Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

• Название: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
• Автор: Петр Михин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17638-1

Автор книги Петр Алексеевич Михин прошел войну от Ржева до Праги, а затем еще не одну сотню километров по Монголии и Китаю. У него есть свой ответ на вопрос, что самое страшное на войне — это не выход из окружения и не ночной поиск «языка», даже не кинжальный огонь и не рукопашная схватка. Самое страшное на войне — это когда тебя долгое время не убивают, когда в двадцать лет на исходе все твои физические и моральные силы, когда под кадыком нестерпимо печет и мутит, когда ты готов взвыть волком, в беспамятстве рухнуть на дно окопа или в диком безумии броситься на рожон. Ты настолько устал воевать, что больше нет никаких твоих сил. Иные молят, чтобы их ранило. Но когда на твоих глазах пулеметная очередь выворачивает наружу печень или превращает в кровавую маску лицо, а осколки отрывают руки и ноги, такое желание как-то стихает.

---

— Ничего! И мы заживем!..

Возможно, эти качества зародились у него в раннем детстве, когда вся семья, от мала до велика, с утра до ночи батрачила на соседа-богача. Работали няньками и подсобниками, сторожами и посыльными. А небольшого роста, худенькая, но семижильная, никогда не боявшаяся никаких трудностей мать, моя бабушка Агафья Михайловна, до замужества Красникова, с рассвета до ночи работала на соседа в поле и на току, в доме и на скотном дворе. В лютый мороз, орудуя тяжелым вальком, стирала в проруби белье. К тому же надо было, пока не подросли ребята, обиходить и свою корову, двор, сад, огород. Единственной помощницей в хозяйстве была у нее старшая дочь Анастасия.

В германскую войну отец сначала был рядовым стрелком. Бегал в атаки, до последнего дыхания под кромешным огнем держал оборону. Несколько раз был легко ранен, дважды отравлен немецкими газами — глаза покраснели на всю жизнь. Как обстрелянного и смышленого солдата, красивого и стройного, стоявшего на правом фланге взвода, батальонный командир взял отца связным с ротами. Из батальона в роты телефона тогда не было и все распоряжения передавались с помощью связных. Связной — ответственная и очень опасная должность. От его расторопности, находчивости и живучести зависели действия целой роты. В любую минуту, днем и ночью, какая бы ни была погода, какой бы ни шел обстрел, есть ли засада вражеских разведчиков, особо охочих до связных в качестве «языков», он, связной, должен быть готовым бежать, ползти в роту. В пургу и туман, в темень «глаз выколи», в проливной дождь он обязан разыскать ротного командира и на словах передать ему приказ из батальона. Большинство тогдашних солдат из крестьян, даже самые смелые, не могли быстро уловить, запомнить и точно передать приказание, путались:

— Так что, ваше благородие, их скородие велели передать вам, сейчас вспомню, забыл, как это называется…

Отец эту опасную должность связного выполнял хорошо и надежно. А располагался он, будучи в ежеминутной готовности бежать в роту, в «предбаннике» блиндажа командира батальона, вместе с ординарцем и телефонистом из штаба полка. В какой-то мере связной общался с господами офицерами, наблюдал за ними, слушал их разговоры, а по должности — осведомлялся, информировался и тем самым учился, приобщался, многое перенимал, усваивал, становился культурнее и грамотнее своих сослуживцев. Может, поэтому отец, закончивший всего-навсего церковноприходскую школу, считался в селе самым грамотным и знающим человеком.

Старшего сына, Александра, убили на германской войне, двое младших уцелели. Поэтому, когда после Гражданской оба младших, в том числе и мой отец, вернулись домой, Агафья Михайловна перестала батрачить на соседа. С радужными надеждами все они принялись за крестьянский труд уже на своей земле и для себя. Мать не могла налюбоваться на сыновей. А перед глазами постоянно возникал образ старшего, который так и не вернулся с германской войны.

После Гражданской войны отцу было двадцать три года. Он был полон сил, здоровья и надежд. Женился, вместе с младшим братом купили лошадь, получили земельный надел и впряглись в крестьянство. В маленькой хате двум женатым братьям было тесно. И младший, Василий, решил ехать в теплые края, в Сочи. Лошадь пришлось продать на дорогу. Отец купил пару волов и на них управлялся с хозяйством. А там подрастал жеребенок. У меня в связи с этим жеребенком сохранились интересные наблюдения. Он родился зимой, его ночью внесли в хату, и первым, кого он увидел при свете лампы, был я, уже годовалый. Всю зиму я общался с ним, ласкал и кормил его. Видно, он считал меня своим старшим братом. Потому что, когда он вырос в кусачего и брыкающегося жеребца, подпускал к себе только отца и меня. Он покорно стоял у плетня, ожидал, пока я, трехлетний, взберусь к нему на спину, осторожно вез меня на луг, терпеливо ждал, пока надену на его передние ноги пута — толстую веревку с петлей и узлом на концах.

На зиму отец устраивался на работу в Борисоглебске. Плотничал, был бригадиром. Читал там газеты, был в курсе политических событий. Прослышал о грядущей коллективизации. В селе, как и в городе, осуществлялась новая экономическая политика (НЭП), были даны послабления в торговле и в экономической деятельности. Крестьяне стали богатеть, особенно семьи, в которых было много рабочих рук. Оживилась деятельность кузнецов, портных, сапожников, бондарей, шорников. Заработали на полную мощность кирпичные заводы, мельницы, крупорушки, в околотках появились конные, а то и дизельные молотилки, веялки, паровые коноплемялки. Открылись клуб, изба-читальня. Было много построено больших кирпичных домов под железной крышей. Сохи заменялись на плуги.

Выбился в середняки и отец. Пополнились закрома, хлеба и на весну стало хватать, во дворе появилось много разной скотины, каждую осень и весну резали свинью, кроме молока начали кушать мясо и яйца. Купили самовар, стали чай пить с сахаром, покупать и печь по праздникам ситные пироги из пшеничной муки. На стене затикали часы-ходики. Всей семье пошили шубы, обновили носильные вещи, завели постельное белье. Осенью отец привозил из-под Балашова целый воз арбузов.

Всю зиму 1924/25 года отец заготавливал в лесу и возил домой дубовые бревна на сруб большого дома. На этой горе бревен среди улицы по праздникам и вечерами восседала молодежь. Играли, веселились, пел большой самодеятельный хор. А через пару лет, когда лес подсох, отец в одиночку поставил величественный сруб под просторный дом.

Вошло в силу и хозяйство его фронтового друга Дьячкова. Он всегда видел в отце вожака, поэтому предложил ему купить совместно конную молотилку, подзаработать на ней денег и приобрести потом дизельную, а там и мельницу или, на худой конец, крупорушку. Зная о грядущей коллективизации, отец отказался, друг не верил в изменения жизни, обиделся и развел на старинном заброшенном кладбище промышленный яблоневый сад. За что впоследствии и поплатился. При раскулачивании ночью, в зимнюю стужу, под душераздирающие крики детей и женщин его вместе с семьей насильно погрузили в кузов грузового автомобиля и увезли на станцию в Борисоглебск, а там втолкнули вместе с такими же «кулаками» в товарный вагон, защелкнули двери и увезли в Сибирь.

Будучи от природы сообразительным и деятельным, работал отец всегда споро, творчески и качественно. Был любознательным, быстро схватывал и впитывал любую идею, какое угодно тонкое мастерство. На фабрично-заводском уровне он своими руками мастерил все, что требовалось по хозяйству. Телегу или сани, дугу или упряжь, валенки свалять или сапоги стачать, овчину, а то и хромовую кожу выделать, сруб срубить или мебель сделать, плодовые деревья привить или печь сложить, скотину вылечить или на зиму арбузы замочить — все умел и отлично делал сам. Единственное, о чем сокрушался — зубы не умел вставлять, хотя часы ремонтировал.

Но отец так и не реализовал своих возможностей. То коллективизация помешала, то беспартийность, то стихия, а больше всего, наверное, — крестьянская и советская забитость.

Не осуществилась и отцовская мечта путем более рационального ведения хозяйства, отхожего зимнего промысла в Борисоглебске, неимоверного напряжения всех своих физических и умственных сил зажить побогаче. Однако надежд он не терял. Стал работать в Борисоглебске и летом. Вместе с товарищами поступил на курсы десятников-прорабов. Успешно, в числе лучших, окончил их. У меня перед глазами фотография: стоят довольные выпускники, и среди грубоватых, убого одетых мужиков выделяется выправкой одетый в легкое осеннее пальто нараспашку высокий, красивый, молодой мужчина со спокойным, умным и открытым лицом. Это мой отец. Однако менее способным выпускникам, но членам партии, дали должности, а отцу пришлось снова работать плотником.

Решил отец податься в Москву, там попытать счастья. С весны по декабрь 1931 года наша семья жила в Москве, в Кожевенном Вражике. На двух солдатских койках в переоборудованной под общежитие на сотню человек церкви устроились и мы вчетвером. Третий ребенок, младшая дочь Валентина, умерла в раннем детстве. Но и в Москве беспартийному отцу развернуться не дали, он возглавил бригаду по асфальтированию улиц, в том числе и Охотный ряд заасфальтировал. Я успешно учился в четвертом классе московской школы № 1 в Замоскворечье.

У меня самым сильным впечатлением от Москвы остались воспоминания о беспризорниках. Они ютились у отца на работе, в горячих котлах от смолы, дружили с отцом, и он не заливал на ночь котлы водой. К обеду и на ночь беспризорники возвращались к теплым котлам, устраивались на земле и дружно, весело ели то, что удалось украсть. А еще помнится, как один из беспризорников выманивал на рынке на Зацепе, около Павелецкого вокзала, у тетки-продавщицы пирожки, угрожая сыпануть на нее полстакана вшей, которые зловеще копошились в поднесенной к ее глазам прозрачной емкости.