Сергей Баруздин - Повторение пройденного

• Название: Повторение пройденного
• Автор: Сергей Баруздин
• Жанр: О войне

Роман о юношах, ставших солдатами и прошедших трудный воинский путь до Берлина и Праги. Роман охватывает большой отрезок времени — от довоенных времен до наших дней. Жизнь повторяется в судьбах детей героев повествования.

---

— Теперь вперед!

Мы повскакали с земли и бросились в город.

— У-р-ра!

Но чем дальше мы пробирались по улицам города, тем больше понимали, что «у-р-ра» ни к чему. Город молчал, и только одинокие жители у домов с белыми тряпками в руках без конца повторяли: «Капут! Аллес капут! Капут!»

И вдруг на центральной площади — автоматные очереди из окон.

— Туда! — крикнул нам с Вадей оказавшийся рядом младший лейтенант Заикин. — Быстро наверх!

Он бросился вперед в подъезд, мы — за ним.

На площадке второго этажа Заикин распахнул дверь квартиры, а нам приказал:

— Выше! На третий! Я сам!

Дверь квартиры на третьем этаже была приоткрыта. За дверью слышался грохот и автоматные очереди.

— Тише! Только тихо! — Я остановил Вадю. — И не пыхти!

Вадя дышал как паровоз:

— Я не пыхчу… Но понимаешь…

— Замолчи!

В темной квартире продолжали стрелять. И среди выстрелов — голос, женский, почти истеричный: «Что-то!» или «Отто! Отто!» Я не успел разобрать, ибо услышал шаги на лестнице — это бежал Заикин.

— Давай! — Я крикнул и схватил Вадю за рукав шинели, толкнув ногой дверь. В квартире было темно, хоть глаз выколи, и я уткнулся дулом автомата во что-то живое, теплое и услышал женский визг и крик, когда Вадя выстрелил из карабина слева от меня в открытую дверь.

— От-то! Майн готт, От-то! — закричала полная, грудастая женщина, с которой я столкнулся в темном коридоре, и бросилась в комнату — более светлую от распахнутого окна.

— Я убил его. Кажется, убил, — виновато бормотал Вадя, вставая с пола.

Он раньше оказался в комнате, где у окна лежал цивильный немец в пижаме и рядом — автомат и разбросанные на подоконнике и на полу диски.

Влетел Заикин с фонариком и пистолетом в руках:

— Что? Ну? — Он оттолкнул кричавшую женщину, посветил на убитого — старичок, седенький, заметил я, — потом на нас.

— Это я его убил, — повторил Вадя. — Но он стрелял, товарищ младший лейтенант! Понимаете ли…

— Подожди! — перебил его Заикин и тут же крикнул ревущей женщине: — Да заткнитесь же вы!

Женщина, испуганно всхлипывая, забилась в угол.

Комбат перевернул тело убитого, потом осветил фонариком комнату, — судя по всему, что-то обнаружил, — и опять вернулся к трупу старичка:

— Смотрите, а ведь это генерал. Вот на фотографии и здесь — одно лицо. Надо было живьем его брать, ребята, живьем!

Вадя оправдывался:

— Он же стрелял, товарищ младший лейтенант… И темно. Разве узнаешь, что генерал. И в пижаме…

— Ну, скажу вам, ребятки! Вот она — заграница! Уж если есть заграница, то здесь!

Володя, конечно, прав. Хоть и неприятен он мне сейчас и голоса его я не переношу, он прав. Гарта, курорт Гарта — очаровательное место.

Очаровательное! Во-первых, здесь не местность, а пейзаж. Во-вторых, тут не дома и даже не виллы, а — замки. В-третьих, в этих местах не только мы, а и солидный современный историк не найдет ни одного признака войны. В-четвертых…

В общем, что говорить в-четвертых, поскольку все это или сон, или просто мы прибыли в Гарту по недоразумению. То, что мы узнаем на месте («Дрезден в восемнадцати километрах», «Знаменитая галерея, знаете, так там»), лишь еще больше растравляло Вадю:

— Война! Дрезденская галерея! Эта Гарта! Сказка! Чудеса!

Вадя и так обалдел после истории с генералом. И хоть генерал оказался не ахти какой знаменитый — железнодорожный, и то в отставке, — Вадю все поздравляли, шутили над ним, а Вадя все принимал всерьез и был страшно горд.

— Я ведь сразу, как мы вошли с ним в квартиру, почувствовал, — без конца рассказывал Вадя. — Не может быть, чтобы простой житель и с автоматом… А тут еще жена его закричала… Я в комнату… Вижу, стреляет… А сам старенький такой — прямо мирный старичок… Я карабин — и в него… Темно, но все же попал… Младший лейтенант Заикин говорит: прямо в грудь, через спину прошло… Потом младший лейтенант посветил фонариком… Говорит, генерал…

Красота Гарты красотой, но сейчас всем хотелось спать. Хотелось всем, и все хитрили: ведь кому-то заступать на дежурство. Но мелкие страстишки действительно мелки, да и как их проявишь!

Мы заступили в наряд: Вадя — у штаба дивизиона, я («Черт возьми, это превосходно!») патрулировал у наших («у наших!» — назло их бывшим высокопоставленным владельцам!) замков. Вокруг горы и освещаемые фарами машин дороги, а в небе звезды и луна — холодно-реальная, безмятежная, выше нас всех стоящая.

— Спокойной ночи, товарищ младший лейтенант!

— Будь здоров!

— Спокойной ночи, товарищ лейтенант!

— Ладно. Смотри тут. А кто тебя сменяет?

Я называю кто.

— А ты чего хромаешь?

Я, верно, немного прихрамывал вот уже с месяц. В ноге что-то покалывало, иногда ее сводило, но я старался не замечать этого. Может, после того ранения в Польше? Осколки?

— Да я не хромаю…

— Ну, будь!..

И тут почему-то я начинаю думать совсем не о том — о ней. Я хочу ее видеть, хочу быть вместе…

Я не знал одного — где она? В Ризе? Наверно, там уже союзники, но не те, которых мы с ней видели, а другие. Впрочем, видимо, как раз «те» — настоящие наши союзники. А другие, которые придут, — в этом еще надо разобраться. «Те» были наши, поскольку по-настоящему хлебнули всего и оказались живы-здоровы благодаря нашим — нашим пехотинцам, саперам, артиллеристам, танкистам… Другие — это второй фронт, а уж коль скоро он становится поводом для анекдотов, это не лучший признак.

Но странное дело — и говоря, и думая о «тех», никак не можешь уберечь себя от мысли: «А почему так? «Они», освобожденные из лагерей военнопленных и даже из концлагерей, сохранили человеческий вид, а как другие, наши? В Освенциме? И не только в нем. Под Фридляндом, в Ламсдорфе, и не только там? Они — мы только что видели это в Ризе — сразу же надели военную форму и ждали прихода своих, а наши, свои, лежали на нарах, и мы выносили их, нечеловекоподобных, на свет, и они умирали, не осилив радости освобождения. Умирали, получив еду. Умирали, увидев свет. Умирали, поняв, что все страшное кончилось».

Тут, не успел я еще решить для себя что-то определенное, ясное, началась дикая стрельба. Ружейная. Автоматная. Пистолетная. Взлетали в звездное небо трассирующие пули и ракеты — желтые, красные, зеленые. Каждая, имеющая свой глубокий военный смысл, — но почему их так много и все сразу?

Наши выскакивали на улицу, спрашивали о том, что случилось, и я пока ничего не мог им ответить. Выскакивали офицеры и солдаты. Выскакивали одетые и полуодетые. Выскакивали в одном нижнем. Но с оружием в руках.

А Гарта вокруг неистовствовала. И не только стреляла, а и кричала — дико, восторженно орала сотнями голосов:

— Капитуляция! Капитуляция! Капитуляция!

Я слышал теперь явственно, точно, но еще не верил, хотя и отвечал нашим последним, опоздавшим:

— Кажется, капитуляция…

Наши тоже начинали палить в воздух.

— Товарищ лейтенант! Неужели? — окликнул я оказавшегося рядом Соколова.

— Да, да… — говорил он. — Кажется, всё теперь… Конец!

А стрельба, и ракеты, и дикие выкрики — все сливалось вокруг в какой-то радостно-сумасшедший рев-грохот.

— Ты чего стоишь как сыч? — Володя бросился ко мне, обнял, приподнял. — Победа, ребятки, победа!

Подбежал Вадя:

— Неужели? Ведь это!.. А тебя не сменили?

Кажется, сменить меня в этой суматохе забыли. Вадя уже свободен, а я еще на посту.

Вся Гарта бесновалась. Палила в воздух. Плясала. Откуда-то появились гармошки, баяны, аккордеоны. Солдаты постарше, не чета нам, плакали:

— Дожили!.. Дожили!..

Офицеры перемешались с солдатами, солдаты — с офицерами. Не разберешь, где начальство, где подчиненные.

Вдали слышны звуки духового оркестра. Странные, неточные звуки, вразнобой наигрывающие мелодию знакомой песни:

Белоруссия родная!
Украина золотая!
Ваше счастье молодое
Мы стальными штыками оградим!..

Оркестр с толпой солдат двигался по улице. Звуки музыки слышались всё громче. Вот они уже где-то рядом.

Я смотрел в даль улицы. Оркестр — три солдата: две трубы и барабан, — величественно шел по мостовой, обрастая толпой. Гремела только музыка, а я уже бормотал про себя слова:

Ваше счастье молодое
Мы стальными штыками оградим!..

Странно, но надоевшая до чертиков в Гороховецких лагерях песня звучала сейчас совсем по-иному.

В шуме и сутолоке я услышал свою фамилию. Видно, вспомнили, идут сменять.

Я поднял над голвой автомат, махнул:

— Я здесь!

— Смотри, кто! Смотри!

Ко мне протиснулся Володя. А за ним — старший лейтенант Буньков и Макака.