Людмила Свешникова - Клеверное поле

• Название: Клеверное поле
• Автор: Людмила Свешникова
• Издательство: Кн. издательство
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990

---

Женщина с уважением посмотрела на красивый кошелёк.

— Чего нельзя — ночуй. На дежурстве я, а ты иди за линию, вторая изба с краю. Спросишь Микешу Попова — сынок мой. Скажи, так, мол, и так, мать прислала. Молока пускай даст, на загнётке картоха утрешняя в чугунке…

«Безумство застрять на этом степном разъезде, — размышлял Игорь. — Да, пожалуй, так, но невозможно покинуть место, где ты увидал Главную Картину. А треклятое панно в Оренбурге? Чёрт с ним! Тошнотворная работа: рабочий с бицепсами культуриста и жизнерадостная колхозница на фоне заводских труб и тучных нив. Нет уж, пускай Ионыч малюет — ему не привыкать!»

— А то надумаешь — приходи к обеду, кассирша за час до поезда приходит, — сказала женщина.

— Завтра не уеду. Послезавтра.

— Ладно, иди прямиком через пути, там дорога есть. Скажи Микеше, мол, так и так…

Игорь перешёл железнодорожную линию, он шёл и улыбался, думая, что станционная сторожиха, должно быть, очень добрая женщина. Узкий просёлок зарос по сторонам высоченной полынью, горьковатый аромат её мешался с другими незнакомыми запахами, свежими и пьянящими. За полынью огоньки изб пропали, и он было решил, что заплутался, но неожиданно вышел к посёлку, к приземистым строениям с огородами в путанице тёмных плетней.

Долговязый костистый Микеша не удивился гостю и без долгих расспросов сказал:

— Подушка в мазанке есть и дерюжка стелена. Курить там никак нельзя — сено сложено.

Игорь постеснялся спросить об ужине, сидел на брёвнышке недалеко от мазанки и курил, заглушая сигаретой голод. Скоро луна пробилась на наволочном небе, высветив необъятный простор, и простор этот поразил Игоря, городского жителя, привыкшего видеть небо в промежутках между крыш. Он словно бы вдруг оказался в другом мире, в котором можно верить в сказочных великанов, неторопливо расхаживающих под высоким небом, свободным от паутины проводов и ничем не ограниченным.

Уснул он перед рассветом, ненадолго пробудился от мирных звуков: тягучего мычания коров, посвиста кнута и голосов женщин, провожающих стадо. Опять заснул, и ему приснилось клеверное поле, горящее каплями влаги, он будто бы клал на холст торопливые мазки, но руки отчего-то немели. Стараясь оживить их дыханием, он стонал.

— Захворал, что ли? — прервал кошмар голос станционной сторожихи. Она стояла, вырисовываясь тёмным силуэтом в дверях мазанки. — Вчера-то чего не поел? Микеша сам и не догадался…

Завтракали они вдвоём парным молоком и пшённой кашей. Хозяйка сказала, что Микеша работает на тракторе, пора сенокосная, да вот беда, лето выдалось дождливое и кладёт дождичек травы. Утро опять было пасмурным, с мелкой водяной пылью, но Игорю ясно представлялось за обложными тучками золотое кипение, которое, хоть к полудню, обязательно зальёт землю. Он заторопился на вчерашнее место у железной дороги, выложив на стол червонец. Хозяйка удивилась:

— Видно, долго у нас жить собрался?

— Не прогоните, поживу день-другой. Писать хочу.

— Куда же в непогодь да без плащишка?! — забеспокоилась хозяйка. — На вот куфайку. Моросит вроде маленько, а прошибёт до косточек.

Игорь с благодарностью накинул на плечи засаленную телогрейку и ушёл узким просёлком к железнодорожному полотну.

День разгуливался, тучи уплыли на запад, сначала робко проглянуло бледное солнце, став постепенно спелым и жарким, и влажный, ослепляющий блеск рассыпался по травам. Игорь, заранее приготовив палитру, начал писать. Не было вчерашних лиловых туч с позлащёнными рваными краями, но помнились их оттенки. К вечеру он вернулся к избе сторожихи, неся картину в откинутой от бедра руке, боясь смазать краску.

Микеша вернулся с работы, сидел на завалинке, мусоля потухшую «беломорину». Игорь поставил картину рядом с ним и, разглядывая, отошёл на несколько шагов.

— Картинка-то красивая, — заключил Микеша. — И зачем только кормовые травы рисуешь, нарисовал бы море, поинтересней ещё чего…

Он был прав: картина была красивой, только красивой, и не было в ней той чудесной живости, ощущения, поразившего Игоря. И опять он достал мастихин.

Микеша удивился:

— Зачем портишь? Тебе ненадобна, так мне отдай, на стенку повешу.

— Возьми, — сказал Игорь. — У меня есть в запасе полотно.

— В городе-то много ли платят за картинки? — поинтересовался Микеша.

— Нормально платят — жить можно.

— И квартира есть?

— Есть.

— Вот люди! — хмыкнул Микеша. — Всё-то у них есть, а маются, выдумывают… Так и будешь рисовать, пока самому по душе не придётся?

— Так и буду.

— Мне бы вот деньжат прикопить, избу в Тоцком поставить, жениться…

— А дальше что? — поинтересовался Игорь. — Что дальше?

— Как что? Жить буду.

«Как всё просто, — подумал Игорь, — просто и хорошо без мучительных исканий, без терзающего разочарования. Жить, обедать, ужинать, смотреть телевизор, растить детей. Должно быть, для счастья достаточно довольствоваться тем, что достижимо без терзаний. А он? Несчастлив, что не может перенести на полотно буйство красок на цветущем поле. И будет ли это его Главной Картиной или спустя время появится вторая, третья… Почти все великие художники прошлых столетий оставляли после себя людям радость. Чужим людям. Муки и нищета доставались их близким при жизни».

— Жена, поди, недовольная — мотаешься от дома далеко, — сказал Микеша.

Жена? Игорь вдруг увидел лицо её и руки, придерживающие на коленях болезненного мальчика. «Ты жесток! — произнесло видение. — Ты равнодушен ко всему, кроме своих проклятых красок!» Игоря не тронуло мысленное видение, всё потеряло смысл, всё сейчас осталось в другой плоскости жизни, и существовала одна картина. Он равнодушно подумал: одержимые должны оставаться одинокими, чтобы никому не приносить огорчений.

Игорь прожил на разъезде около двух месяцев, днём писал, вечером же долго сидел на пороге мазанки, наблюдая угасание просторного неба. Ночь затопляла степь и посёлок, избы тогда становились похожими на невиданных зверей, сонно уткнувших тупые морды в лапы.

В августе степь порыжела, иссохла, пыльные смерчики без устали крутились по ней. Клеверное поле давно выкосили, осталась одна бурая стерня с редкими огрехами — увядшими кустиками. Игорь писал теперь по памяти, раз и навсегда запечатлевшей июньское сочное великолепие.

Кончились деньги, пора было возвращаться. Чтобы купить билет, пришлось продать Микеше наручные часы и свою импортную рубашку. В поезде соседи по купе недоверчиво косились на загорелого, косматого Игоря в пиджаке, надетом на одну майку. Ему же было безразлично, как его воспринимают, он не отрывался от окна до Бузулукского бора. Должно быть, по традиции поезд опять приветствовал строй сосен длинным гудком. Возвращался Игорь с твёрдым намерением вернуться следующим летом.

Жена встретила его враждебно, с отвращением глядя на его одичалую внешность. Были слёзы и упрёки, и он, понимая её, не обижался, стараясь отмалчиваться. Появилась тёща и в который раз изрекла, что только дуры связывают жизнь с разными там поэтами и художниками. Со временем всё немного уладилось. Игорь пошёл в свою мастерскую в надежде на заказы — семье нужны были деньги. Ионыч поворчал больше для вида: панно в Оренбурге он сделал один, заработок не пришлось делить пополам. Игорь взял заказ на два портрета, получились они у него без живости, лица походили на маски. Ионыч сокрушённо покачал головой:

— Ну, старик, меньше бы бродяжничал!

Руки Игоря словно утратили былую лёгкость. Над тем, что он писал по заказам ради заработка, стояло воспоминание о сиянии красок на клеверном поле, и он тосковал.

Наступила поздняя осень с ночной седой изморозью на газонах, колючим реденьким дождём и дружным листопадом. Нескончаемый поток мокрых зонтиков и блестящих от влаги машин торопился утром по улицам, втаптывая в грязь опавшие листья. Игорь же вставал поздно, нехотя шёл в мастерскую, заранее ненавидя предстоящую работу. Часто он, не сумев пересилить себя, отказывался от заказа, жена упрекала в лености, и, чтобы не слушать упрёков, приходилось долго в одиночестве бродить по улицам или сидеть вечер в кафе, если было немного денег. Стало тяготить и общение с друзьями-художниками, неустанно спорящими о смысле искусства, — это казалось ему бессмысленным и скучным. Иногда он шёл к реке. Осенью берег был безлюден, на песке только лежали перевёрнутые лодки да хлопали на ветру рваные тенты на пляжных «грибках». Игорь подолгу смотрел на текучие серые воды, это успокаивало, и думал о скорой длинной зиме, отдаляющей возвращение в Оренбуржье.

В один из осенних дней он побродил по городу, вышел к реке, сел на перевёрнутую лодку и закурил. За спиной у него взвизгнула тормозами машина, хлопнула дверка и проскрипели по песку приближающиеся шаги. Досадуя, что уединение нарушено, Игорь не обернулся, а человек сел рядом на лодку, пощёлкал вхолостую зажигалкой и весело сказал: