Орхан Памук - Дом тишины

• Название: Дом тишины
• Автор: Орхан Памук
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-OO526-4

Итак, стрела выпущена из лука. Теперь я не могу сделать вид, что ничего не происходит. Я боюсь, тишины.

Преподаватель истории, студентка-коммунистка и ученик лицея приезжают навестить свою Бабушку, живущую вместе со слугой-карликом в старинном ломе у моря, в пригороде Стамбула, куда их дед был сослан много лет назад по политическим мотивам.

Во втором по счету романе, "Дом тишины" (1983), знаменитый писатель, нобелевский лауреат Орхан Памук использует литературный прием, когда об одном и том же событии рассказывают несколько человек. Сюжет книги строится вокруг посещения пятью внуками своей престарелой бабушки, которая живет на популярном морском курорте. В стране царит неспокойная обстановка: в 1980-х годах Турция находилась на грани гражданской войны. Внуки дискутируют о политике, и родственные чувства подвергаются испытанию: хаос, царящий в обществе, где различные экстремистские группировки рвутся к власти, отражается на взаимоотношениях в семье.

По словам самого автора, при написании романа он использовал фолкнеровский подход в раскрытии персонажей и развитии сюжета: каждая глава — это рассказ одного из пяти героев, его воспоминания или надежды на будущее, а все вместе — это потрясающая ретроспектива истории Турции конца 1970 годов, история о счастливом прошлом и тревожном, смутном будущем.

Памук не зря мечтал в детстве стать художником: ему удается отдельными мазками и штрихами воссоздать историческое полотно жизни.

The Sunset

---

КАЙМАКАМ ДОАН ДАРВЫНОГЛУ

1915–1967

ПОКОЙСЯ С МИРОМ!

…вот, и тебе читаю Фатиху, неудачливый мой, горемычный мой, обиженный мой, несчастный мой, сиротинушка моя, читаю и тебе, аминь, и ты здесь, господи боже мой, мне вдруг показалось, что ты не умер, где мой платок, но — видите — я задрожала и разрыдалась, не успев вытереться. — «Бабушка, Бабушка, не плачьте!» — решила — не поспей они, рыдая, покачнусь и упаду на землю, Господи, несчастная я, что же я сделала, что Ты так меня наказываешь, Господи, чтобы мне вот так на могилу к сыну ходить, я ведь сделала все, что могла, разве я хотела, чтобы так вышло, сынок мой, Доан мой, сколько, сколько раз я тебе говорила, что последнее, что ты должен делать в этой жизни,*- слушаться отца, сколько раз я тебе говорила — не смотреть на него, не брать с него пример, разве я не отправила тебя, мальчик мой, учиться в такую школу, при которой живут, подальше от дома, хотя у нас тогда совсем не осталось денег, разве я не отправила тебя учиться в самые лучшие заведения, скрыв от тебя в те годы, что мы живем только на деньги от продажи колец, бриллиантов и алмазов из моей шкатулки, подаренной мне в приданое твоим покойным дедушкой и бабушкой, по субботам ты возвращался домой поздно, после обеда, и пьяный отец не ездил на станцию встречать тебя, и, пока он, не зарабатывая ни куруша,[20] пытался выклянчить у меня денег, чтобы издать эти свои дурацкие записки, все — богохульство от начала до конца, я в одиночестве, холодными зимними ночами утешала себя тем, что сын у меня хотя бы учится во французской школе, а однажды — смотрю — и почему это ты туда пошел учиться? Ты что, вместо того чтобы стать инженером или коммерсантом, хочешь быть политиком? Знаю, захочешь — даже премьер-министром станешь, но разве такому как ты, стоит заниматься этим? — «Мама, эта страна станет лучше только благодаря политике» — «Разве для тебя такое дело, глупый мой сынок, — страну приводить в порядок?» — говорила я. а он приезжал в те дни на каникулы усталым, задумчивым, господи боже мой… какая же я несчастная — он ведь даже сразу научился грустно ходить по комнате туда-сюда, совсем как его отец; я сказала: «Видишь, ты уже даже куришь в таком возрасте! Откуда эта грусть, эта печаль, сынок?», а когда ты ответил: «Из-за страны, мама!», разве я не напихала тебе денег в карманы — может, хоть это тебя развеселит, разве не отдала тебе втайне от отца мой розовый жемчуг, сказав: «Бери, отвези в Стамбул, продай и повеселись!», чтобы ты поехал в Стамбул, развлекся, с девушками погулял, ни о чем не думал и повеселел, а потом ты внезапно женился на той несмышленой бледной маленькой девочке и привез ее домой — откуда мне знать почему, но разве я не желала тебе долгих счастливых лет, разве я не говорила тебе — прояви упорство хотя бы в своем деле, может, тебя министром сделают, не уходи с должности каймакама, смотри — вроде твоя очередь стать губернатором, — «Нет, мама, я больше не могу! Все отвратительно и уродливо, мама!» — ах ты мой бедный мальчик, ну почему же ты не можешь жить, как другие, просто ходить на работу и возвращаться домой, но однажды я рассердилась и сказала: «Я знаю — потому что ты трус и лентяй, не так ли? Ты — как твой отец, у тебя нет смелости жить, общаться с людьми, гораздо проще всех обвинять и всех ненавидеть, правда?» — «Нет, мама, нет, ты не знаешь! Все отвратительны, я даже не могу больше терпеть должность каймакама, там чего только не делают, как только не издеваются над несчастными крестьянами, над нищими бедняками! Жена моя умерла, детьми пусть их тетя занимается, а я подам в отставку, приеду сюда и буду жить здесь! Все, мама, не приставай ко мне, в этом спокойном краю уже много лет только об этом и мечтаю!», — «Ну что, пойдемте уже, Бабушка, уже очень жарко» — «Я хочу сесть и написать всю правду» — «Нет, я тебе не разрешаю! — «Подождите еще немного, Метин-бей…» — «Ты не будешь здесь жить, ты уедешь и будешь жить полной жизнью! Реджеп, не корми его, взрослый человек, пусть уезжает и сам себе на хлеб зарабатывает!» — «Ты что, перестань, мама! Ты что, в таком возрасте опозоришь меня перед чужими людьми?» — «Оботрите тут кто-нибудь могильные плиты!» — помолчите, вы, невоспитанные, я что, не могу немного побыть наедине с вашим отцом, я тоже вижу грязные следы животных, разве все так должно было быть, но я тогда его спросила: «Ты что, пьешь?», а ты замолчал, сынок, «Отчего, ты же еще молодой, давай я еще раз тебя женю! И что ты будешь делать здесь с утра до вечера, в этом безлюдном месте?» — а ты все молчишь, да, о господи, я знаю, ты — как твой отец, тоже сядешь и станешь писать всякие глупости, всякую ерунду, ты молчишь — разве не так, ох, сынок мой, как мне объяснить тебе, что ты не отвечаешь за все эти преступления, грехи и несправделивость, я жалкая невежественная женщина, смотри — теперь я стала сиротой, надо мной смеются, если бы ты видел, сынок, как я убого живу, какая я горемычная, как я плачу… схватила платок, согнулась от рыданий, — «Перестаньте, Бабушка, хватит, перестаньте плакать. Мы еще приедем…» Господи, какая же я несчастная, меня хотят увести; оставьте меня наедине с моим сыном и с моим мужем, я хочу остаться только с ними, хочу лечь на его могилу, но не легла, нет, Фатьма, смотри, даже твоим внукам тебя жалко, вот, увидели, какая я бедная, злополучная, правы они, конечно, да еще по такой жаре, ладно, читаю еще раз напоследок Фатиху, но вижу, как уродец-карлик нагло смотрит на меня, как баран на новые ворота, ни на минуту не могут человека в покое оставить, везде — шайтан, будто притаился тут, за забором, и смотрит на нас, чтобы нас поссорить, ну, еще, в последний раз Фатиха — «Бабулечка, вам же очень плохо, давайте пойдем уже» — когда я развела руки, они отпустили меня и тоже развели руки, мы молимся в последний раз, молимся, проезжают машины, как жарко, хорошо, что я под пальто кофту не надела, в последнюю минуту в шкафу оставила, а шкаф, естественно, закрыла, если, правда, в пустой дом, упаси Аллах, вор не забрался, вот как мысли могут отвлечь, прости меня, аминь, мы уже уходим — «Бабушка, обопритесь на меня!» — до свидания, ах, а ведь еще и ты здесь, разве упомнишь все,

ГЮЛЬ ДАРВЫНОГЛУ

1922–1964

ПОКОЙСЯ С МИРОМ!

… меня-то ведь уже уводят, да и по такой жаре я не в состоянии еще раз останавливаться и молиться, пока внуки молятся за тебя, будет считаться, что и я помолилась, маленькая, бледная, бесцветная девочка, а мой Доан так хорошо к тебе относился, приводил руку мне целовать, а потом вечером тихо приходил ко мне в комнату — как ты, мама? — а что мне сказать тебе, сынок, я сразу поняла — такая слабая, бледная девочка не долго проживет, хватило тебя родить троих детей, так быстро себя растратила, бедненькая, ела всегда с краю тарелки, несколько кусочков, как кошечка, я тебе говорила: «Давай положу еще ложечку, доченька!», а глаза у нее казались больше от грусти: маленькая бледная девушка, моя невестка, боявшаяся лишний раз поесть, какие могли быть у тебя грехи, чтобы тебе нужна была моя молитва, раз есть с удовольствием они не умеют, жить полной жизнью они не умеют, они умеют только проливать слезы над чужой болью да умирать, бедненькие мои, смотрите, я ухожу — ведь меня уже взяли под руку: «С вами все нормально, Бабушка?» — и, слава богу, мы наконец возвращаемся домой.

8

Они уже собирались уезжать, как вдруг их Бабушка захотела еще раз помолиться, и тогда только одна Нильгюн простерла вместе с ней руки к Аллаху, да, только Нильгюн: Фарук вытащил свой огромный, как простыня, платок, и вытирал пот, дядя Реджеп поддерживал Госпожу, а Метин засунул руки в задние карманы джинсов и уже не пытался даже сделать вид, что молится. Потом они быстренько, кое-как дочитали эту молитву. Бабушка опять пошатнулась, они взяли ее под руки с обеих сторон и уводят. Когда они развернулись ко мне спиной, я смог совершенно спокойно выглянуть из-за забора и живой изгороди и увидел смешную картину: Бабушка в ужасных, нелепых штанах, похожих на черный чаршаф, напоминала пугающую марионетку, которой велика ее одежда, в это время с одной стороны ее поддерживал огромный толстяк Фарук, а с другой стороны карлик, мой так называемый дядя. Все это выглядело смешно. Но может быть, оттого, что мы были на кладбище, я не засмеялся, а испугался и стал смотреть на тебя, Нильгюн, на платок у тебя на голове, что так тебе шел, а потом и на твои стройные ноги. Как странно: ты выросла, стала взрослой и красивой девушкой, а ноги у тебя еще как тростинки.

Когда вы сели в машину и уехали, я вышел из своего укрытия, чтобы никто не решил, что я совершаю что-то плохое, и подошел посмотреть на тихие могилы: вот ваш дедушка, это ваша мама, а вон — ваш отец, а я видел только его. Помню, когда мы играли в саду, он иногда выглядывал из-за ставней, видел нас вместе, но не ругал вас за то, что вы играете со мной. Я прочитал за него Фатиху, потом недолго постоял там, жарясь на солнце и слушая кузнечиков, и странные мысли, странные туманные мысли посетили меня, я опять ощутил страх, в голове все смешалось, я почувствовал себя так, будто накурился. Потом я вышел с кладбища, пошел домой, к учебнику по математике, оставленному дома открытым на столе. Час назад, когда я сел за стол, я посмотрел на улицу и тут же увидел, как вы ехали на вашем белом «анадоле» вверх по холму, и я понял, куда и зачем вы едете, раз с вами Бабушка. Тогда я подумал о кладбище и покойниках, и вся эта дурацкая математика, которая и так действует мне на нервы и все никак не лезет мне в голову, окончательно вылетела у меня из головы, и я решил — пойду-ка я туда посмотреть на них, полагая, что, когда увижу, что они там делают на кладбище, — успокоюсь, а потом вернусь и сяду заниматься. Я вылез через окно, чтобы мама не видела и не огорчалась понапрасну, прибежал сюда, увидел вас, а сейчас возвращаюсь к открытому учебнику математики. Пыльная дорога закончилась, начался асфальт. Мимо меня проезжают машины, я пару раз голосовал, но ведь у тех, у кого такая машина, совести быть не может: они уносятся вниз с холма на последней скорости, не замечая меня. Потом я пошел к дому Тахсина. Пока он с матерью собирает за домом черешню, отец продает ее, сидя под навесом, и тоже будто не видит меня. Он даже не поднял голову взглянуть на меня, потому что я не проезжаю мимо него на шикарной машине со скоростью сто километров в час и, внезапно тормознув, не покупаю сразу пять кило черешни на целых восемьдесят лир. Я было сказал себе, что теперь только я один думаю о чем-либо, кроме денег. Но тут я увидел Халиля на его грузовике для мусора и обрадовался. Он ехал вниз, я поднял руку, и он остановился. Я сел.