Варткес Тевекелян - Гранит не плавится

• Название: Гранит не плавится
• Автор: Варткес Тевекелян
• Издательство: Издательство «Удмуртия»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Книга известного советского писателя В. Тевекеляна посвящена «рыцарям революции — чекистам».

Главный герой романа — Иван Силин, чекист, воспитанный на славных традициях Ф. Э. Дзержинского. Судьба ставит перед ним нелёгкие жизненные испытания, из которых он выходит победителем благодаря своей верности идеям коммунизма, несгибаемой честности, высокой принципиальности.

---

Вернувшись в камеру, я всю ночь вспоминал свою жизнь — день за днём. Ни разу не приходилось мне вступать в сделку с совестью. Я шёл прямой дорогой, честно служил партии и народу. В чём же дело? Под конец пришёл к заключению, что в стране происходят какие-то очень сложные процессы, о которых я ничего не знаю, а может быть, просто не понимаю их…

Посадили нас, группу осуждённых, в теплушку, оборудованную нарами, с железной печуркой и решётками на маленьких окнах, и поехали мы в неизвестном направлении.

Война

Специальность инженера пригодилась мне, как никогда; через год я работал в механических мастерских и пользовался правом свободного хождения по лагерю.

Мы, лишённые права переписки, были оторваны от внешнего мира. Но всё же иногда к нам просачивались, правда, с большим опозданием, кое-какие слухи с Большой земли. Мы, например, знали, что немцы оккупировали Чехословакию, Польшу и в Европе началась большая война.

Летом 1941 года мы узнали о нападении фашистов на нашу страну.

Лагерь гудел, как встревоженный улей. Люди, ещё вчера безразличные ко всему, кроме своей собственной горькой судьбы, вдруг словно проснулись и, позабыв о личных обидах, стали думать о судьбе Родины. Они сетовали на то, что сидят взаперти, даром едят казённый хлеб, тогда как народ кровью поливает родную землю. Посыпались заявления, просьбы — особенно от бывших военных и молодёжи — об отправке на фронт.

Я, конечно, тоже подал заявление, но проходили дни, недели, а ответа не было. Мы узнавали о тяжёлых боях на фронте, об оккупации фашистами жизненно важных районов страны, и все эти горестные вести камнем ложились на душу.

Я часто ходил в канцелярию лагеря, просил разрешения написать заявление. Писал в Верховный Совет, писал Сталину. Всё напрасно! То ли заявления не доходили по адресу, то ли мне не хотели доверить винтовку?..

Наступила зима — суровая зима Крайнего Севера. На земле лежал мёртвый покров снега, морозы доходили до пятидесяти градусов. Закрылись все дороги, и лагерь приуныл: теперь не выберешься отсюда, даже если разрешат…

И тут счастье снова улыбнулось мне: весной 1942 года я попал в первую партию из тридцати человек, получивших разрешение отправиться на фронт.

На собачьих упряжках добрались мы до маленького заснеженного аэродрома, а оттуда на самолётах — до «Большой земли».

Трудно описать мою радость: я опять был свободным человеком! Возможность погибнуть на фронте не страшила меня. Умереть, зная, что борешься за Родину, — это ведь счастье!

Прежде всего написал письмо Елене. Карандаш дрожал в пальцах, на глаза навёртывались слёзы. Без малого пять лет — долгих, нескончаемых пять лет — не видел я своих, днём и ночью беспрестанно думал о них. Сыновья мои, верно, стали совсем большими. Егору уже двенадцать, Степану — восемь. Какие они теперь, не забыли ли меня? А Елена? Замучилась, бедняжка, — шутка сказать, жена врага народа, с двумя мальчишками на руках! Впрочем, я надеялся на её выдержку и твёрдый характер, — не такой человек моя Елена, чтобы пасть духом. Получить бы хоть весточку из дома!.. Но это пока невозможно: я ведь не мог сообщить Елене своего обратного адреса. Да и живут ли они в заводском посёлке?..

Недели две маршировали в учебном батальоне. Потом нас, лагерников, рассортировали по разным частям и отправили на фронт.

Эшелон, в котором находился я, двигался медленно, с большими остановками. Только в апреле прибыли мы на место назначения.

Последние дни нашего длительного путешествия дорога проходила по недавно освобождённым районам. Глядя в открытые двери товарного вагона на поруганную, опустошённую родную землю, бойцы становились молчаливыми, в глазах у них загоралась ярость. Разрушенные города, сожжённые дотла деревни, железнодорожные станции без единого уцелевшего здания — вот что оставили фашисты, отступая. Я ведь газет не читал, многого не знал, но сейчас, увидев картины страшных разрушений, понял, что война идёт особенная, — недаром её назвали Великой Отечественной!..

Разгрузились быстро, бесшумно в пустынной местности под покровом ночной темноты. Прошагав километров пятнадцать по лесу, на рассвете вышли к передовым. Грохот артиллерии, трескотня пулемётов, выстрелы из автоматов лавиной обрушились на нас.

Лица у необстрелянных бойцов посерели. Люди невольно съёживались, поджимались, готовые при выстреле припасть к спасительной земле. В первые дни на фронте всем кажется, что каждая пуля ищет именно его и каждый снаряд обязательно разорвётся над ним. Потом привыкаешь…

Пополнение встретили командир полка, молодой подполковник и пожилой комиссар. После короткого митинга нас накормили и распределили по ротам. Только здесь, в глубоко вырытых траншеях, я узнал, что нахожусь на Брянском фронте и что командует нами генерал Рокоссовский.

Я не был новичком — ведь ещё совсем мальчишкой побывал под огнём, не раз ходил в атаку, дважды был ранен. Однако то, что я увидел здесь, совсем не походило на войну, участником которой мне довелось быть. Тогда всё было проще: винтовка, шашка, десяток пулемётов на целый полк, несколько короткоствольных пушек — вот и всё вооружение. Запас патронов и боеприпасов, которых раньше хватало на месяц, теперь расходовался за считанные минуты. День и ночь шла пальба из всех видов оружия. Над нами кружились немецкие самолёты-корректировщики, их сменяли большие чёрные бомбардировщики. Окопы наши беспрерывно обстреливались крупнокалиберной артиллерией. Перед нами с треском шлёпались мины, не говоря уже о несмолкаемых пулемётных и автоматных очередях. Пули свистели по всем направлениям, сыпались на землю, словно горох из порванного мешка. Казалось, стоит поднять голову — и будешь немедленно убит. Нужны были крепкие нервы, чтобы выдержать всё это.

Между тем жизнь шла своим чередом. В положенные часы кашевары приносили горячую пищу, раздавали свежий хлеб. Старшина выдавал махорку и заветные сто граммов водки. Мы ели, пили, курили. В перерывах между боями вели сердечные беседы о совершенно посторонних вещах. Главной темой наших бесед были дом, семья, дети и мирная жизнь, казавшаяся сейчас полузабытой сказкой…

Дня через три наша рота участвовала в тяжёлых боях за деревню Маклаки. Деревня эта раскинулась на возвышенности, и немцы, закрепившись в ней, контролировали всю окрестность. Ведя прицельный огонь, они препятствовали нашему продвижению вперёд. Мы трижды поднимались в атаку, но каждый раз, неся большие потери, откатывались назад.

Наступили сумерки. Усталые, возбуждённые бойцы сидели в траншеях и, покуривая, толковали о том, что сегодня атаки, видимо, больше не будет. Вдруг позади нас послышался нарастающий свист, и вслед за тем небо, как молнии, прочертили огненные шары. Они падали на немецкие позиции, сжигая все — дома, деревья, даже влажную траву. Шквал невиданного огня продолжался недолго, может быть минут десять, — и всё было кончено. Огневые точки противника умолкли, наступила непривычная тишина. Мы в четвёртый раз поднялись в атаку и, не встречая никакого сопротивления, заняли не только деревню, но и несколько безымянных высот, расположенных за нею. Нам досталось много трофеев. Оставшиеся в живых, видимо, в панике побросали всё.

Я впервые увидел трупы «непобедимых» немецких солдат. Их было много. В коротких грязновато-зелёного цвета шинелях, в подкованных стальными гвоздями сапогах, они лежали всюду — у орудий и пулемётов, в блиндажах, оврагах и лощинах, где ещё не успел стаять снег. Пленные брели в тыл под охраной наших автоматчиков.

Укрепившись на новых позициях, мы легли отдохнуть. Не успели заснуть, как к нам, в полуразрушенную хату, пришёл политрук и спросил: нет ли среди нас знающих испанский язык?

Я поднялся и ответил: испанского языка не знаю, но свободно говорю по-французски и, думаю, пойму испанца.

Политрук записал мою фамилию и ушёл. Через час он пришёл за мной и повёл в штаб полка. По дороге рассказывал, что среди пленных оказался один испанец из Голубой дивизии, его нужно было допросить.

— Из разведотдела полка позвонили по всем батальонам с просьбой найти человека, знающего испанский язык, но такого не оказалось. Хорошо, хоть ты нашёлся. Может, в самом деле сумеешь объясниться с ним, — сказал он.

Разведотдел полка помещался в уцелевшем домике на окраине соседней деревни. Принял меня худощавый майор с усталым лицом, красными от бессонницы глазами. Я отрапортовал по всей форме:

— Товарищ майор, боец Силин по вашему приказанию прибыл!

— Садитесь, — он указал рукой на табуретку. — Сейчас приведут пленного испанца, попробуйте поговорить с ним, — может, поймёт… А то я долго бился — и по-немецки, и по-английски, — никакого толка!..

В комнату в сопровождении автоматчика вошёл маленького роста солдат, заросший чёрной щетиной. Он пугливо озирался по сторонам и встал перед майором навытяжку.