Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

• Название: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
• Автор: Петр Михин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17638-1

Автор книги Петр Алексеевич Михин прошел войну от Ржева до Праги, а затем еще не одну сотню километров по Монголии и Китаю. У него есть свой ответ на вопрос, что самое страшное на войне — это не выход из окружения и не ночной поиск «языка», даже не кинжальный огонь и не рукопашная схватка. Самое страшное на войне — это когда тебя долгое время не убивают, когда в двадцать лет на исходе все твои физические и моральные силы, когда под кадыком нестерпимо печет и мутит, когда ты готов взвыть волком, в беспамятстве рухнуть на дно окопа или в диком безумии броситься на рожон. Ты настолько устал воевать, что больше нет никаких твоих сил. Иные молят, чтобы их ранило. Но когда на твоих глазах пулеметная очередь выворачивает наружу печень или превращает в кровавую маску лицо, а осколки отрывают руки и ноги, такое желание как-то стихает.

---

Такое обращение смутило и напугало меня. Дело принимало серьезный оборот.

— Кто ваши сообщники?! А может, чтобы взорвать орудие, песочку в ствол подсыпал?!

Этого было достаточно, чтобы меня расстреляли. Но я нашелся:

— Да где же вы в болоте песок возьмете?

Снова и снова, в какой уж раз я повторял по требованию Капицкого, как все случилось. Но особисту требовалось «признание»:

— Снаряд и ствол разлетелись вдребезги — это факт! И ничем не докажете, что они были чистыми. А то, что люди не пострадали, только отягощает вашу вину. Признавайтесь чистосердечно — это облегчит вашу участь. Подумайте над этим. А я пока расчеты допрошу.

Лейтенант удалился, прихватив с собою мой автомат. В дверях блиндажа замаячил автоматчик.

Капицкий долго допрашивал других батарейцев. Особенно тщательно — солдат 3-го расчета. Когда он вернулся ко мне в блиндаж, я ничего нового сказать ему не мог.

— Кое-что проясняется, — загадочно сказал он, садясь напротив меня. — Признавайтесь и называйте сообщников.

— Я сказал вам все. Давайте отстреляем все оставшиеся в этой партии снаряды — проверим, нет ли среди них порченых, — предложил я.

— Ты что?! Хочешь, чтобы я вместе с тобой порвал остальные орудия?! С моею помощью выполнишь вражеское задание?! — вскипел Капицкий.

— Отчего же они порвутся, если, по вашей версии, взрыватели у всех снарядов исправны, а орудия мы в вашем присутствии еще раз почистим. А снаряды все равно расходовать надо, скоро пехоте поддержка потребуется.

— Будем судить тебя, лейтенант, за умышленный подрыв орудия, и никак ты не отвертишься. Так что пойдешь со мною в Смерш.

Я знал, что из Смерша не возвращаются. Ни за что ни про что недавно увели раненого Волкова, вырвался человек к своим — «свои» и увели, привязав за руку к стремени коня. Мне стало страшно. Там, в Смерше, тем более не докажешь свою невиновность, а им свою работу надо показывать: дескать, не даром хлеб едят. Горько умирать предателем от пули своих, уж лучше бы немцы убили.

Следователь, с видом, что все выяснено и моя вина доказана, поднялся и направился к выходу. В этот момент меня осенило: роковой выстрел третьего орудия был по счету вторым! Если бы гаубичный ствол был грязным, он взорвался бы при первом же выстреле!

— Но это же был второй выстрел! — отрешенно вскрикнул я вслед особисту.

— А какое это имеет значение? — не оборачиваясь, бросил Капицкий.

— Нет, ты послушай, я докажу тебе, что ты, лейтенант, неправ! — закричал я изо всех сил.

Мой крик и обращение на «ты» возмутили следователя. Он вернулся, чтобы поставить меня на место. Сел и с насмешкой уставился на меня.

— Если бы ствол орудия был грязным или в чехле, то в стволе взорвался бы первый снаряд. Но у первого снаряда был исправный взрыватель, а потому выстрел был нормальный. Почему же взорвался второй снаряд, когда ствол был уже прочищен первым выстрелом, а чехол был сорван напором воздуха, как считаете вы? Да потому, что у него был неисправный взрыватель! — высказался я.

Капицкий задумался. Мучительно долго он искал отпор моим убедительным аргументам, понимал, что рушится весь выстроенный им каркас предварительного обвинения. Потом лицо его просветлело, он улыбнулся и сказал:

— Счастливый ты, лейтенант! В ящике лежало два снаряда: нормальный и испорченный. Ведь мог же ящичный схватить первым испорченный снаряд. Орудие от него и взорвалось бы, а тебе — расстрел! Ну а теперь твоя правда — ты невиновен. Благодари судьбу.

Вот тут он правильно рассудил, подумал я, все-таки соображает. А мне, если б не моя догадка, был бы каюк.

Ночью всю партию подозрительных снарядов с огневой позиции увезли на склады.

Снаряд угодил мне под мышку…

В один из жарких августовских дней стрелковый батальон, в котором из двухсот солдат оставалось полсотни, по приказу начальства атаковал немецкую траншею под деревней Полунино. Все поле, по которому бежали в атаку красноармейцы, было устлано трупами ранее наступавших здесь бойцов.

Воодушевляя и одновременно принуждая своих солдат к действию, командир батальона Глыба бежал в цепи наступавших. Я, командир взвода разведки артбатареи, которая поддерживала батальон огнем своих, стоявших далеко в тылу орудий, бежал рядом с комбатом. Сзади меня с разматывающейся катушкой телефонного кабеля на спине поспешал телефонист — мой единственный подчиненный, остальные четверо моих разведчиков и связистов лежали на этом трупном поле, убитые на прошлой неделе при неоднократных попытках взять ту же проклятую траншею. Снаряды, которые я мог применить против немцев в этом бою, были строго лимитированы, поэтому я приберегал их для отражения возможных контратак противника.

Когда до немцев оставалось метров двести, к их пулеметному огню присоединились минометы. Мины стали густо рваться около нас. Мы бросились на землю. Я втиснулся между двумя трупами. Они в какой-то мере защищали меня от осколков и пуль. Но вот мина рванула рядом и подняла в воздух правый труп. Падая, он накрыл меня с головой. Черви посыпались мне за шиворот, а из пронзенного осколками вспученного живота дохнуло отвратительным зловонием. И хотя все поле окутывал этот тошнотворный, сладковатый трупный смрад разложения, к которому мы в какой-то мере уже притерпелись, эта концентрированная порция вони чуть не лишила меня сознания. И хорошо, что я совладал с собою, не оказался в обмороке! Потому что оставшиеся в живых солдаты батальона уже начали отползать назад, на исходные позиции, и я бы очнулся в плену. Вслед за ними и комбатом, который безуспешно пытался задержать своих солдат для продолжения атаки, пополз и я.

Пробираясь под страшным пулеметно-минометным огнем между бесчисленными трупами вслед за уползающими в свои окопы пехотинцами, я все время приподнимал голову и оглядывался назад: не бегут ли немцы, не кинулись ли они в контратаку? И точно! Смотрю, под прикрытием минометного огня немцы выскакивают из своей траншеи и густой цепью бегут вслед за нами — и догнать им нас, ползущих среди разрывов мин, ничего не стоит! Сейчас они расстреляют нас из автоматов в спины и займут наши ровики, а дальше — прорвут наш хлипкий передний край и погонят остатки батальона назад, подальше от Ржева. Надо спасать положение! Кроме меня этого сделать никто не сможет!

— По траншее, прицел меньше четыре, батареею, огонь!

Телефонист тут же передал мою команду на батарею, благо цел телефонный кабель. И вот они — летят наши снаряды!! Они рванули как раз там, куда подбежали немцы. Большинство фашистов было уничтожено, остатки стали спешно отползать в свою траншею. Контратака немцев отбита!

А наш батальон, потеряв четырнадцать человек убитыми и ранеными, благополучно впрыгнул в свои неглубокие ровики. Потные, грязные, изможденные беготней по трупному полю, изнуренные страхом красноармейцы распластались на дне окопов. А комбата младшего лейтенанта Глыбу, единственного уцелевшего офицера в батальоне, уже вызывает по телефону комполка:

— Ну, захватили траншею? — спрашивает строго майор Соловьев.

— Не смогли. Залегли под сильным огнем и вернулись на исходную.

— Как вернулись?! Ты с ума сошел?! Немедленно возобновить атаку! Чтобы сегодня же с батальоном был в немецкой траншее, понял?!

— Так точно.

Ни в какую атаку жалкие остатки батальона Глыба, конечно же, не поведет. Это бессмысленно, да и невозможно. Но через час новый вызов по телефону:

— Ну, как? — спрашивает нетерпеливый Соловьев, которого, в свою очередь, пилит командир дивизии.

— Да продвинулись метров на сто, — отвечает Глыба.

— Действуй дальше, чтобы к вечеру траншея была наша!

Когда в очередной раз комбат, убежденный в бессмысленности наших немощных атак, услышал строгий голос командира полка и снова соврал, да будет ложь его святой, что продвинулись якобы еще на пятьдесят метров, майор потребовал:

— Дай трубку артиллеристу!

Спрашивает уже меня:

— Ну, как там пехота, наступает?

— Да, еще продвинулись метров на сорок, — отвечаю, чтобы не подводить младшего лейтенанта: он, бедняга, уже не рад, что за неделю из взводного в комбаты вышел. Жалко ему поднимать солдат на бессмысленную смерть, а командованию не дано понять сложившуюся обстановку на передовой, твердит одно, да и только: давай, атакуй! — лишь бы не затухало наше никчемное наступление.

Между тем немцы, может в отместку за гибель своей роты под моими снарядами, принялись беспощадно обстреливать минами и снарядами наш передний край. Десятки и сотни разрывов вспучились фонтанами земли и болотной жижи. Поднялся страшный грохот, земля заходила ходуном, того и смотри уйдет из-под тебя, и полетишь ты в тартарары. Клубы пыли и дыма окутали наши позиции, бесчисленные смертоносные осколки мин и снарядов заполонили все вокруг. Мы с комбатом Глыбой, его ординарцем и моим связистом всунулись в небольшой, глубиной в метр, блиндажик, чтобы спрятаться хотя бы от осколков.