Борис Екимов - Путевка на юг

• Название: Путевка на юг
• Автор: Борис Екимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Василий наш надъезжал, говорит в первую очередь многодетные семьи. Какие здоровье с детями подорвали. Отцов, говорит, а также матерей, до возможности. Ныне вот путевка желудочная - для Николая! А как. по женскому делу придет по внутренним болезням, сразу, говорит, жену его отправим на юг, в лучший курорт, нехай отдыхает, заслужила.

Ленка с матерью разом дернулись. А пока они в память входили, Лелька тачала свое:

- А там, кума, на курортах, магазинов страсть какая-то. Прям один возле одного наставлены. И полны магазины всего. Люди привозят и скатертя, и накидки бархатные с кистями, тюль, матерьялы какие расхорошие. Мужикам ничего не нужно, у них волочай в голове. А ты, кума, поедешь, по-хозяйски всего наберешь и подлечишься. Здоровье ведь никудовое, как и у меня...

- И не говори, кума, - радостно подтвердила Ленка.

И пошли тут разговоры, вовсе для сердца медовые.

Докончили бутылку. От второй Лелька решительно отказалась, ссылаясь на дела; Ее провожали далеко за двор, почти до амбаров и долго прощались.

А воротясь во двор, Ленка с матерью еще раз все обсудили. И решили накрепко: Тарасовым не уступать. И когда Николай вечером воротился, встретили его чуть не с песнями. Встретили, накормили, стакашек поднесли и за компанию сами выпили, и тогда уж все вместе песню заиграли, заветную:

Коля, Коля, Николаша,

Как мы встретились с тобой!

И все кончилось миром. Ночевал Николай в доме, с Ленкой, на мягкой перине. Переночевал и начал готовиться, к отъезду.

3

С последним возом Николай возвращался к вечеру. За клубом, на выгоне, топотили и блеяли козы, и багровые клубы пыли вздымались над хутором.

Воз был остатний, маленький, в две копны. Управились с ним быстро. Николай, отогнав лошадей, домой не пошел, а к магазину направился. Но не выпивка ему требовалась, а иное. Дело в том, что жена и теща денег, выделили в обрез. Заказали на станции билет, столько же на обратную дорогу дали. Десятку накинули на курево и остальные расходы. Спорить было опасно. И Николай промолчал. Денег он решил подзанять.

И после того как распряг лошадей и прогнал их на попас, идти-то нужно было не в магазин, а в иное место. Но он в магазин пошел, с пустой, но такой понятной всякому человеку надеждой, на счастливый случай. Может, что-нибудь подвернется, и тогда не нужно будет идти и просить.

У магазина сидел Алешка, конечно, выпивши. Денег у него не было да и не могло быть, но Николай все равно спросил:

- У тебя денег нет? Четвертную, а? Мне на курорт ехать, а мои... - он подробно объяснил положение.

Алешка выслушал и с пьяной флегматичностью сказал:

- Дурак... Какие деньги... А были б - не дал. Лучше пропить. - И вдруг в его голове проснулась мысль. - Ты скоро едешь? - спросил он.

- На той неделе.

- Давай сделаем так: поедем на станцию и загоним твою путевку. Ныне дураков много развелось, какие по курортам любят шалаться. Денежки возьмем и гульнем. У меня кореш есть, На станции, возле базара живет. А там в семь утра бендежка открывается.

Николай не перебивал его, а потом сказал:

- Иди ты... Мне лечиться надо.

И пошел от магазина. Он вдруг единим разом понял, что никто ему денег не даст. А идти надо, куда он сразу думал, - к матери. Пойти и попросить.

- Николай! - крикнул ему сзади Алешка, - Николай!

- Ну, чего тебе?

- Иди... Иди сюда, говорю.

Николай вернулся нехотя.

- Чего?

- Ты трезвый, что ль?

- А то какой...

- Ну и дурак. Кто же тебе трезвому денег-то даст? Давай выпьем.

У Алешки "огнетушитель" был, выпили его, И Алешка приказал Николаю:

- Теперь иди.

И Николай пошел. Путь его был недалек. От магазина и клуба виден выл огромный тополь старой скуринской усадьбы. Этот тополь стоял всегда, возвышаясь главою сначала над куренем дела Петра, потом над новым домом, который ставили Скуридины: отец и старший брат Михаил, и он, Николай, им помогал. Нижние ветви тополя отжили свое, и кудлатой главой тополь шумел в вышине. Даже в безветрие слышался сверху его легкий ропот.

Сейчас в просторном доме под тополем жили бабы: Николаева мать-старуха да старшая сноха ее - Шурка. Дом построили с размахом, на два входа, хотели большой семьей в нем жить. Да не вышло. Друг за другом ушли на уютное ветютневское кладбище отец и Михаил. Дети старшего брата по сторонам разлетелись. И теперь аукались в просторном доме две женщины: бабке Нюське давно переваляло за восемьдесят, и она теперь пугала своя годы, то убавляя, то набавляя их; Шурка же свои помнила твердо: через год она на пенсию уходила.

Тополь за скуридинским домом заметен был издали. В погожем вечернем сумраке он долго светил над хутором закатным багрянцем. Когда ко двору подходил Николай, тополь уже притухал. А на базу было темно, но еще не спали, разговаривали.

- Здорово дневали! - с наигранной легкостью приветствовал родню Николай. - Живые еще?

- Здорово, полуношный гостенечек, - ответила невестка.

- О-о, ты вечно недовольная, - уселся на скамью Николай и полез за куревом. - Здорово, мать, не болеешь?

Мать сидела на той же скамье, сухонькая, согбенная. Платок ее белел в вечерней мгле, а черное лицо скрадывала тьма.

- Да чего... Годы выжила, то там засвербит, то тута. Ныне вот а руку вступило, зудит, спасу нет. Да жаром всю осыпает.

- Чего ей... - поддержала сноха. - Ее годы... Лежи да полеживай. Сынок вот проведывает, - усмехнулась она, - в том месяцу был, ноне опять пришел.

- Ну, зачала...

- А либо брешу? Косились, ты чего не зашел? Косы отбить некому. Спасибо Зырянин, а то хоть реви.

- Чего ж не переказала?

- А то ты не знаешь, что косить. Ладно, - вздохнула она, - без тебя обошлись. Скосила и свезла. А ты выпить зашел, добавить?

- Ты прям аред какой-то, - подосадовал Николай. - Точишь да точишь. Другой раз и зашел бы не захочешь слухать тебя.

- Ты заходи, - спокойно ответила невестка. - Заходи, да по-доброму. А как энтот раз вы с Алешкой... тот черт зевлоротый, и ты не лучше. Пришли. Дай да дай. Я ж вам влила, по-людски, по два стаканика. Так вам цебарку надо. А твои потом на меня плетут-плетут, не знают, чего и навешать.

- Ну ладно, ладно, - вспомнил о цели свой прихода Николай, - что было, то утекло. Сейчас-то гляди, тверезый.

- Тверезый ты не придешь, - по-доброму засмеялась невестка. - Ты и ноне хоть чуток, но выпитый. Но это ничего, такой-то бы всегда.

- Раздиктовала, - усмехнулся Николай.

Шурка отцедила молоко и спросила:

- Мама, може, выпьешь молочка, тепленького?

- Не хочу.

- А ты, кум? Влить тебе? Оно же пользительное тебе, для твоей болезни. Мои вон приезжают, они завсегда: мама, мама, парного. Оно, говорят, очень пользительное. И снохи пьют, прям из-под коровы, не гребают.

- Ну, влей.

Николай выпил кружку парного. Давно он не пробовал парного молочка.

- Как там твоя? - негромко спросила мать. - Никто не болеет?

- Чего с ними сделается! Дите у Нюськи кричит. Бабка Чуриха приходила. А он кричит и кричит.

- Ты, може, Николай, поешь? - спросила Шурка. - Щи я ныне варила, еще теплые.

Николай вспомнил, что не ужинал, и не отказался. Миску щей смолотил и полбуханки хлеба,

- Може, картошку будешь?

- Не, - отказался Николай. - Налупился, хвост не прижму.

Шурка понесла молоко в сарай. А мать спросила:

- Люди говорят, куда-то посылают тебя, в какую-то лечбу? Взаправди?

- Да, мать, еду подлечиться. Решил подправить здоровье. А то кабы... Он подробно рассказал о своей путевке, о том, как узнал о ней, как не верил и какие надежды теперь с вею связывал. Он рассказывал долго - кума подошла и слушала, - а он говорил, говорил, потому что много думал, в последние дни о болезни своей, о лечении, о жизни, а рассказать было некому. А этот дом и эти люди...

Дом матери и кумы-невестки был для Николая на хуторе единственным теплим углом, куда он мог прийти и поесть и выпить да еще покуражиться, коли дурь в голову войдет. Но он ходил сюда редко, лишь когда уж очень подпирало: похмелиться или выпить недопитое. Ходил редко, потому что слишком много того, чего не хотел бы он слышать, слышал он здесь. Все горькие слова матеря я кумы были правдой. Но правду он знал и без них и лишний раз не хотел ее слышать. И как в давние времена ушел он с этого подворья, от отцовских укоров, так и не возвращался. Его тут жалели всегда, над горькой жизнью его здесь плакали. Николай же хотел иного.

Душе его, уязвленной иного лет назад, хотелось отрады. Хотелось прийти в отцовский дом счастливым. Да все не получалось. И теперь уж не получится, верно. И горько было лишний раз слышать материнские вздохи.

Да что мать... Эта горбатая старуха с черными зубами уже давно отмерла, отлепилась от сердца. Слишком долго они жили порознь и в собственной Николаевой судьбе столько горечи было и забот, что для матери там места не оставалось. Где-то далеко, в светлой памяти детства, иная мама виделась. Но не эта... А уж кума Шурка и подавно. Разным они жили, о разном думали.

Особенно остро понял это Николай прошлой зимой. Он тогда выпил день и другой, поругался со своими и жил бобылем в кухне. Вернее, лишь ночевал, потому что с темна до темна находился у скотины. Разом двести голов он кормил, один, без напарника. Петро болел, а подмены не находилось. А зимняя работа, она нелегкая. Еще темно, еще добрые люди зорюют, а уж за силосом ехать кормить скотину, а потом песня на весь день пойдет: дробленка, солома, и снова силос, и опять дробленка. И почистить у быков - тоже дело нелегкое. Тем более что работал Николай в старом коровнике, навоз в вагонетках вoзил. В новом, конечно, полегче, но всем туда хотелось. А глотку драть Николай не умел. К тому же старый коровник был привычнее, вроде родного дома, где каждый сучок и трещина в половице памятны. Много скотины здесь побывало. Иные имени остались написанные и не стертые на старых станках. Лимонка, Буря, Ерка, Синичка, Дворянка... И многих Николай помнил. Забудешь ли, Ерку? Давно уж ее перевели. Но какого лиха с ней принял. В первотел Ерка отелилась внезапно. Пас Николай скотину, а Ерка вдруг пропала. Была, была, а вечером ее не оказалось. Поехали искать. И места, где он пас, Первые да Вторые городбища, не больно укромные: несколько березовых с осиной колков.