Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

• Название: Заговор в начале эры
• Автор: Чингиз Абдуллаев
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-20567-7

Заговор под предводительством претора Катилины, пытавшегося захватить власть во времена республиканского Рима, чуть не привел римское общество к гражданской войне. Надеясь на помощь двух консулов, имеющих большое влияние в народе, — Юлия Цезаря и Марка Красса, Катилина рвался к управлению государством сначала путем «демократических» выборов, а затем и с помощью силы. И только мудрость Цицерона, выступившего в Сенате с разоблачительной речью, позволила избежать большой крови. Самые известные персонажи древнеримской истории становятся героями захватывающего боевика, в котором автор проводит аналогии с современным обществом.

---

Цезарь скромно улыбнулся. Он шел чуть впереди Красса, и хотя галерка приветствовала всех сенаторов, вошедших в зал, впечатление было такое, что приветствовали только его — Цезаря. Этого он и добивался, войдя вместе со всеми в курию. Цезарь с Крассом заняли места в левой половине зала, в первом ряду, куда начали пересаживаться многие сторонники популяров и оптиматы, поддерживающие Красса. Заметив, что несколько сенаторов пересели на другую сторону, поближе к Цезарю и Крассу, Катул, показав на них Катону, громко сказал:

— И эти люди называют себя «отцами отечества».

После того как в зал вошли ликторы, сенаторы встали в знак уважения перед консулами. Почти одновременно в сенат вошли Цицерон и Антоний, причем последний все время улыбался, здороваясь с друзьями и знакомыми. Цицерон, напротив, был сдержан и молчалив, словно готовился к предстоящему сражению. Едва войдя в зал, он посмотрел налево, вверх, где обычно сидели Катилина и его сторонники. Но их еще не было. Видя это, Цицерон не решился начинать заседание сената, хотя председательствующий сената — Публий Иссаварик — уже занял свое место в центре зала.

Чинно и строго в зал вошли десять народных трибунов, садившиеся в кресла, стоявшие перед консулами. Последними вошли Тит Лабиен и Сервилий Рулл, кивнувшие Цезарю в знак приветствия. Цицерон уже начал нервничать, нетерпеливо заерзав в кресле консула. Неужели Катилина так и не явится на сегодняшнее заседание? Но через несколько мгновений он успокоился. В сопровождении группы сенаторов Катилина вошел в зал и прошел к своему месту. Претор Корнелий Лентул сел рядом с ним, а по разные стороны от них начали занимать свои места катилинарии — Марк Порций Лека, Гай Корнелий Цетег, Публий Габиний и некоторые другие, большинство из которых были на вилле Лентула два дня назад.

Председательствующий посмотрел на консулов, и Цицерон едва заметно кивнул головой. Уже последними в зал входили Марк Кальпурний Вибул, Гай Пизон, Марк Клавдий Марцелл, Квинт Гортензий,[54] Квинт Метелл Непот, Квинт Метелл Сципион, занимавшие свои места справа и в центре зала.

Поднявшись, принцепс сената[55] Публий Ваттий Иссаварик произнес традиционное приветствие:

— Да пошлют великие боги удачу сенату и народу римскому.

Все замерли, ожидая следующих слов председательствующего. Он посмотрел по сторонам и отчетливо произнес:

— Наш консул Марк Туллий Цицерон собирается выступить на сегодняшнем заседании.

Услышав это имя, Катилина нахмурился. Он слишком хорошо знал, как к нему относился Цицерон. Сидевший рядом Лентул, тяжело задышав, тихо прошептал:

— Эта вопиющая добродетель сейчас начнет считать наши грехи.

Катилина демонстративно отвернулся к сенатору Леке, будто его не интересовал выходящий к центру зала консул. Галерка и сенат встретили консула настороженным молчанием.

Цицерон, оглядев зал, начал негромко говорить, стараясь, однако, чтобы его голос был отчетливо слышен повсюду:

— Уже многие годы мы справедливо считали, что наша демократия самая действенная и лучшая, а права римских граждан находятся под надежной защитой. Мы привыкли считать сенат оплотом римской законности, народных трибунов — ревностными поборниками прав наших граждан, преторов, цензоров, ставившими достоинство и честь выше всего на свете, а консулов, облеченных почти неограниченной властью, — подлинными «отцами государства». Но сегодня приходится говорить с болью, что наша демократия не действует, свобода многими понимается как свобода вести себя как угодно и делать все, что угодно. На наших улицах творятся бесчинства, наместники грабят и разоряют наши провинции, суровые законы нашей морали ежедневно нарушаются сотни раз, отцы вступают в кровосмесительную связь с дочерьми своими, а наши патриции соблазняют жен своих друзей и близких.

При этих словах Цицерона Катон, повернувшись, в упор посмотрел на Цезаря, но тот спокойно выдержал этот тяжелый взгляд.

— Наша молодежь погрязла в роскоши и разврате, — продолжал консул. — Дело дошло до того, что многие из них отказываются служить в армии, что всегда считалось высшей честью для римлянина. Последние сорок лет мы проигрываем сражения из-за продажности наших полководцев, неспособности наших солдат, отсутствия военной выучки у наших легионеров. Высшей честью для наших предков было служение отечеству, но сегодня мы забыли эти слова. Мы стараемся извлекать пользу лишь для себя, отечество стало для нас пустым звуком, мы кричим о правах римлянина, забывая, что имеем не менее многочисленные обязанности перед римским народом. Дело дошло до того, что наши народные трибуны сами подстрекают к мятежу и возмущениям, сами становятся источниками смут и бедствий. Я не могу в полной мере выразить все то, что хочу сказать, если не укажу на этих людей. Мы всегда гордились тем, что откровенно высказывались по всем вопросам, указывая виновных и наказывая нерадивых. И теперь последую примеру древних. Я хочу спросить народного трибуна Луция Кальпурния Бестиа, где он был прошлой ночью, что делал?

Народный трибун, к которому так эффектно обратился Цицерон, вздрогнул от неожиданности.

— Я… Я… — залепетал он, не находя нужных слов, — я был дома, — наконец решился выдавить из себя Бестиа и только тут, придя в себя, вскочил на ноги. — Я не буду отвечать на твои вопросы, Цицерон, — закричал народный трибун, — согласно нашим законам, никто не имеет права требовать отчета у народных трибунов, никто!

Цицерон наклонил голову в знак согласия.

— Да, ты действительно хорошо знаешь наши законы и свои права. Но пусть тогда мне ответит претор Лентул Корнелий, где он был прошлой ночью?

Сенаторы посмотрели на Лентула, который не спеша поднялся со своего места и так же спокойно сказал:

— В отличие от Цицерона я не всегда помню, где провожу свою ночь.

На галерке раздался смех. Даже консул Антоний попытался улыбнуться, но осекся под строгим взглядом Цицерона. Многие пожилые сенаторы неодобрительно качали головами.

— Я не помню, — громко и нагло сказал претор.

— А я считал Цицерона умнее, — заметил Красс Цезарю, — так он ничего не добьется.

— Подожди, — посоветовал Цезарь, — он еще не дошел до Катилины.

Выждав, пока смех утихнет и претор сядет на свое место, Цицерон заговорил уже громче обычного:

— А может, Катилина нам расскажет, где были эти люди? Почему ни один из них не ночевал дома в ту ночь и где были сидевшие рядом с Катилиной его друзья и коллеги? Где, наконец, был сам претендент в консулы? А может, он хочет рассказать нам о своем друге Гае Манлии, который начал собирать в Этрурии войска для гражданской войны? Говори, Катилина, не молчи.

— Это ложь! — закричал, вставая, народный трибун Бестиа.

— Нет, это правда, — сурово сказал с места Катон, — сегодня утром оттуда прибыл гонец. У Манлия уже три тысячи сторонников.

Сенаторы заволновались, зашумели. Некоторые люди привстали, стараясь перекричать друг друга. Галерка оглушительно заревела. Председательствующий, подняв руку, довольно долго ждал, пока, наконец, в зале установится относительная тишина.

— Сенатор Катон, я прошу сообщить сенату все известные вам факты, — громко сказал принцепс сената.

— Они известны всему миру, — спокойно начал Катон, — Манлий готов начать войну. А мы здесь занимаемся дискуссиями. Нужно срочно собирать армию и поручать одному из консулов ведение военных действий, для чего необходимо одобрение сената. Сегодня еще не поздно спасти республику, Катилина и его сторонники готовы нанести удар в спину нашей демократии. У них есть друзья и союзники. Эти люди еще страшнее, чем Катилина, ибо они незримо стоят за ним, готовые в любой момент вмешаться и поддержать его.

Катон не рискнул показать на Красса и Цезаря, но, повернувшись к ним лицом, ясно дал понять всему сенату, кого именно он имел в виду. Красс, покраснев, пробормотал какое-то ругательство, а Цезарь только улыбнулся. Закончив речь, Катон прошел к своему месту, а председательствующий снова дал слово Цицерону. Знаменитый оратор сделал несколько шагов к центру зала:

— Подобные обвинения нельзя оставлять без ответа. Катилина должен высказаться и рассказать нам все, объяснить. Обращаюсь к тебе, Катон, готов ли ты повторить свои обвинения в суде?

Катон встал.

— Я готов.

— Ты слышишь, Катилина, тебе предъявлено обвинение в государственной измене? Расскажи, что ты и твои сторонники делали вчера ночью? Какую связь поддерживаете вы с лагерем Манлия, объясни нам его планы в этом дерзком заговоре. А если ты опять промолчишь, я расскажу всем, какую резню готовишь ты и твои безумцы в Риме, какие страшные планы замышляли вы в ту ночь на вилле Лентула и что именно было совершено вами там. Невинная кровь убитой тобой женщины вопиет к великим богам о мщении. Говори, Катилина, настало время твоего ответа перед сенатом и народом римским! — С этими словами Цицерон, театрально выбросив правую руку вперед, эффектно закончил свою речь.