Вячеслав Морочко - Египетские сны

• Название: Египетские сны
• Автор: Вячеслав Морочко
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

«И вот еще что: существует „наука“ (говорят, „лженаука“) „О переселении душ“. Люди, знающие в этом толк, изучив мои данные, говорили, что в той (прошлой) жизни был я британским врачом, заброшенным судьбою в Египет. В это трудно поверить. Но, разве на новом месте никогда не казалось, что вы уже были здесь раньше? Эти картины чаще всего проявляются в снах „второго порядка“, то есть в снах, что приходят во сне. Древние, разбираясь в подобных вещах, полагают, что перейти от одной жизни к другой – то же, что пересесть из одной колесницы в другую. Это нельзя понимать буквально. Однако, при столкновениях „колесниц“ на мировых перекрестках, случаются презабавные вещи… О них и пойдет наш рассказ.»

---

Я знаю только одного близкого мне человека, который не боится летать.

Уже стемнело, когда, наконец, наш «боинг» поднялся в воздух. Чая и кофе не предлагали: шесть часов подготовки к полету не хватило, чтобы набрать питьевой воды.

Самолет то и дело подбрасывало на «небесных ухабах» – мы с трудом доносили до алчущих губ бумажные чашечки «спрайта».

«Вошли в турбулентную зону». – докладывал стюард, показывая, что он – не какая-нибудь стюардесса, а где-то уже без пяти минут штурман, а то и пилот.

Неожиданно, в салоне началась суета. Как выяснилось, в стюардессу запустили мячом, и она опрокинула на кого-то поднос.

Кто-то спрашивал: «Господа, чья собака тут бегает?» Ему возражали: «Не собака, а – кошка!» «Тут целый выводок крыс!» – кричали авиапассажиры.

Кто-то наступил мне на ногу. Между колен просунулась голова. Сейчас Хухр был похож не то на кота, не то на собаку, не то на мартышку – что-то очень пушистое и забавное. «Вдефь дуфно, – сказал он. – Пойду отдафну на квыло». «Валяй». – разрешил я. Косноязычие хухра нельзя было объяснить «речевыми особенностями». Он пользовался подслушанными акцентами и дефектами речи, короче, – выпендривался.

Способный «просачиваться» сквозь всякого рода преграды он легко прошмыгнул сквозь шайбу иллюминатора, и пятнышка на стекле не оставив. Насчет «дуфно» (душно) хухр слукавил. Единственное, чего он не выносил, так это замкнутого пространства. Стоило ему оказаться на плоскости, – болтанка немедленно прекратилась. Он прохаживался по крылу, будто по променаду, резвился, вприпрыжку носился по самому краю, ходил колесом, кувыркался, подбрасывал и ловил легкий мяч. А потом, положив ногу на ногу, развалился под звездами на освещенной (из окон) части крыла, как на пляже, положив мяч под голову. И всем на борту, вдруг, стало спокойно.

Пушистый комочек, сопровождая меня из Москвы, исполнял, вероятно, какую-то миссию. Он следил, чтобы я не очень скучал, чтобы меня не кусало мое одиночество, чтобы я забыл свои страхи и не поддавался стариковской хандре. Он не просто сопровождал меня. Он был сам по себе. А, может быть, наоборот, не зная того, я был при нем, сопровождая «пушистика» в Лондон. Да и какое это имело значение, когда земная жизнь резко оборвалась и сменилась – «небесной», если можно так выразиться. Хотя, в действительности, это не было ни тем, ни другим. Даже оторвавшаяся льдина – все еще – на Земле. А что – здесь? Немного пластика, несколько железяк и тряпок и среди них щепотка человеческих тел болтается между облаками и звездами непонятно зачем. Разве то жизнь!? Сплошное недоразумение! Частичка сажи в пространстве! Легкое нарушение экологии – местное замутнение сферы небес, падающая слеза конденсата. На языке радиолокаторщиков, – подозрительная цель. На языке эзотериков заблудший виртуальная фантом. Горстка случайных душ, готовых в едином порыве вскричать: «Выпустите нас отсюда!»

2.

Порой ночью лежишь, и, кажется, тебе никогда не уснуть. Мелькают несвязанные мысли-ведения. «Господи, когда это кончится? – думаешь ты. – Когда, наконец, придет сон?» Впадаешь в отчаяние, просеиваешь пыль виденного, и вдруг обнаруживаешь суть наваждения: оказывается, ты уже спал, много раз просыпался и вновь засыпал. Наваждение – вход в тоннель сна – сценический занавес, рампа – чудо, в которое не заставляют верить, которое торчит само по себе, как невколоченный гвоздь.

Получается, например, такого рода этюд: ты мучаешься, что не можешь заснуть и видишь лохматый тропический лес. В самой гуще деревьев – металлургический комбинат. Голые папуаски тянут горячий прокат (проволоку, тонкие трубы и прочее). Технологию наблюдать невозможно. Зато видно продукцию, которая раскаленными змеями выползает из сплетения крон между ног папуасок – таково действие закона естественности абсурда в снах.

А вот сон, стоящий ближе к реальности, чем к абсурду. Словно вырванный кусок чьей-то жизни.

Вижу сестру милосердия, которая манит меня, и пропускает в палату. Белая простыня на каркасе вызывающем дрожь: им накрывают несчастных, у которых площадь ожогов, не совместимая с жизнью. Под каркасом лежит человек. Все, кроме ица, скрыто простыней. Я склоняюсь. На лбу и щеках – почерневшие струпья. Несчастный приоткрывает глаза. Воспаленные губы едва шевелятся. Слышится звук: не то «к», не то «кх», не то «кр», словно косточка в горле застряла. Глаза стекленеют. Откуда-то сзади доносятся выстрелы, крики, топот по коридорам. Стреляют уже где-то близко и гулко, точно внутри головы. Кто-то входит в палату, а я обливаюсь слезами. Я плачу до слепоты. Я не думал, что так могу плакать. «Они приближаются, они жаждут крови! Как мне все надоело!» Я прикрываю Его обожженные веки. «Возможно, сейчас меня тоже не станет. И пусть!» Выпадаю… в щель между снами.

Начали снижаться. Уши слегка заложило. В правый иллюминатор вплывала река (широкая черная лента, обрамленная и рассеченная бусинками огней) – столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Огни простирались до самого горизонта. Но их нельзя было назвать «морем»: они были мелкими, тусклыми и нигде не сливались друг с другом, за исключением разноцветных рекламных лужиц. Сверху и в темноте эта земля мало чем отличалась от Подмосковья.

Хухрик перевернулся на брюшко, и, вытянув шею, весело заглядывал через край. И хотя я знал, что ему ничего не грозит, наблюдать это было чуточку жутко. Потом он достал свой мячик, и метнул вниз. Падая, мяч раздувался. Над серединой реки он превратился в целое облако и, вспыхнув разноцветными искрами, как фейерверк, исчез. Хухрик вскочил, стал бегать и прыгать воздевая кверху лапченки. Он явно радовался. Видно было, он что-то кричал. Но на борту никто его слышать не мог.

Сделав несколько разворотов, показавшись Лондону, в фас и в профиль, всласть перед ним пококетничав, и, порядком ему надоев, еще до конца не веря, что добрался до места, наш Боинг все же пошел на посадку.

Мы находились метрах в двадцати над поверхностью, когда хухр, спрыгнул на британскую землю и в мареве прожекторов бешено понесся вперед, обгоняя лайнер. «Смотрите, смотрите, заяц!» – кричали прильнувшие к иллюминаторам женщины.

Вы видели зайца? – спросила соседка. Я возразил:

Это хухр.

Вы уверены?

– Уж поверьте, я разбираюсь.

Хитроу встретил нас запахом резины от растянутой «гармоники» трапа. Длинные коридоры загоняли спустившихся с неба в загогулины металлических стойл, где очередь к месту контроля принимала форму змеи. С теми из нашей группы, кто первыми проходили таможенную и паспортную проверку, возились особенно долго. Зато остальных – пропустили, не глядя, пересчитав, как барашков. Наконец, уже с багажом мы спустились по эскалатору вниз, в небольшой, забитый людьми и киосками вестибюль. Отовсюду доносилось одно и то же: «Ай дуноу вер…» (Не знаю, где…), «Ай дуноу вай…» (Не знаю, почему…), «Ай дуноу вен…» (Не знаю, когда…), «Ам эфрейд…» (Боюсь, сомневаюсь)…. Казалось, вся достигавшая наших ушей речевая каша сварена из «зерен неуверенности и отрицания».

Как-то так вышло, что при нашем появлении в терминале Хитроу мелькали, в основном, европейские лица. Забегая вперед, скажу, внутри столицы редко где можно встретить такое количество англосаксов одновременно: за редким исключением, они растворяются в массе неевропейцев. Впрочем, самих англичан это, как будто, мало тревожит. Лишь «прозорливые» неполиткорректные «скифы», попадая на Остров, озабочены чистотой «европейских кровей». И, хотя со стороны иногда бывает виднее, каждый живет по своим понятиям. Ее Величество Королева Англии, например, Генерал Губернатором высоколобой англо-франкоязычной Канады назначила очаровательную уроженку Гонконга.

В вестибюле я заметил невысокую леди, лет тридцати пяти, с темными волосами в темном плаще. Сложив на груди руки и будто высматривая кого-то, она прицепилась взглядом к моей кепченке и не отцеплялась. Рядом с женщиной стоял хухр – одно ухо вниз, другое вверх. Он прижимал к груди мяч и что-то быстро ей говорил. Пока я суетился с вещами, он, видимо, все успел рассказать о смешном старикашке, который сейчас отражался в его огромных глазах.

Я попросил незнакомку прощения и решительно обратился к приятелю: «Идем, мое сокровище!» В ответ он обречено промямлил: «Как фкавеф.» Дама как будто хотела что-то спросить, но не решилась. Я вновь извинился, и мы отошли. Недовольно крутя куцым хвостиком, величиною с пол пальца, хухр то и дело оглядывался.

Он ведь не падок до лакомств… – думалось мне. – Чем же приворожила его эта леди? Разве что лакомым (ласковым) словом. И как она догадалась?

Женщина улыбалась нам в след кончиками напомаженных губ. А я ломал голову, где мог ее раньше видеть.

3.

Нас встретила площадь Хитроу. Мы оставили Шереметьево в двадцатиградусном февральском морозе, а здесь, моросил майский дождичек. На площадь выходило фасадами несколько терминалов – краснокирпичных зданий лишенных расчета поражать воображение или хотя бы врезаться в память. По-видимому, архитектор задался единственной целью: чтобы спустившийся с неба Британец мог сразу же ощутить себя дома.