Владимир Буковский - Московский процесс (Часть 1)

• Название: Московский процесс (Часть 1)
• Автор: Владимир Буковский
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-87902-071-1

Автор в 1972 г. был осужден на семь лет лишения свободы и приговорен к пяти годам ссылки, но в 1976 г. был обменен на Первого секретаря чилийской компартии Луиса Карволана. Теперь проживает в Англии.

В Париже в издательстве «Фобер Лаффон» вышла на французском языке книга В. Буковского «Московский процесс». Впервые в России отрывки из книги были опубликованы в газете «Русская мысль».

«Московский процесс» — главный результат участия В. Буковского в суде по делу КПСС, куда известный правозащитник был приглашен в качестве эксперта. Автор пытается превратить формальный и малоубедительный результат процесса в Конституционном суде РФ в окончательный приговор рухнувшей коммунистической партии.

---

При всем своем цинизме удивительно наивен тот, кто полагает, что можно перешагнуть через горы трупов и реки крови да и пойти себе дальше, не оглядываясь, как ни в чем не бывало.

7. Так кто же победил?

Так завершается эта война, из всех войн в нашей истории, наверное, самая странная. Она началась без деклараций, а кончилась без фейерверка. Мы даже не знаем точных дат ее начала и конца и, хотя она, возможно, унесла больше жизней, чем Вторая Мировая, не хотим подсчитывать, сколько. Ей не воздвигнут монументов, не зажгут вечного огня на могиле ее неизвестного солдата. Хотя в ней решалась судьба всего человечества, ее солдат не провожали с оркестром и не встречали с цветами. Видимо, это была самая непопулярная война из всех, что мы знаем. По крайней мере, с той стороны, которая вроде бы победила. Но нет ликования даже по поводу ее конца. Побежденные не подписывали капитуляцию, победители не получали наград. Напротив, именно те, кто вроде бы проиграл, диктуют теперь условия мира, именно они пишут историю, а те, кто вроде бы победил, смущенно молчат. Да и знаем ли мы, кто победитель и кто побежденный?

Любое, даже не слишком значительное происшествие в нашей жизни непременно расследует какая-нибудь комиссия. Тем более, если погибли люди. Разбился ли самолет, произошло ли крушение поезда или авария на предприятии — и вот уже спорят эксперты, проводятся анализы, выясняется степень виновности конструкторов, строителей, обслуживающего персонала, контролеров и инспекторов, а то и правительства, если оно имело к этому хоть малейшее отношение. И непременно расследуется всякий вооруженный конфликт между государствами. Но конфликт, продолжавшийся самое меньшее 45 лет (а возможно, и все 75), затронувший практически все страны мира, стоивший десятки миллионов жизней и сотни миллиардов долларов, да к тому же, как утверждалось, чуть не приведший к гибели земного шара, не расследуется ни одним государством, ни одной межгосударственной организацией.

Любое, даже мелкое преступление подлежит в нашем мире расследованию, суду и наказанию. Военные преступления исключения не составляют. Я уж не говорю о трибунале в Нюрнберге и о всех последовавших за ним судах, вплоть до наших дней обязанных рассматривать преступления пятидесятилетней давности. Но вот пример более свежий: война в Боснии еще и не кончилась, а уже создан международный суд для расследования преступлений, совершенных в этой войне. И опять исключение составляет лишь наша странная война, которая — не поймешь, то ли кончилась, то ли нет еще, то ли мы победили, то ли проиграли!

Между тем, во многих случаях нет даже нужды создавать специальный суд скажем, расстрел польских пленных офицеров в Катыни был уже в Нюрнберге признан преступлением против человечества. Но тот, кто подписал приказ о расстреле, — бывший начальник одного из управлений НКВД Петр Сопруненко преспокойно доживает свой век в Москве, получая хорошую пенсию. Об этом все прекрасно знают, москвичи охотно покажут вам дом на Садовом кольце и окна квартиры, где он живет. Жив и следователь МГБ Даниил Копелянский, допрашивавший Рауля Валленберга, и организатор убийства Троцкого генерал Павел Судоплатов, но ни Польша, ни Швеция, ни Мексика не требуют выдачи этих преступников. Более свежий пример — бывший генерал КГБ Олег Калугин, который, по его собственному признанию, организовал в Лондоне убийство болгарского политэмигранта Георгия Маркова в 1978 году, знаменитое убийство отравленным зонтиком. В апреле 1993 г. Калугин даже написал об этом в массовой английской газете «Мейл он санди» в статье под броским заголовком «Я организовал казнь Маркова». Сообщает увлекательные подробности: оказывается, благодарные болгарские братья подарили ему в награду охотничье ружье. Он часто теперь ездит за границу, рекламирует свою книгу, дает интервью прессе, но никому и в голову не приходит его арестовать или допросить, хотя дело об убийстве Маркова еще не закрыто. (В 1994 году генерал Калугин приехал в Англию, был задержан в лондонском аэропорту Хитроу, допрошен и на следующий день отпущен.)

Да ведь и тысячи «спецподготовленных» КГБ головорезов тоже никуда не делись, живут по соседству с нами, так же, как и нелегально получавшие деньги, как и «коммерческие» друзья, как и миллионы сочувствовавших и соучаствовавших, оправдывавших и покрывавших, миллионы создавших интеллектуальную моду, благодаря которой все животные равны, но коммунисты равнее. Их тоже не трудно отыскать, было бы желание. Во всяком случае, гораздо легче, чем разыскивать бывших нацистов в Парагвае. Но этого никто не станет делать по очень простой причине: чтобы устраивать международный трибунал типа Нюрнбергского, надо сначала победить. Рудольф Гесс умер в тюрьме Шпандау, а, скажем, Борис Пономарев живет на пенсии в Москве, потому что национал-социализм был побежден, а интернационал-социализм — не был.

С нацизмом было проще. Он откровеннее полагался на грубую силу и меньше маскировался гуманизмом. Он просто вынудил соседей сопротивляться, и те, хоть вначале и неохотно, но все же приняли вызов. Однако представим себе, что «странная война», начавшаяся в 1939 году, затянулась бы лет на сорок-пятьдесят без дальнейшего развития военных действий. Жизнь шла бы своим чередом, несмотря на некоторый холод отношений с Германией. Со временем режим бы «помягчал»: некого было бы сажать в концлагеря и жечь в крематориях. Появились бы свои «реформаторы» (особенно после смерти Гитлера), свои сторонники «мирного сосуществования» (особенно после создания Германией ядерного оружия). Наладилась бы торговля, общие интересы. Словом, нацистский режим стал бы вполне респектабельным, ни чуточки не изменив своей сути, оброс бы связями и доброжелателями, попутчиками и апологетами. А лет эдак через пятьдесят рухнул бы, истощив свою экономику и терпение своего народа. Ручаюсь, что при таком развитии сюжета мир никогда не увидел бы Нюрнбергского процесса.

Произошло иначе. Найдя в себе мужество противостоять злу, человечество нашло в себе достаточно честности, чтобы потом заглянуть себе в душу и, сколь бы болезненным ни был этот процесс, осудить любые проявления коллаборантства. Конечно, им было легче: они победили, им было чем гордиться, у них было моральное право судить капитулировавших. Нюрнбергский процесс не бесспорен, его есть за что критиковать, но он сделал великое дело: восстановил абсолютные нравственные нормы поведения человека, напомнив растерявшемуся миру основной принцип нашей христианской цивилизации — о том, что нам дана свобода выбора и что, следовательно, мы лично ответственны за этот выбор. В эпоху массового безумия и тотального террора он подтвердил простую истину, известную с библейских времен и утерянную в кровавом месиве XX века: ни мнение окружающего большинства, ни приказ начальства, ни даже угроза собственной жизни не снимает с нас этой ответственности.

Происходящее сегодня — прямая противоположность Нюрнбергу. Сегодняшнему миру нечем гордиться: он не нашел в себе ни мужества противостоять злу, ни честности, чтобы в этом признаться. Наше несчастье в том и состоит, что мы не победили: коммунизм рухнул сам, вопреки всеобщим усилиям его спасти. Это, если хотите, самый большой секрет документов ЦК, лежащих передо мной. Стоит ли удивляться, что их не хотят публиковать?

Удивляться ли, что, расследуя любую аварию, мы отказываемся расследовать величайшую катастрофу нашего столетия? Да ведь в глубине души мы уже знаем выводы, к которым такое расследование неизбежно придет, ибо любой психически здоровый человек знает, когда он вступил со злом в сговор. Даже если услужливый разум подскажет безупречно-логичные и внешне благородные оправдания, голос совести буди твердить свое: наше грехопадение началось тогда, когда мы согласились «мирно сосуществовать» со злом.

Это проявилось и до Нюрнберга, когда Сталин оказался великим защитником демократии, и в Нюрнберге, где Советский Союз оказался в числе обвинителей, а не в числе обвиняемых, и в конце 50-х — начале 60-х при Хрущеве, когда термин «мирное сосуществование» вошел в политический словарь. И каждый раз расплачивались кровью невинных, как и полагается при сделке с дьяволом: кровью выданных Сталину казаков, кровью преданных в Ялте народов Восточной Европы, кровью венгров, кубинцев, конголезцев…

Но окончательно мир со злом был установлен уже в наше время, при Брежневе. Не надо теперь разыгрывать невинность и оправдываться нашим незнанием того, как со злом бороться: все мы отлично знали. Там, где мы отказались «добрососедствовать» со злом, где зло было отвергнуто как неприемлемое, мы отлично знали, что делать. И если таким злом был, например, объявлен расизм, то никому и в голову не приходило бороться с ним путем расширения торговли или культурного обмена с Южной Африкой. Напротив, бойкот считался единственным адекватным решением, и проводился он настолько свирепо, что ни один спортсмен не мог поехать в Южную Африку на соревнования, не загубив этим свою карьеру. В Москве же считалось вполне допустимым даже Олимпийские Игры провести, и притом в разгар массовых арестов и агрессии в Афганистане. Хотел бы я посмотреть на того, кто решился бы предложить провести Олимпийские Игры в Йоханнесбурге или Претории! Что бы от него осталось? И уж коли расизм был объявлен злом, ни одна газета не печатала статей сторонников апартеида, невзирая на все декларации о свободе слова и печати. Расистски настроенные группки вполне откровенно преследовались полицией, а человек, подозревавшийся в симпатии к расизму, никогда и ни в какой области не мог сделать карьеру. И никому, заметьте, не пришло в голову говорить об «охоте на ведьм». Расизм был окружен санитарным кордоном нетерпимости и оттого не распространялся, не становился обыденным явлением.