Борис Екимов - На хуторе (рассказы)

• Название: На хуторе (рассказы)
• Автор: Борис Екимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Летом в этой кухне любят жить городские внуки: днем - прохлада, да и с гулянки можно прийти, когда вздумается, не тревожа бабку.

Мне нравится эта кухня, старинное жилье: глинобитные стены, мазаный пол, русская печь, запах сухой мяты, полынных да сибирьковых веников.

Мне нравится хозяйка, старый воробушек в белом платочке с быстрыми живыми глазами. Мне нравится ее гнездо: флигелек в две комнаты: кухня да горница, все аккуратно помазано и побелено, от завалинки до трубы. Просторный огород, петуньи, пахучий табак да высокие алые мальвы возле забора, скамеечка у ворот. Но сидеть на ней время не позволяет. Разве что ради гостя...

- Какие новости? - спрашиваю.

- Откель мне знать, - скромно опускает глаза хозяйка. - Зимой хоть радио гутарит. А ныне - лишь огород, хата да кухня, курята да поросенок с утра до ночи... Раздираюсь, как бык на склизу.

Но помаленьку кое-что узнаю.

Бобылка Раиса, что прибилась к хутору лет пять назад, оказалась мужней, приезжали за ней на машине, зовут в семью, и мужик обещает не пить, потому что постарел, вот теперь и думай. Премудрые Рахманы - они же привыкли чужими джуреками своих родителей поминать - доумились Рахманы: сыпят к своему порогу семечки, приманывают чужих кур, приманят - и шлычку набок, в лапшу. Надюрка Рахманова проводила своего Митрия в больницу, в райцентр, с серьезной болезнью, да его и было видать: сделался вощаной, долго будут лечить, запихнула в больницу и считай тем же ходом привезла ему на замену какого-то с усиками, может, на время, а может, насовсем. А ведь Митрий тоже не с возу упал, они в загсе, на жизнь записанные... Кошенковы наладились самогонку гнать, для жизни подмога, люди хвалят ихнюю самогонку из сахара, не то что Вахина отрава. А Вахины же - переселенцы из Грозного, к жизни нашей никак не привыкнут: лежат-лежат, потом сядут, сидят-сидят, потом лягут; осенью люди давали им картошку, капусту, свеклу - несли ото всех дворов, кто мог, весной семена да рассаду навязывали, а у них одно - посохло, другое - не взошло, третье - Вахины козы погрызли, потому что зимой забор в печке пожгли, а новый не поставили... А у Коли Бахчевника...

Помаленьку хуторская жизнь для меня прояснивается. Но нынче пора летняя, долго не рассидишь.

- Надо лезть, мазикать... - спохватывается баба Катя. - А то глина заклекнет.

И вот она уже наверху, возле трубы, хоть и невысокая кухонька, но как-то боязно глядеть на старую женщину. "Восемьдесят лет да еще два года..."

На прощанье решил пошутить, кричу, посмеиваясь:

- На флигеле труба тоже рук просит!

- На той неделе полезу! - отвечает старая женщина. - Там еще на подловке делов...

Поднимаю глаза на шеломистую флигеля крышу, опасаюсь и предостерегаю:

- Там высоко... Василий приедет. Или Мария...

- Дождешься их, - отвечает баба Катя и подсмеивается: - Чего я, вовсе, что ль, некудовая?

- Кудовая! - машу я рукой на прощанье. - Еще какая кудовая.

"СКОЛЬ РАБОТЫ, ПЕТРОВИЧ..."

Подворье Алеши Батакова обычно встречает и провожает меня собачьим лаем: заливистая шавка - у ворот; у скотьих базов - волкодав в добрую телушку ростом глухо гавкнет, глядит: куда правишься. Хозяина не видать.

Подворье, даже по меркам хуторским, огромное: подле забора - малая хатка, а дальше - город: скотьи катухи, сараи, крытые да выгульные базы, скирды сенника, а еще - немереные огород да сад, которые тянутся в упор до займищного леса. Где-то там, в глубине своего просторного государства, Алеша. Заросшее недельной щетиной лицо, вваленные щеки, худое жилистое тело. "Петрович, сколь работы..." - обычное присловье его.

Видимся нечасто. Больше - на ходу.

Вечером, уже в полутьме, на лошади скачет, остановится:

- Бычки другой день домой не идут, - жалуется. - С чеченскими свалахтались, уходят на просо, аж к Змеиному рыну. Это ведь до поры... Надо искать да гнать. - И поскакал в гору. Пригонит бычков поздно, уже в ночи.

Чуть свет, на заре, на берег идем с приятелем, к лодке, навстречу громыхает Алешин тракторенок. Уже от воды. В тележке - мотор, сети да ящики с рыбой, коли есть она. Порою мимо проскочит, лишь рукой покажет: мол, спешу; чаще остановится, не выключая движка, доложит: "Сплыл на леща... Сплыл на чехонь..." И результат. Закончит обычным: "Петрович, на уху возьмешь?" "Спасибо, сами поймаем". - "Ну гляди... Будешь уезжать - упреди. Посерьезней чего добудем..." И покатил дальше.

Вечером возвращаюсь от речки и займища мимо Алешиного подворья. Сумерки. Солнце уже опустилось за Львовичеву гору. Шавка залаяла. На ступенях крылечка что-то шевельнулось. Глянул: Алеша сидит.

- Здорбово дневали, - говорю.

- Слава богу, Петрович, заходи. - И на шавку прицыкнул, а сам сидит на ступенях.

Я вошел во двор, он лишь тогда медленно приподнялся, посмеялся над собой:

- До хаты добрался, а взойти не могу... Ныне жену отправлял, в три поднялся, поехал, три раза сплыл. Надо, Петрович... Отвез жену прямиком к базару. Вернулся, сколь работы, Петрович, не присел за день. Одно за другое цепляет. Скотина, птица, огород... Вот прибился к хате, присел и не встану. А надо еще собак покормить да и самому... Тебя чем угостить, Петрович?.. Либо чехонью? Хорошая подошла...

Я отнекался и, быстро распрощавшись, ушел. Какие уж тут беседы...

Другое дело - днем. Идешь мимо, увидишь, окликнешь: "Здорово работбали!" "Слава богу, Петрович! Заходи, попроведай..."

Побритый, улыбчивый, ясноглазый, Алеша глядит молодо, как и положено в тридцать с немногим лет; тем более, что он на лицо худощав и телом костляв и жилист, подвижен, на ногу скор.

- Новости какие? - любопытствует он. - В городе, в Москве? Мы тут потонули в навозе. Ничего не знаем. Газет не видим. Да и когда их читать, Петрович? Сколь работы... Телевизор паутиной оброс, летом про него и забыли... Сколь работы... Пойдем поглядишь мое хозяйство. Хвалиться особо нечем. Надумал вот хату строить...

Про хату давно было сказано. Два ли, три года назад притянул Алеша трактором ребристые молотильные катки с Евлампиевского хутора, с его руин. В древние годы этими катками, вырубленными из дикого камня-песчаника, молотили хлеб на токах, потом катки приспособили ставить фундаментом, под первый венец. Вот и Алеша на них позарился, трактором приволок, потом оправдывался, что они лежат без дела:

- Петрович, сами-то ладно, а скотина должна под крышей стоять. Иначе с нее не спросишь. Это мне отец всегда говорил. А он по скотине был первый. И гуляк держал, и овечек, и коз. Помногу. За что и выжили... Петрович, птица под белым небом лишь днем, а ночью надо в тепле... Тем более на гнезде, - внушал он. Петрович, она хоть и свиньей зовется, но в сырости, при сквозняке жить не будет, - убеждал он меня.

Его отец когда-то жил здесь. Батаковых подворье старые люди еще помнят. Оно давно в руинах.

Дело в том, что на хуторе Алеша - новосел, хотя и здешний рожак. Когда-то Батаковы здесь жили, а потом ушли в райцентр. Там и Алеша трудился на судоремонтном заводе. Женился, двоих сыновей народил, построил дом - все как положено.

А потом начались горькие перемены. Все закрылось. Невеликие заводики: авторемонтный, судоремонтный, металлопроволочный, "Сельхозтехника" и прочее. Бродят мужики по райцентру с утра до ночи, друг об друга бьются. Нет работы.

У Алеши сыновья - малолетки, жена, сам - четвертый... Вот и приехал на старые пепелища. Стали жить враскорячку: дом - в райцентре, там - школа, там учатся сыновья и, конечно, мать при них, хозяин - на хуторе.

Брошенную развалюху-"саманку" подправил, на землю нынче, слава богу, запрета нет.

- Петрович, тут столь делов... - показывал он свое хозяйство при знакомстве и первых встречах. - Тут работать и работать...

Летом приезжают жена да сыновья. "Трудятся, как мураши... - говорят о них. - На речку не ходят".

"Речка" - это вроде хуторского бульвара ли, клуба для молодых. Городские внуки там кувыркаются на зеленой травке, загорают, в воде бултыхаются, крутят любовь. Алешиных ребят там не видно.

Да их и нигде не видно. Батаковская усадьба в полхутора. Как не затеряться среди скотьих сараев, катухов, базов да навесов, а еще - молодой сад, огородная плантация.

- Петрович, тут делов...

"Делов" и в самом деле немало. Тот же погреб. Кажется, что в нем? Обычная крытая яма с "выходом". Летом там холодок. Для молока, для всякого варева хорошо. Не скиснет. Зимой хранится картошка да другой овощ. Сам когда-то копал в доме своем, в поселке. Крышу менял, когда подпревала. Сосед мой, хозяйственный дед Петро, погреб соорудил - всей улице на удивленье, ходили на экскурсию. Широкий спуск по ступеням, а внизу - простор: картофельный закром, полки для банок с вареньем-соленьем, место для бочек, высокий потолок, труба для вытяжки - словом, хоромы. Но что дед Петро...

Алешин погреб, когда я лишь заглянул в него, обомлев, это что-то немыслимое: вроде станции метро. Глубоченный бункер в два этажа с перекрытием. Дикого камня кладка на растворе. Электрический свет.

- Петрович, - убеждал меня Алеша, - погреб для хуторского быта - первое дело. Это в городе - холодильник, бросил кусок мяса - и все. А у нас... Молоко кислое, пресное, творог... А картошки сколь... А свеклы, моркови. Себе, скотине...