Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

• Название: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
• Автор: Петр Михин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17638-1

Автор книги Петр Алексеевич Михин прошел войну от Ржева до Праги, а затем еще не одну сотню километров по Монголии и Китаю. У него есть свой ответ на вопрос, что самое страшное на войне — это не выход из окружения и не ночной поиск «языка», даже не кинжальный огонь и не рукопашная схватка. Самое страшное на войне — это когда тебя долгое время не убивают, когда в двадцать лет на исходе все твои физические и моральные силы, когда под кадыком нестерпимо печет и мутит, когда ты готов взвыть волком, в беспамятстве рухнуть на дно окопа или в диком безумии броситься на рожон. Ты настолько устал воевать, что больше нет никаких твоих сил. Иные молят, чтобы их ранило. Но когда на твоих глазах пулеметная очередь выворачивает наружу печень или превращает в кровавую маску лицо, а осколки отрывают руки и ноги, такое желание как-то стихает.

---

Чернявский с солдатами побежал на передовую подбирать себе наблюдательный пункт, за ними потянулся телефонный кабель, конец которого связист привязал к ближайшему кусту. Я же направился на середину всхолмленной поляны, чтобы оттуда, с высоты, получше осмотреться.

На солнечной поляне…

Стояла тишина, ярко светило солнце, большие разводы красивых полевых цветов то и дело преграждали дорогу, мять их не хотелось, а обойти было невозможно, невольно я сорвал несколько самых красивых соцветий, в руке засветился изумительный букет. Только остановился на самой высокой точке поляны, как где-то в вышине раздался сильный свист, который быстро перешел в зловещий шум, и невдалеке от меня с треском разорвался снаряд. Я испугался, на какое-то время оторопел и бросился в траву уже после того, как мимо меня со страшным шумом пролетели осколки. Поблизости разорвалось еще несколько снарядов, и обстрел прекратился. А я все лежал в высокой траве с закрытыми глазами и молил бога, чтобы не попало в меня.

Поднялся на ноги и тут заметил, что у самых корней травы в землю вросли какие-то мешки. Потянул за один… и вдруг понял, что никакие это не мешки, а солдатские шинели. Шинели были серые, наши, а в них — останки человеческих тел, уже иссохших, сморщенных, почерневших! Меня охватил такой ужас, что, не раздумывая, я бросился бежать в ближайший кустарник.

Немного успокоился, перевел дыхание и осторожно — ссутулившись, прячась в высокой траве — обошел поляну.

Вышел я на обратный, скрытый от немцев скат возвышенности и стал определять места для орудий. Заломил на кустах, возле которых будет стоять первое орудие, несколько веточек, чтобы потом, когда привезу сюда гаубицы, легче было отыскать место. И сразу, не мешкая, отправился в обратный путь.

Времени у меня было вполне достаточно, но я бегом мчался по болоту, а перед глазами маячили трупы — увиденное произвело на меня ошеломляющее впечатление, затмило собой и первую бомбежку, и первый обстрел. Эти солдаты, чьи останки так напугали меня, еще зимой, задолго до нас, пытались взять Ржев — и навсегда остались лежать здесь: миновала зима, стаял снег, прошла весна, и вот уже лето, выросла трава, а этих бедолаг так никто и не похоронил…

Скорбная мысль вдруг сменилась тревогой: а правильно ли я иду, а что, если заблужусь в этих болотах и не смогу найти место стоянки своей батареи? Утром орудия должны стоять на месте, быть готовыми к бою — а я сам только на другой день явлюсь к месту разгрузки! Это же невыполнение боевого приказа! Судить будут! Снимут кубики! Успокаиваю себя: когда мы шли с комбатом туда, солнце светило спереди-слева. Прошло два часа. Теперь я должен наступать на свою тень. Присмотрелся и решил, что иду все же верно.

Чередуя бег с ходьбой, часа через два я выбрался точно к своей батарее.

Выход на рубеж

Приказал батарейцам готовиться к переезду, а сам побежал искать тракторы.

Уже смеркалось, набегали тучи, заморосил мелкий дождь, а тракторов мне никто из соседей все не давал. То самим нужны, то горючего нет. Наконец нашел какого-то полковника, который приказал располагавшейся поблизости части дать мне тракторы.

Было уже темно, когда я вернулся на батарею с четырьмя тракторами и прицепами.

И вот мы двинулись. Кругом грязь, вода, льет дождь, и ко всему, кромешная темнота. Показываю трактористу, куда ехать, а у самого болит душа: найду ли ночью ту поляну? Проехали около часа, и я остановил тракторы. Спрыгнул на землю, а там воды и грязи выше колен. Отошел немного, чтобы сверить компас. Меня окружали мои огневики — бывшие крестьяне, каждый из них мне в отцы годился, они хорошо знали меня, относились уважительно — наверное, потому, что я день и ночь находился с ними, научил их «стрелять» из гаубиц, действовать в бою, ну и не строжничал по мелочам. По жизненному опыту они знали, как трудно ночью да в пургу или туман найти дорогу, и сильно сомневались, что с помощью какой-то стрелочки компаса можно в незнакомой местности приехать на нужное место, но помочь мне они ничем не могли. Я слышал их разговоры между собой:

— Были бы у нас свои тракторы, еще днем бы на место вышли.

— Ни за что не попадем на ту поляну к утру.

— А лейтенант до этого на фронте был?

— Да-а, хорошо, у кого лейтенант постарше да на фронте побывал…

Надо возвращаться к трактору — меня догоняет ящичный второго орудия рядовой Райков, невысокий солдатик лет тридцати:

— Товарищ лейтенант, я знаю эту круглую поляну, я там коров пас, я же тутошний, местный. Давайте покажу, куда ехать надо.

Я не верил своим ушам: неужели и впрямь проводник нашелся?! Усадил его рядом с собою в кабину, и он стал показывать, куда ехать, брал немного левее, чем я думал. У меня будто гора с плеч свалилась, обрадовался несказанно: надо же, так повезло, где ж он раньше-то был?!

Тракторы двигались медленно: тянули прицепы со снарядами, людьми, батарейным имуществом, да еще и гаубицы с передками на прицепах. Гусеницы утопали в грязи, моторы, надрываясь, ревели и раскалились чуть не докрасна, в кабинах жара, гарь, дышать нечем. У меня разболелась голова. Может, от газа, а скорее от того, что не спал две ночи, пережил первую бомбежку, первый обстрел, да еще на трупы эти насмотрелся, ко всему, я же километров тридцать за день пробежал, а теперь, по наивности, положился на взрослого мужчину, расслабился… В общем, я невольно задремал.

Очнулся от тишины. В кабине никого не было. Трактор стоял. Мотор не работал. Выпрыгнул в растерянности из кабины и увидел в стороне кучку людей. Подошел, а это мои солдаты обсуждают, куда ехать надо.

— Почему тракторы заглушили? — спрашиваю.

— Самолеты летают — боимся, бомбить будут, искры же летят.

— Пусть моторы поостынут, — заговорили трактористы.

— А где Райков?

— У него голова разболелась. Не знает он, куда надо ехать.

— А мы не стали вас будить, думаем, пусть поспит лейтенант, пока моторы остывают.

Усадил солдат на тележки, и поехали дальше. Теперь, проспав часть дороги, я не знал, ни где мы находимся, ни куда ехать. Но что делать — надо ехать! Пусть наугад, но нельзя свою беспомощность показать. Минут через десять останавливаю колонну, приказываю тракторы не глушить, чтобы мне их слышно было, а сам иду в сторону, в расчете набрести хоть на кого-нибудь. И мне повезло. Окликнул часовой. Вызвал своего лейтенанта. Залезли в блиндажик, он ярко освещен, и — о радость! — там мой однокашник по училищу, попавший в корпусную артиллерию. Они уже поставили свои «дуры» на боевые позиции. На карте лейтенант показал мне место своей стоянки, а я отыскал нашу поляну, прикинул азимут, расстояние. Ехать нам оставалось километра три.

И вот наконец мы на поляне. Солдаты радовались за меня: приехали-таки на место! А я никак не могу в темноте отыскать заломленные днем кустики. Пересекаю поляну, пытаясь ногами почувствовать, куда идет повышение местности, но ничего не получается. А люди торопят: скорей указывай места для орудий, а то не успеем до утра окопаться. Пришлось на свой страх и риск, по наитию, указать место для первого орудия. Делаю это нарочито уверенно. Затем отмеряю места остальным орудиям. И закипела работа. Отрыли окопы, скатили в них гаубицы, натянули масксетки, забросали их сверху свежей травой.

Загоняю всех солдат под сетки, чтобы не демаскировали батарею, а сам места себе не нахожу: правильно ли поставил орудия, а вдруг мы встали у немцев на виду, тогда конец всей батарее. КАК КАЗНИ, Я ОЖИДАЛ РАССВЕТА…

Первый бой

Начало наконец светать, занимался яркий солнечный день, видимость была отличная… и — о ужас! — местность перед нами оказалась видна на километры. В темноте мы стали на скате, обращенном к немцам — значит, нас сразу же засекут и…

Поняли это и мои солдаты, забеспокоились:

— Куда же мы стали-то?.

— Мы ж на виду у немцев!

— Точно! Как на ладони!

Я слышал эти разговоры и молчал. Старался не выдать своего смятения, делал вид, что батарея стоит там, где и должна стоять, солдаты же напрямую спросить не решались.

Между тем Чернявский уже подал по телефону команду на открытие огня. Вчера, устроившись на наблюдательном пункте под Дешевкой, он времени зря не терял: весь остаток дня наблюдал за немцами. Местные разведчики показали ему огневые точки противника, но Чернявского интересовали командные и наблюдательные пункты неприятеля. Со своего НП с помощью бинокля он заметил, как в глубине обороны немцев скрылось в балке несколько легковых автомашин — значит, начальство собирается, это командный пункт. По паутинкам проводов и изгибу траншей удалось обнаружить и немецкий наблюдательный пункт. Подготовив данные для стрельбы, Чернявский тоже с нетерпением ждал рассвета.

И рассвет наступил.

На батарею по телефону понеслись команды нашего командира. И вот уже первые снаряды обрушились на врага.