Ицхак Мерас - На чем держится мир

• Название: На чем держится мир
• Автор: Ицхак Мерас
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0175-0

---

Уж как хотелось и ей слезу смахнуть. Ой, хотелось! Да нехорошо небось. Что ни говори… Чужая она, верно? А они — родители. Кровные.

В гости приглашали. Тут же, в городе, осели. Она зайдет, а то как же…

Ну, вроде бы и провожать пора. Только все никак не встанет из-за стола, то одним, то другим гостей потчует. Трудно встать. И не диво. Видать, возраст, годы долгие гнетут, не дают подняться.

Все уже на дворе. Уходят. А она опять в избу вернулась и снова вышла, будто забыла что-то.

Потом обняла Бируте, сказала на ухо:

— Мед он любит… У нас-то редко приходилось.

Они уже шли со двора.

— Винцукаса не забудешь навестить? Ну, то-то! Знаю… Это я просто так, — шепнула Римукасу, в последний раз прижимая его к груди.

Вот стоит она, простоволосая. Стоит и платочком машет.

Может, радоваться надо? Ведь теперь на двоих младших лишних полстакана молока будет. Все на несколько глотков больше, верно? Полезное оно, жирное.

А еще? Чем бы еще себя порадовать? Неужто нечем…

Птица сама детенышей из гнезда выбрасывает, а человечьи птенцы и без того разлетаются, разбегаются, как ни заслоняй гнезда крыльями. Не убережешь.

Лишь бы не раньше времени, а?

А кто это время отмерит, кто верный срок укажет?

Вот и снова…

— Нет, — ответила она, — мне не было страшно.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Поздний вечер. Стемнело.

Прибежали Виктукас и Таня. Торопились, знали — влетит, что поздно домой вернулись.

— Мама… Знаешь, где Винцукас?

Где ему быть? Пошел гулять с приятелями.

— На вечеринке!

Ну и что. Пускай посидит с молодежью парень.

— Мама… Не сидит он. Танцует. С такой кудрявой, длинноволосой…

Что ж. Все бывает… Может, и потанцевать время пришло, ведь не мальчик уже.

— Ма… А они, знаешь, что? Она молча ждет.

— Дай на ушко скажем…

Наклоняется к детям, а сердце уже так и тукает.

— Целовались…

— На дворе…

— За кустами… — Целовались…

Она выпрямляется и кричит на детей. Кричит, как будто это они, выйдя во двор, укрылись за кустами и…

— Хорошо это? Красиво? За старшим братом, как хвост, таскаетесь…

Кричит на детей, а сердце — тук-тук.

Она не поджидает Винцаса. Разве дождешься, когда он вернется? Детей спать погнала и сама ложится. Устала, умаялась за день, поспать бы. Но веки не смыкаются, не закрьшаются. Полный месяц так и льется в окно, а она лежит, смотрит вверх и считает потолочины. Одна, две, три… восемь, девять, десять… Побурели доски, вон паутина блестит, надо будет смахнуть завтра. Одна, две, три… Римукаса увели… шесть, семь… теперь на Винцаса кто-то зарится, лапы тянет… десять, одиннадцать, двенадцать. Кажется, дом в чистоте содержит, и откуда здесь паутине взяться? Встала бы сейчас, смахнула, да так славно лежать. Век бы не вставала.

Одна, две, три…

Скрип двери. Осторожные шаги. Боится разбудить. Воротился. Уже поздно, а может, рано. Месяц отошел. Паутина не блестит уже, но потолочины хорошо видны. Восемь, девять… Могла бы встать, подсесть к нему на край кровати и спросить. Да что тут спросишь. Уже мужчина, надо полагать. С ружьем ходил, кровь проливал. А может, сам придет… придет, когда понадобится. Одиннадцать, двенадцать. Побурел потолок. А с чего бы? Вроде и дыму не напускает.

Давно затихли младшие.

Молчит Винцас.

И она ни слова. Многое хотела бы узнать — кто, да как, да почему. Но молчит.

— Здорово, кума! — еще с дорожки кричит человек, поднимая руку.

А-а… Знакомый. Старый знакомый, еще с войны. Бывшего хозяина, того учителя очкастого, двоюродный брат, Лапкаускас.

— Дай, думаю, зайду проведаю, — говорит он, шагая по двору, и руку тянет.

— Немытые у меня… — говорит она и трет ладони о передник.

И молчит.

Как-то раз повстречалась с ним, не так давно. Лапкаускас ныне в город перебрался. Дом построил и живет себе. Работа у него приличная, на лесопилке. Чего ж еще? Землю сдал. Сколько там ее было-то — семнадцать гектаров. И свою сдал, и двоюродного брата. Раз для народа — не жалко. Сразу после войны, еще и разделов никаких не было, пришел в волость и заявил — берите. Хватит с него навоз месить. Пускай другие ковыряются, кому охота. И двоюродный брат, будь он жив, не стал бы спорить. Настоящий советский человек был, царство ему небесное, немца живьем сжег и сам от немецкой пули погиб. Вот и он, Лапкаускас, пока шла война, соединил хозяйства, свое и двоюродного брата. Не бросишь ведь на Божью волю. Дом, скотина, деревья. А теперь не нужно. Слава Богу, отмаялся. Жалко, нет больше Катерины. А то бы рассказала, как они с двоюродным братом укрывали семью советского офицера, не допустили угнать в Германию, как пленного содержали, точно родного, и все такое прочее.

Да что он ей рассказывает. Будто сама не знает? Разве не ее с двумя детьми приютили, когда податься было некуда? Хвастаться здесь нечем, конечно, он и не хвастает. Просто к слову сказать…Не знал он, что ли, какого мальчонку в пастухи берет. Что ли, в кузнице не бывал до войны. Ведь вылитый отец с лица, не ошибешься.

Да. Как-то раз она уже повстречала Лапкаускаса.

Но чего он сегодня заявился — не понять.

Может, опять что-нибудь не так?

Может, в свидетели звать? Не похоже. Веселый из себя.

— Ну, как живете-можете? — спрашивает.

— Спасибо…

Полагалось бы в дом пригласить, как-никак гость…

— А мы и тут посидим, потолкуем, да пойду я, — говорит он, видно поняв ее.

Сели на лавочке под окном.

— Где же Винцас? Где зять-то? — И сам смеется, еще веселее смотрит.

А ей все невдомек — в шутку он, смехом или по правде.

— На работе. В исполкоме.

— Гляди-ка, в большие начальники выбился. А?

— Какой он там начальник…

— Ну-ну! Думаешь, завидую? На здоровье, пускай. Ведь Бог даст, и породнимся вскоре. Лаймуте наша все уши мне прожужжала: «Винцас, Винцас!»

Вот как… Вот оно что… Наконец-то уразумела.

— А что, кума? Чем плоха родня? Мы его от оккупантов, можно сказать, уберегли, немца живьем сожгли. Он за нас после войны сражался, кровь проливал. Разве не герой? Ведь прямо в лоб угодила пуля, а, слава Богу, все равно поднялся. Для кого ж, как не для них, и Советская власть?

Сидит она, смотрит на гостя и думает: до чего же верно все, до чего правильно говорит, как по писаному шпарит.

Вот и «кум» уже объявился. Чем не кум? Можно обняться, поцеловаться.

— Всяк по-своему хорош, — говорит она. — Да нам-то что… Оставим это им, детям. Как сами порешат, так и будет.

— Ну да, ну да! — на лету схватывает Лапкаускас. — Вот и потолковали. Пойду, пожалуй, а то дел по горло. Веранду пристраиваю, большую, стеклянную.

Он вроде бы встает. Только как-то нерешительно, — видно, вертится на языке еще что-то.

— А что, кума… Не важно, конечно, не это важно! А все же, как он, крещеный нет ли?

— Крещеный, — отвечает она. — А что?

— Да нет, ничего! Какая нам разница. Просто взбрело на ум, вот я и…

Теперь уж действительно встал, сует руку прощаться.

— Вот, заговорились… Так и не вымыла, что ты будешь делать, — говорит она и опять вытирает руки о передник. И опять молчит. Из избы выглядывают дети, она зовет их:

— Подите-ка сюда, подите…

Одну голову к одному плечу прижала, другую — к другому. И хочет сказать: «Женится наш Винцас, и останемся мы одни…»

Но не говорит, потому что не об этом думает. Думает о «куме», который только что был, и о Винцукасе, который все никак не придет, не расскажет, не спросит.

Тук-тук-тук.

Винцас на дворе косу отбивает. Только что с работы, сейчас пойдет в овраг травы накосить. А сама она — в огороде. Полоть надо. На минутку только привстала, услышав, что кто-то идет. Привстала, увидела девушку с распущенными волосами и сразу поняла, кто это и к кому. Снова присела на корточки, скрылась между гряд и дальше полет. Не ее гость. К кому пришла, пусть тот и принимает.

Тук-тук-тук.

Чего он там стучит, почему не отложит косу. Не видит, что ли?

Тук. Тук.

— Винцас… — слышит она.

Тук. И снова — тук.

Что же он косу не отложит? Не видит, не слышит?

— Винцас…

— Чего тебе?

— Разве не видишь, какая я…

— Не вижу.

— Посмотри… Посмотри… живот какой…

Тук-тук-тук…

А потом:

— Ну и что?

— Винцас, твой ребенок ведь…

— Откуда мне знать?

— Твой… ты знаешь…

— Не знаю. Ты… не девушка была.

Сидит она в борозде, нагнув голову, а у самой волосы дыбом. Еще коса эта. Хоть бы косу отложил. Тук. Тук. Тук. Не видит, не слышит. Чертополох застрял в ладони, колется, но она никак не может выбросить. Страшно ей, а кого боится — и сама не знает. Винцаса, «кума», эту, что пришла, или себя, сама себя.

Тук. Тук.

— Женись на мне… Отец убьет, не пожалеет.