихо и двигались бесшумно и где никто не спрашивал его, хочет ли он купить козлиную шкуру. В таких местах он обычно вынимал скрипку и начинал играть. Это было признаком величайшего доверия, какое только он мог проявить к человеку.

И сейчас, когда он сидел на краю ямы и играл, музыка его звучала весьма недурно. Он не фальшивил, играл так тихо и нежно, что его с трудом можно было бы услышать у соседней могилы.

Поразительнее всего было то, что не он, далекарлиец, извлекал эти прекрасные звуки, а его скрипка сама по себе наигрывала эти простенькие, запоминавшиеся ей мелодии. Они возникали, стоило ему лишь провести смычком по струнам. Может, для кого другого это и не было бы так важно, но для него, не помнившего ни единой мелодии, это был поистине бесценный дар — обладать скрипкой, которая играет сама по себе.

Играя, он сиял и улыбался, как человек, слушающий щебетание и лепет ребенка. Скрипка все говорила и говорила, а он только слушал. И все-таки до чего удивительно — стоит ему провести смычком по струнам, как сразу же возникают эти красивые звуки. И всему причиной была скрипка, она знала, как это делается, а далекарлиец лишь сидел и слушал.

Мелодии вырастали из скрипки, как трава из земли. Как это происходит — никому не ведомо. Господь так сотворил.

Далекарлиец намеревался весь день просидеть тут, и пусть бы вырастали из скрипки эти чудесные звуки, похожие на белые и яркие цветы. Он мог бы наиграть целый луг этих цветов, целую долину и даже целую степь.

Но та, что лежала в гробу, мнимоумершая, очевидно, услышала звуки скрипки, и на нее они оказали странное воздействие. Мелодия навеяла на нее сон, и то, что она увидела во сне, привело ее в такое волнение, что сердце у нее забилось, кровь побежала по жилам, и она пришла в себя.

И следует заметить, что в тот самый миг, как она очнулась, все, что она пережила, будучи мнимоумершей, все ее мысли, и даже этот ее последний сон — все это исчезло и было забыто. Она даже не сознавала, что находится в гробу, и думала, что лежит дома в своей постели, больная. Она лишь подивилась тому, что все еще не умерла. Перед тем как она заснула, душа ее рвалась вон из тела, и она быстро приближалась к смерти. Кончина давно должна была наступить. Она уже простилась с приемными родителями, братьями и сестрами, прислугой. Старший пастор пришел к ним в дом и дал ей последнее причастие, потому что его помощнику, ее приемному отцу, сделать это было бы слишком тяжело. Прошло уже много дней с тех пор, как она отвратила свои мысли от всего земного. Странно, что она до сих пор жива.