Александр Барченко - Доктор Чёрный

• Название: Доктор Чёрный
• Автор: Александр Барченко
• Издательство: Современник
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1991

---

— Эй, слушайте! Вот тут малый, француз, механик с французского парохода, загулял на берегу и упустил пароход. Остался без бумаг с тридцатью марками в кармане. Я знаю его отца, боцмана на гаврском трансатлантике, и взялся его довезти до Роттердама. Как придём на место, он угостит вас, а теперь приставить его к мельнице вместо Пекки Химмонена. Этот пьяница больше следит за уровнем рома в бочонке, чем за уровнем воды в трюме. При авралах давать его штурману… Если захочет, пусть стоит в помощь на штурвале. На вахту не назначать — у нас не пароход… Кто его обидит, будет иметь дело со мной!.. Ну а теперь по местам! Боцман! Ставь всё до брамселей… Петерсен, не выпускайте пока лиселей! В море должно засвежеть. Как войдём в шхеры, разбудите меня!

Шкипер спустился к себе в каюту, а Беляев в сопровождении боцмана направился на бак в матросскую палубу получить койку и место.

— Пока под вахтой, можете спать! — сказал ему боцман на довольно сносном французском языке. — Впрочем, сначала осмотрите помпу и мельницу. Вы станете к ним после полуночи. У нас вахта по шести часов: ничего не поделаешь, народу мало. Наши ребята ничего себе. Только с тем белобрысым, что привёз вас сегодня, держите ухо востро. Он эстонец с русского берега. Мерзавец порядочный! Ну да мы с ним, слава Богу, в последний рейс едем. В Риге контракту срок.

Беляев поблагодарил словоохотливого боцмана и пошёл наверх к ветряной мельнице, служившей приводом к помпе. Беляев в несколько минут освоился с несложным механизмом.

«Лавенсари», под бизанью и кливерами, отошёл довольно далеко с рейда, в глубине которого мерцала целая куча разноцветных огней.

Люди разошлись по марсам и реям. С треском и хлопаньем развёртывалась слежавшаяся за неделю стоянки парусина, и через несколько минут с мачтами, одетыми с ног до головы, «Лавенсари», с шипом взрезавший воду красиво выгнутым носом, ходко пошёл вперёд.

XIII

Беляев освоился с жизнью на корабле даже для себя самого неожиданно скоро.

Он отстаивал вахты у мельницы и у штурвала подручным, как заправский матрос, и когда, сменившись, он залезал в свою узкую койку с жидким, брезентовым тюфячком, она казалась ему мягкой, как пух, и уютной, как гостиная фешенебельного дома.

Правда, в первые же сутки, когда в открытом море шквалистый зюйд-вест развёл крупную зыбь и «Лавенсари» лёг в галфвинд, подставляя волне далеко вылезший из воды скуластый бок, Беляев, что называется, ноги протянул от жесточайшей морской болезни и весь день валялся на штабеле мокрых досок наверху, не будучи в состоянии переносить затхлого воздуха матросского жилья и с отчаянием помышляя о том, что такое удовольствие, быть может, предстоит ему каждый день в течение почти целого месяца. Не находись купленный им в Ханге браунинг в каюте капитана вместе с саквояжем, он не задумался бы, пожалуй, пустить себе пулю в эти минуты. Но уже на следующее утро, после того как он очнулся от тяжёлого сна, которым забылся на рассвете там же, под открытым небом, на досках, измученный вконец головокружением и рвотой, он с боязливой радостью ощутил, что чувствует себя совершенно иначе. В первую минуту, когда, закоченевший от холода на ветру, он слез со своих досок, у него снова закружилась голова. Но он чувствовал, что это просто естественная слабость, и убедился, что ощущает отчаянный голод, между тем как вчера для него величайшим страданием было думать о пище.

Он поплёлся в палубу, где матросы уже сидели за большим закопчённым чайником, тщательно умылся, выполоскал рот и с наслаждением выпил, одну за другой, три кружки горячего чёрного кофе с выжатым лимоном.

Он долго не решался дотронуться до хлеба, но в конце концов не одолел мучившего его искушения и съел огромный ломоть, круто посыпанный солью.

Выйдя на палубу, он с ужасом ждал обычного приступа рвоты, пока наконец не убедился, что выдержал с честью обычное для всякого новичка в море испытание, и понял, что ему больше нечего бояться качки.

Он живо заинтересовался корабельной работой и жизнью. Ему не раз приходилось прежде ездить по морю на пароходах. Ездил он из Севастополя в Одессу, а прошлым летом совершил на пароходе прогулку из Петербурга до Гельсингфорса.

Но там обстановка была совершенно иная. На пароходе он ехал барином, не принимая участия в его судьбе и интересах. На «Лавенсари» он чувствовал себя полноправным членом этого маленького плавучего государства, и в те минуты, когда стоял у штурвала или вместе с другими матросами трекал снасть и брасопил реи, его сердце наполняло гордое сознание, что, хоть и в маленькой части, от него зависит судьба и путь большого ходкого судна.

Скоро освоился он и с обязанностями рулевого; через каких-нибудь три-четыре дня, стоя перед качающейся в медном резервуаре буссолью, умело следил за нервными вздрагивающими движениями магнитной стрелки и, к большому удовольствию товарища по вахте, безмятежно дремавшего за штурвалом, в одиночку справлялся с дрейфованием и рысканьем судна.

Вспомнив гимназические годы, когда он состоял в почётном звании взводного на уроках гимнастики, он пробовал забираться по вантам до марса, потом по стень-вантам выше и скоро очутился у самого клотика, а к началу второй недели храбро маршировал вдоль грот-реи без леера.

С матросами он скоро сошёлся, насколько это можно было при условии притворяться французом.

Впрочем, большинство этих бывалых ребят знало хоть по нескольку слов на каком угодно языке. С эстонцем Янсоном, доставившим его на «Лавенсари», Беляев, помня советы боцмана, старался держаться настороже. Но до сих пор белобрысый матрос ничем не оправдал в глазах Беляева нелестной аттестации, данной ему боцманом. Наоборот, Янсон старался, очевидно, отнестись к новому товарищу с особой предусмотрительностью, оказывал иногда мелкие услуги, никогда не задирал, не насмехался над его промахами в работе, как делали, в особенности на первых порах, другие матросы.

Беляева, между прочим, на первых порах изумила обстановка парусной работы и манера, с которой её здесь выполняли. Начитавшийся в своё время Станюковича и помнивший до сих пор красочные картины его «морских» рассказов, Беляев представлял себе авральную работу чем-то торжественным — молниеносными маневрами с громовой, отрывистой командой капитана, руганью виртуоза боцмана, непременно красноносого горького пьяницы. Тщетно он ждал «сгорания» парусов, заминка в котором «на один секунд» влечёт-де тяжёлое наказание.

Здесь, когда нужно было ложиться на другой галс, капитан Маттисон, не торопясь, выходил из своей каюты, ковыряя зубочисткой во рту или почёсывая под кожаной курткой свою богатырскую грудь. Заглянувши к штурвальным, по румбу ли держат, он поглядывал на небо, как будто на горизонте, где безбрежная водяная даль уходила в небо, у него были метки, иногда обёртывался к случившемуся около помощнику-штурману с вопросом:

— А что, Петерсен, не пора ли нам перевалиться на левый бок? — И звал боцмана.

Тот свистал команду, и матросы, тоже не торопясь, кто дожёвывая, кто застёгиваясь на ходу, брались за шкоты и тянули брасы или расползались по реям брать рифы или крепить марсели.

— Куда торопиться? — недоумевал боцман, к которому как-то обратился с вопросом Беляев. — За нами никто не гонится, и щеголять нам не перед кем. Да если мы так-то, без надобности, будем корпус трепать быстрым поворотом, наша посуда через пять лет служить откажется. Если бы шквалы прозевали или шторм захватил близко к берету, где каменьев много, тогда другое дело.

— Они и тогда, пожалуй, так же поползут, если привыкнут не торопиться!

— А вот будет шторм, тогда посмотришь.

И Беляев получил возможность убедиться в правоте боцмана уже на следующий день, когда внезапно, в каких-нибудь двадцать минут, жестокий норд-вест развёл волну, в которой начал купаться бушприт «Лавенсари» до самого корня.

Беляев, стоявший на этот раз подручным у штурвала, с изумлением наблюдал, как, словно живая, исчезала парусина и заменялась бурою грубой тканью штормовых триселей.

И когда, приведённый к ветру, «Лавенсари» снова взрыл носом огромную пенистую волну и, выпрямившись, пошёл убегать от шторма, Беляев не верил своим глазам, что эти самые флегматичные, ленивые с виду ребята, осторожно сползавшие теперь по вантам на палубу и тотчас же, с равнодушным видом, направившиеся к кадушке с водой закуривать свои закопчённые трубки, за минуту назад с ловкостью и быстротой акробатов на такой высоте выполняли работу, в то время как «Лавенсари» купал в волне нок грота-реи. Каждый работал не только за себя, но и для себя, отлично понимая, что от быстроты работы зависит жизнь. Но такие минуты на глазах Беляева выпали за всю неделю один только раз. С вечера четвёртого дня установился лёгкий юго-восточный ветер, свежий и ровный, позволявший нести чуть-чуть зарифлённые марсели.