Александр Етоев - Человек из паутины

• Название: Человек из паутины
• Автор: Александр Етоев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-251-9

Роман «Человек из паутины» повествует о событиях странных. Герои его тоже в большинстве своем не от мира сего. Шаман, живущий на дереве в некой метафизической Сибири, паучиха в человечьем обличье, ненавидящая двуногих и плетущая против них заговор, охотники за человеческой желчью, занимающиеся своим живодерским промыслом в Питере, китайские мафиози, поставляющие им жертвы. Весь этот шутовской хоровод вращается вокруг фигуры главного героя произведения, издательского работника, волею обстоятельств погруженного в пучину страстей.

---

– Мальчики, вы совсем охренели? Вы бы еще танцы в палате устроили… «Зубровка». – Она обошла Алика, взяла в руки бутылку, понюхала, плеснула в пустой стакан. Отпила, поморщилась, ее передернуло. – Гадость! Как вы эту отраву пьете! Да еще без закуски.

– Так и пьем, – сказал негр Алик, почувствовав, что возможный скандал обходит их, кажется, стороной. – Не морщась. За здоровье прекрасных дам. Людочка… то есть Танечка… то есть…

– …Машечка, – выручила Алика медсестра.

– Машечка, а мы как раз думаем – хоть бы, думаем, сестренка какая зашла, украсила наш мужской коллектив. Мы ж не просто так керосиним, у нас повод – день рождения Джавахарлала Неру.

– Вы бы эту свою морилку хоть в графин перелили, – слабо улыбнулась она. – А если контрольный обход? А если бы сегодня не я, а Сивцева или Бизюк работала? Ночь же, люди в палатах спят, а из вашей одни матюги несутся. – Она взглянула на одеревеневшего Ванечку, укоризненно покачав головой. Ванечка качнул тоже, и сигарета выпала у него из зубов. – Вепсаревич, вы же не курите. Или это на вас Чувырлов так плохо действует? Смотрите, мы можем вашего соседа и отселить. Мест в больнице хватает.

– Ну Машенька, ну ты же такая интересная девушка – спортсменка, комсомолка, красавица, – ну почему же сразу и отселить. Мы – всё, мы уже завязываем. Сейчас остаточки допьем и бай-бай. – Негр Алик потянулся к бутылке.

– Так, – сказала медсестра строго, – на сегодня больше никакой пьянки. Пустую тару я унесу с собой, а то свалите у батареи в сортире, а после Семен Семеныч вставляет нам метроскоп в задницу. И хабарики свои уберите. Придумали тоже – дымить в палате.

– Машенька, а метроскоп – это что? – спросил негр Алик, услышав непонятное слово.

– Метроскоп, Чувырлов, это такое зеркало. Им матку проверяют у женщин, – удовлетворила его интерес сестра. Затем посмотрела на Вепсаревича и смущенно ему сказала: – А я ваш стишок читала. Про жертву немытых рук. Очень понравилось. Особенно, где вы про микробов пишете. Вы поэт?

Ванечка глядел на Марию. За все время, что она была здесь, он не выдавил из себя ни слова. Конечно, он видел ее и раньше. Но мало ли зеленых халатов мелькало на фоне этих больничных стен. Неужели надо было напиться пьяным, чтобы увидеть ее лицо. Хмель по-прежнему гулял в жилах, но это был спасительный хмель. Ванечка забыл про болезнь, он не слышал пустозвонства соседа, ему хотелось, чтобы это мгновение протянулось как можно дольше. «Машенька» – он влюбился в имя. «Машенька» – он примеривал имя к своей судьбе. «Машенька» – говорил он мысленно и сразу же отводил глаза, опасаясь что мысли вдруг обретут голос.

– А правда, что вместо пиявок в медицине сейчас используются клопы? – звучал из космоса Аликов тенорок.

Ванечка ничего не слышал. Он жил на другой планете, где были только два человека – она и он. Очнулся он лишь тогда, когда услышал сквозь больничную вату невозможные, неправильные слова:

– Нет, завтра меня не будет, то есть уже сегодня. У меня отпуск до середины июля. А потом я вообще отсюда хочу уволиться, надоело, заявление уже написала.

– Как? – вырвалось из Ванечкиной груди. «А как же я?» – хотел крикнуть он обиженным голосом, но вовремя погасил порыв. Стало холодно. Проклятая паутина не грела. Хмель стал горьким, а голос Алика раздражающим и колючим, как стекловата.

– …Телефончик… – дребезжал Алик. – Дети? Дача? Ах, муж ревнивый?.. Много мяса, мало дров – знаешь загадку? Вот и не шашлык, а заноза в жопе…

Ванечка смотрел на нее. И, наверное, это было жутко нелепо: поросший паутиной мужик, небритый, страшный, воняющий алкоголем, – и женщина с такими глазами. «"Аленький цветочек" какой-то, натуральные красавица и чудовище…» – в голове его плодились, как мухи, банальные литературные штампы, и от этой заезженности, банальности становилось еще тошнее.

– Слушай, ты, – сказал он внезапно, хватая Алика за рукав халата. – Замолчи, а? Задолбал! – Ненависть ядовитой волной затопила его сознание. Он готов был убить соседа, садануть его вонючей бутылкой, придушить, выкинуть из окна.

И сосед это, должно быть, почувствовал, потому что отстранился от Ванечки и испуганно заёрзал на койке.

– У тебя чего, крыша съехала? – произнес он увядшим голосом и с тревогой посмотрел на сестру: – Нет, ты видела? Я что, я – ничего, а он сразу халат мне рвать.

Машенька подошла к Ивану, села рядом, провела рукой по его плечу. Ненависть ушла так же вдруг, как и накатила на Ванечку. Стало стыдно, особенно перед ней. Он сидел, тупо глядя на стоптанные домашние тапочки на волосатых своих ногах, выглядывающих из-под полы халата, на нервно сцепленные, напряженные пальцы, на графин, на тумбочку, на окно – на что угодно, только не на нее. На нее он смотреть боялся.

– Спать пора, – сказала она Ванечке мягко. – Вы ложитесь, утро вечера мудренее. Это нервное, это сейчас пройдет. Я вам капель дам, и сразу уснете.

– Да, – ответил Ванечка очень тихо. – Да, пожалуйста, только… приходите еще.

Глава 14 Что для эллина копронимос, то для русского человека – говно

Семенов Семен Семенович, заведовавший в ИНЕБОЛе отделением дерматологии, тем самым, на котором лежал и мучался от неизвестности и тоски несчастный Ванечка Вепсаревич, шел аллейкой Первого Медицинского терзаемый ревнивыми мыслями. Еще бы, ему, профессору, доктору медицины, человеку заслуженному, известному, наставляет рога жена. И если бы с каким-нибудь черноусым лихим гусаром, красавцем двадцати пяти лет, который носит ее на руках и купает в ванне с шампанским! Так нет же! С их главврачом, этим хроническим скрягой, который ходит в дырявых носках и годами не меняет рубашек. Этим лысым, беззубым бабником, у которого таких, как его Тамарка, в каждом городе целое общежитие. Этим пьяницей, который за стакан алкоголя продаст родину и последние штаны снимет.

«Напьюсь! Как пить дать напьюсь!» – зло думал Семен Семенович и мысленно себе представлял, как он вызовет однажды блядуна главного на дуэль, и белым январским утром они встретятся на белом снегу, и этот блядун позорный навылет прострелит его, Семен Семеныча, сердце, и на него, на Семен Семеныча, будет падать январский снег и не таять, бляха-муха, не таять, потому что тело уже остыло и душа улетела в рай. А потом прибежит Тамарка, заплачет, бухнется на колени и будет просить прощения, но какое, бляха-муха, прощение, раньше надо было его просить, когда он, живой и здоровый, приходил с работы домой, а она с блядоватым видом, накрашенная, наманикюренная, надушенная, якобы собиралась в театр с Веркой, своей блядью-подругой. Знаем мы эти театры, и Верок мы этих знаем. Дальше так: Тамарка, не дождавшись прощения, вынимает из бюстгальтера нож и убивает сперва этого блядуна, а затем – без колебаний – себя. Три трупа на заснеженном берегу – многовато, но зато впечатляет. А потом они встречаются на том свете, и он ей тихим голосом говорит: «Эх, Тамарка! Ну на кой ты, Тамарка, хрен променяла меня на этого говноеда? Я ж тебе и духи французские на юбилеи дарил, и в Болгарию мы прошлой осенью ездили, и не изменял я тебе совсем, ну, может быть, раза три от силы – да и то это была обязаловка – конференция ж, международный престиж, бляди входят в программу общекультурных мероприятий…»

Вообще-то, Семен Семенович, будучи человеком интеллигентным, вслух таких выражений, как говноед, бляха-муха, блядун и прочее, в жизни не употреблял никогда. Он и грубости-то произносил редко, а уж слов матерных, нецензурных в лексиконе не держал вовсе. Но сегодня его прорвало. Слишком много накопилось внутри, слишком явно изменяла ему супруга, слишком нагло вел себя коварный начальник, слишком часто шушукались у Семен Семеныча за спиной коллеги и бросали вслед рогоносцу откровенные смешки и улыбочки.

Профессор шел по аллейке Первого Медицинского, погруженный в свои мрачные думы. Он не видел ни цветущей сирени, ни студенток с глазами ангелов, дымящих сигаретами на скамейках. В руках профессор держал контейнер – металлический переносной ящик с копрограммами и скляночками внутри. Возвращался он к себе в ИНЕБОЛ с университетской кафедры дерматологии, где профессор читал курс лекций, а также вел практические занятия. Контейнер он захватил по пути. Дело в том, что в институтской лаборатории из-за вечной текучки кадров не хватало рабочих рук, чтобы заниматься анализами на месте. Вот и приходилось пользоваться добротой соседей, оплачивая эту доброту из бюджета, то есть практически из собственного кармана. От контейнера, в котором в прозрачных скляночках лежал конечный продукт жизнедеятельности организма профессорских подопечных, ветерок разносил вокруг мягкий, но настойчивый аромат. Студенты и случайный народ, оказавшийся в университетской ограде, немели и затыкали носы, а аллергики и люди с интеллигентным нюхом, те просто убегали с дороги. Профессору не было до них дела – убегали и убегали, ему-то что.