Борис Екимов - Миколавна и Милосердия

• Название: Миколавна и Милосердия
• Автор: Борис Екимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Екимов Борис Миколавна и 'Милосердия'

БОРИС ЕКИМОВ

МИКОЛАВНА И "МИЛОСЕРДИЯ"

Который год уже по утрам в зеленой глухой чащобе вишен и слив, что стоят вдоль забора, поет садовая славка. Солнца восход. Прохлада и тишина. И вот зажурчала негромкая птичья песнь. Это - славка. Голос ее негромок, словно тихий ручей, журчит и журчит. Комочек легкого пуха: с ветки на ветку, с ветки на ветку, что-то склюнет - и снова журчит. Никто ее не тревожит.

Окраина поселка. В нашем дворе - покойно. В соседском и вовсе глухая тишь. Там старая Миколавна живет одиноко.

За высоким забором, за зеленой стеной деревьев ни с улицы, ни с нашего двора Миколавну не видать. Тем более что ходок из нее - никакой. Телом тучная, тяжелая, с трудом она движется на подпорах: костыль да клюка, а чаще - табурет, который толкает перед собой, на него опираясь. Горе - не ходьба. И потому дороги ее коротки: от дивана, на котором ночует и днюет - то лежа, то полулежа, - до кухонного, обеденного же, стола. А если по летнему времени на волю захочется из жаркой комнатной духоты, то с кряхтеньем и стонами выбирается Миколавна на крыльцо, надежно укрытое от сквозняков стеклянными рамами и дверями. В летнюю пору она подолгу сидит в этом стеклянном прогретом скворечнике, вздыхая и охая, порою что-то мурлычет. Песни ее - словно птичьи, слов не понять. И сама она будто большая старая птица, облезлая, обескрылевшая, еле живая, прячется, словно в дупле, в глухой огороже стен, высокого забора, густой зелени.

Только я слышу ее. Порой она меня окликает:

- Милосердию мою не видал?

- Не видал, - отвечаю ей.

- Увидишь, перекажи, пусть зайдет. Все мыкается.

"Милосердия" - это Дуня ли, тетка Дуня, а для молодых - давно уже бабка Дуня, которая живет против нас, через улицу. Она - казак вольный, в вечных походах. Ранним утром торопливо шлепают ее просторные калоши через улицу, в соседский двор.

- Миколавна! - окликает она. - Живая?..

- Слава Богу, дышу... А всю ночь промучилась. Лишь чуток комариным сном задремлю - и враз меня жаром осыпает...

И пошли речи известные, стариковские: о ночных хворях да недобрых снах.

С веранды моей видна лишь крыша дома соседского да верх стены. Все остальное заслоняет высокий забор да зелень. Но голоса и речи ясно слышны. И словно вижу картину привычную: на крыльце, на низкой скамеечке, - большая оплывшая Миколавна в просторной ночной рубахе, а рядом - тетка Дуня, худая и востроносая, словно воробей. Она не присядет. Костлявые черные ноги в просторных калошах покоя не ведают, с утра тем более. Сучит тетка Дуня ногами, уже занудившись. Соседкиным жалобам сострадает участливым быстрым говорком:

- Какая беда... Какая беда... Это надо... Беда так беда. - И успевает новости выложить и собственное, больное: - Таиса Абрамкина своего прогнала. Капеля он, говорит, и боле никто. Поросенок опять не жрет, гад. Била его, била. Кобель гавкать не стал. Ночью, слыхала, кто-то возле двора шалался, а он, сволочь такая, молчит. Нажрался и спит, нет ему горя. Ныне дам ему порки.

Беседа течет обычная, она не смолкает. Но слышится по двору шлепанье тетки Дуниных калош. Помойное ведро убрать, свежей воды принести. Летят короткие приказы с крыльца:

- Постановь... Прибери в сарай. Ведрушку - на крылец. Подотри... Подай...

Шлепанье калош убыстряется. Вихревыми кругами носится тетка Дуня по двору и скоро убегает, на ходу взахлеб передавая дела предстоящие:

- Макарьевна из проулка, ты ее знаешь, они кур помногу держали, вроде помирает, надо бежать глядеть. Мишка вчера бутылок привез два мешка, а в нашем магазине их не берут. Сваха переказала...

И вот уже калоши зашлепали вон со двора. Снова тишь. Лишь Миколавна в голос бурчит:

- Прозвонила - и нет ее... Коза комолая... Черти ее поджигают, лётом летит... Милосердия называется.

Это уже - для меня, чтобы я посочувствовал.

Спустя час ли, другой услышу я зов:

- Покличь мою милосердию... Увеялась...

Но где ее сыщешь, бегучую тетку Дуню? Надежный замок на воротах. Кобель хрипло лает, видно, пошла впрок наука. Хозяйка же - вольный ветер.

- Милосердия называется... - желчно цедит в своем дворе Миколавна. - Денежки любит получать.

- Не глядел? - порой снова окликает меня. - Нету ее?

- Не видать, - отзываюсь я.

"Милосердия" - это тетки Дунина официальная должность при хворой соседке. Миколавна - человек одинокий. Таким людям с недавних пор собес нанимает помощниц. Оплата - сущие копейки, отсюда и круг забот: заглянуть раз-другой в неделю, хлеба купить да молока; иная полы подотрет - спасибо и на этом. Но старые люди мудрят: всяк - свое. Отсюда и споры. Обязана "милосердия" с огородом помогать или не обязана? Щи варить?.. В хате прибирать?.. Обязана - не обязана... Деньги им платят.

У Миколавны за короткий срок этих "милосердий" сменилось трое или четверо. "Обязана... Не обязана"...

- У людей милосердия грядки поливает, - сообщала тетка Дуня. - А твоя процедит скрозь пальцы - и ушла.

- У людей - стирают, а твоя - с маникюром, культурная.

Кончилось это понятным; других отстранив, тетка Дуня заступила на должность при Миколавне: носить из магазина хлеб, молоко, получать хоть и малую, но копейку. Выслушивать укоры:

- Ушла и в тину села. Не дошумишься. Так и скачешь, так и скачешь.

Тетка Дуня и впрямь скачет весь день, словно воробей, промышляя. Востроносая, ростом невеликая; из-под заношенного платка быстрый глазок ее шныряет туда да сюда, словно воробьиный, ища поживу.

- Тетка Дуня! - окликнешь ее. - Тебе не надо...

- Надо, надо... - не даст она и закончить и скачет ко двору.

Траву ли скосишь, яблоки-паданки некуда девать, вяленая рыба год провисит на чердаке, пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет.

- Кабан пожрет, - говорит она. - Куры поклюют.

Порою и не зовешь, она сама углядит:

- У тебя терновка падает, либо не нужна? Я заберу, - и тащит к себе еще зеленую кислую ягоду.

- Картошку старую заберу... Мелкую тоже заберу...

Выйдешь ли за двор, на улицу, глядишь - волокет чего-нибудь. С мешком ли гнется, на тачке везет.

- От Ильченки, - сообщает. - Груши падают, черномяски. Порежу да посушу. У меня груш нету, негде приткнуть.

- От Лаптевых... Огурцов у них нарастает, не успевают сбирать. Мне и желтяки сойдут. Своих бы насажала, да негде.

А уж от Миколавны с пустыми руками не выйдет. Какую-нибудь плошку ли, банку несет. Старые щи, засохший хлеб... Залежалось ли что, прокисло - все впрок птице Божьей.

К вечеру тетка Дуня устает. Долог день летний. Устанет - уже не скачет. Годочки свое берут. А их уже - семьдесят. Ширк да ширк калошами - к Миколавне бредет.

Миколавна же порой вечерней, когда в стеклянном скворечнике дышать нечем, спускается во двор на волю. За день она выспалась, отекла ли, припухла ото сна. Но сидит гоголем, рассказывает про телевизор: что показывали да как. Главное, конечно, кино. Сначала была "Мария", потом "Роза", теперь "Тропиканка". Миколавна глядит эти фильмы дважды: утром и вечером. Помнит их наизусть. А тетке Дуне всегда недосуг. Утром - в бегах, а вечером - засыпает. Включит телевизор - и заснет перед ним. Порою за полночь светят синим ее окошки. Это - включенный телевизор. А хозяйка спит. Все проспит, а узнать любопытно: про Марию, про Розу они ведь, считай, свои. Спасибо Миколавне, она доложит в подробностях, кто, как и с кем.

Течет неспешный рассказ.

Просторная скамейка возле крыльца. Во дворе - вечерние тени. Тетка Дуня сидя тут же задремывает под мерный рассказ. Голова ее клонится, клонится, и даже храп раздается.

- Ты чего не слухаешь, спишь?! - окликает ее Миколавна.

Тетка Дуня вскидывается и говорит в свое оправдание:

- Ныне, гутарят, такая и смерть будет: поснем все - и конец.

- Кто гутарит?

- Люди. В магазине, в очереди.

- Брешут они. А в каком магазине?

- Возле станции.

- Ты и туда добралась?

- С бутылками. Мишка два мешка притянул. Говорит, сдай. А в нашем магазине не берут их. И на площади не берут. Пришлось туда переть.

Мишка - это сын тетки Дуни. У нее две дочери, сын. Все отдельно живут.

- Здоровье у тебя хорошее, - говорит Миколавна, - вот ты и прешь.

- Откель? - слабо протестует тетка Дуня. - Ныне с утра под лопатку ширяет. Ширь да ширь, ширь да ширь.

- Мало ширяет. Надо бы - до болятки, - свое гнет Миколавна. - Не жалься. Хорошее у тебя здоровье, прямо кониное.

Это уже - обида. Трудно ее стерпеть. Но приходится. Тетка Дуня терпит, горько вздыхая, склоняя седую голову.

- Кониное... - бьет и бьет ее Миколавна. - У меня вот здоровья нет, я дома сижу. А ты - как на шильях, с утра до ночи скачешь и скачешь.

- Сравнила... - дрогнул тетки Дунин голос. - Меня нужда гонит. Кабы не нужда...

В этом вся суть: Миколавна - богатая, а тетка Дуня - бедная. Потому и носит чужие горшки. Это понятно всем.

- Денег мне хватит, - при случае говорит Миколавна. - И еще останутся.

Наши люди и впрямь живут небогато, но еще и прибедниться не прочь, чтобы не гневить Бога. Миколавна же напрямик режет: "Мне денег за глаза... Еще и останутся".