Александр Рекемчук - Я ПИШУ ТЕПЕРЬ СОВЕРШЕННО ИНАЧЕ

• Название: Я ПИШУ ТЕПЕРЬ СОВЕРШЕННО ИНАЧЕ
• Автор: Александр Рекемчук
• Жанр: Биографии и Мемуары

Александр Евсеевич Рекемчук родился 25 декабря 1927 года в Одессе. Детские годы прошли в Харькове. Русский советский писатель, сценарист. Был членом КПСС с 1948 года. В 1952 окончил Литературный институт им. М. Горького. Печатается с 1947 года. В 1964-67 годах был главным редактором киностудии "Мосфильм". Повести «Время летних отпусков» (1959), «Молодо-зелено» (1961), роман «Скудный материк» (1968) о людях советского Севера. Автобиографический роман «Нежный возраст» (1979). Роман «Тридцать шесть и шесть» (1982). В кино дебютировал сценарием фильма «Время летних отпусков» (по собственной повести, 1961). По своим произведениям написал сценарий фильма «Молодо-зелено" (1963) о молодых строителях. «Они не пройдут» (по повести «Товарищ Ганс», 1965), посвященной интернациональной солидарности, «Берега" (1973), «Нежный возраст» (1983). По сценариям Рекемчука поставлены фильмы «Евгений Урбанский» (1968), «Мальчики» (1972), «Ожидания" (1967). Основатель и руководитель издательства "ПИК".

---

      — Тут я хочу вопрос вклинить: не помешало ли это вам, как писателю?

      — Честно скажу, я едва мог писать. Хотя у меня обозначилась одна очень важная тема. Северные вещи мои: «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», роман «Скудный материк», роман «Тридцать шесть и шесть» и так далее. Это один цикл. Но когда я еще жил в Ухте, последний год, по-моему, я заинтересовался судьбою моего отчима, Ганса Нидерле. Он тогда был в Австрии. И я написал сначала киносценарий «Они не пройдут». Он был опубликован в журнале «Искусство кино». Его сразу же «Мосфильм» взял на экранизацию. Дали этот фильм снимать немецкому молодому режиссеру, студенту ВГИКа Зигфриду Кюну, ученику Михила Ильича Ромма. И «Обыкновенный фашизм», и «Они не пройдут» делались одновременно, потому что Ромм был художественным руководителем. И то, что Ромм в «Обыкновенный фашизм» включил кинохронику Лени Рифеншталь, из нее делал картину, а Зигфрид Кюн был абсолютно под его влиянием и под его обаянием, под творческим, строгоговоря, каким-то гипнозом Ромма, и он тоже совал эту хронику Рифеншталь в «Они не пройдут». Этот фильм, кстати, потом запретили показывать в Германии, в ГДР, поскольку в фильме были аресты, 37-й год... В главной роли снимался Юрген Фрорип, очень известный гэдээровский актер, красивый, похожий на товарища Ганса реального. В картине еще играли Сергей Столяров, Инна Макарова, последняя роль Петра Алейникова, первая актерская работа Евгения Герасимова, он играл мальчика, то есть, меня играл. Ныне он депутат Мосгордумы. Но меня фильм не удовлетворил. Там было полно документального материала, а я хотел рассказать историю своей семьи, о себе, о своем отчиме. Тогда я из сценария сделал повесть «Товарищ Ганс». Она была опубликована в «Знамени», затем вышла отдельной книгой. Впоследствии она стала первой частью романа «Нежный возраст».

      — Скажите, Александр Евсеевич, вы все вещи подавали в «Знамя», и оно вас печатало, а с Твардовским, с «Новым миром» как-нибудь не пересекались?

      — В «Новом мире»... Ну, вы знаете эту главу с Твардовским, которую напечатала «Литературная Россия», глава называется «Сотворение кумира». Я давал туда роман «Скудный материк», но сам Александр Трифонович не читал. Читал Закс. Они сказали: «Нам своих хлопот хватает!» В это время там Солженицын шел, другие были рукописи. Я и отдавал свои вещи в «Знамя», где ко мне были доброжелательнее. А для писателя очень важно прибиться к своему журналу, к своему издателю. Потом, вы не забывайте, что и тогда была между журналами конкуренция, борьба за авторов. Но «Скудный материк» и в «Знамени» не пошел. Его напечатал Поповкин, журнал «Москва».

      — Тот, который напечатал «Мастера и Маргариту».

      — Да. И «Кончину» Тендрякова. Он напечатал мой роман «Скудный материк». И умер. То есть Тендрякова и меня напечатали потому, что в ЦК знали, что Поповкин умирает. Хотя цезура хотела снять обе вещи. Я с ним не общался. Неожиданная совершенно роль этого человека. Когда он приехал сюда в Москву откуда-то с Кубани, что-то такое: «Ну, еще одного Софронова прислали!» и так далее. «Орел степной, казак лихой». Такое ведь было отношение к Поповкину. И когда назначили его на «Москву», тоже было визгу. А этот человек прочно вошел в историю литературы, потому что впервые напечатал выдающийся роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита», дожидавшийся публикации 27 лет. Булгаков умер до войны, в 1940 году, и до последнего вздоха работал над «Мастером», а Поповкин напечатал его в 1967 году. Конечно, велика тут роль и Константина Симонова, с его подачи и с его предисловием вышел роман...

      — Давайте вернемся, Александр Евсеевич, к сценарию «Они не пройдут»...

      — Да, тема борьбы с диктатурой, с тоталитаризмом любых мастей началась для меня с этого сценария, и с «Товарища Ганса». Я говорю об этом потому, что моя нынешняя повесть о Нагибине посвящена этой теме. Там есть глава "Бродячий сюжет". Что такое «Бродячий сюжет»? Это диктатура. В каких обличьях она ходит по миру. В Италии, в Германии, в России... Цари, генсеки, императоры, канцлеры, президенты, фюреры… Сейчас очень опасная ситуация. Стадо человеческое опять взывает к вожакам, стаду всегда нужен вожак, чтобы помогал давить свободных людей, чтобы всех стриг под одну гребенку, это известная психология люмпенов, примитивов, животных по определению. Быть свободным и культурным — очень трудно. Поэтому, главный мотив моей повести о Нагибине — это свободный художник, выступающий против силы примитивов, против любой диктатуры, против тоталитаризма Нагибин «Тьмы в конце туннеля», против которой так яро выступил сейчас Солженицын. Именно в этот период наша дружба с Юрой Нагибиным, я бы подчеркнул, приобрела особый характер. Я издал эту книгу, которую никто не хотел печатать. Это книга свободного писателя, настоящего демократа, способного выслушать любую точку зрения. Именно на этом мы с ним и сошлись. В самом финале его жизни мы стали очень близкими людьми. И поэтому повесть о Нагибине, в которой есть все и бабы, и пьянки, и, как говорится, молодые гулянки, но это повесть настоящей свободы, направленная против власти примитивов, это повесть в которой теперь уже есть новая глава о статье Солженицына «Двоенье Юрия Нагибина», я ее только что закончил, большая глава, и я там ссылаюсь на вашу статью «Одномерный Солженицын». Злая тоже статья. И правильно, потому что на Солженицыне много вины лежит за то, что произошло в стране, поскольку Солженицын с завидным упрямством демонстрирует свою тотальную прямолинейность, ограниченность, малокультурность, а на почве бескультурья произрастают диктатуры. Вы знаете, что в книге Солженицына «Двести лет вместе» есть большая глава, в которой он размазывает по стене Александра Галича...

      — У Нагибина какая блестящая вещь о Галиче!

      — Да. А то, что написал Солженицын о Галиче, диссиденте, высланном из страны, погибшем там, он его клеймит за известную эту песню «Не бойтесь ни пекла, ни ада, а бойтесь единственно только того, кто скажет, я знаю, как надо...» Это известнейшая песня. И следующая строчка Солженицына: «Как надо – это Иисус Христос». Я пишу, что ему уже мало быть Лениным, себя видеть зеркалом Ленина, теперь он хочет себя видеть Иисусом Христом. Он хотел научить нас, как нам развалить СССР, как нам, формулируя достаточно грубо, расправиться с советской властью... И главное – мы так и сделали, по-солженицынски, все развалили! Теперь его никто не читает, и телевизор выключают, когда он в нем появляется, и лоб крестят со словами: «Сгинь, нечистая сила!» Вот, что такое Солженицын.

      — Ну, я-то проще это формулирую: он не художник.

      — Я с вами совершенно согласен. И эти абзацы в вашей статье, и финальный абзац я там процитировал. Так, стало быть, меня с Юрием Нагибиным свела в его последние годы тема настоящей свободы от любых диктатур, коммунистических, религиозных, капиталистических, национальных... По-моему, она придала ему совершенно новый масштаб. Я вам сказал уже, что жизненный сюжет, связанный с моим отчимом, австрийским коммунистом, эмигрантом, шуцбундовцем Гансом Нидерле стал сначала основой сценария «Они не пройдут», затем повести «Товарищ Ганс». Сценарий — это 63-й год, повесть — 65-й год, потом, значит, я включил «Товарища Ганса» в роман «Нежный возраст», как часть, из трех частей состоит роман, с некоторым развитием линий. Потом во мне что-то взбунтовалось против того жанра литературы, которая сейчас называется «фикшн», которой я отдал какие-то, это следует подчеркнуть, сюжеты своей биографии, подлинной жизни, трагедии тех людей, с которыми я встречался, отца, матери, отчима. Все это переводилось в других героев. Например, в «Товарище Гансе» моего героя зовут Санька Рымарев, никто, наверное, не сомневается, что Санька он потому, что я — Александр, фамилия на «Р» совпадает с моей фамилией Рекемчук, но так требует приличие, я написал про какого-то мальчика, которого зовут Санька Рымарев, если прочитать сейчас эту книгу, он сроду не напишет ни одного стихотворения, не напишет ни одной книги, просто это не его мир, это другой человек, это не я. Я написал роман «Тридцать шесть и шесть» о своей северной эпопее, когда я приехал туда набираться впечатлений жизни, как говорится, а едва не угодил в лагерь. Героя этой книги зовут Алексей Рыжов. Опять же Алексей ассоциируется с Александром, а Рыжов – это цвет моих волос, по-видимому, и начальная буква моей фамилии. Вся перспектива, которая передо мной, как перед писателем, обычным писателем открывалась, что я буду писать произведения, в которых совпадают герои со мной либо жизненными ситуациями, либо будут походить на мою жизнь. И вдруг я понял, что больше я этого писать не могу и не хочу, и не буду. Именно этим, а не чем-нибудь иным объясняется довольно длительный период моего молчания, как писателя. Причины две. Первая — для меня катастрофа, которая произошла в нашей стране, для моей психики, для моих представлений о людях, и тому подобное, то есть я не могу... я не тот человек, который может сказать, что я приветствую то, что произошло в нашей стране после разгрома социализма и Советского Союза. Это первая причина. Но была и вторая. Понимаете, я не могу больше писать фикшн, я не хочу и не могу этого делать, то есть никакого желания это писать не испытываю. Пришло ощущение того, что можно писать романы, повести, рассказы, в которых герои будут подлинными. Я – это я! А он – это он! Я хочу обратить ваше внимание на то, что к этой проблеме в свое время приблизились такие художники нашей литературы, как, например, Валентин Петрович Катаев в своих повестях позднего цикла «Алмазный мой венец», «Святой колодец», «Трава забвения» и так далее. Это был первый бунт в нашей русской советской литературе. Катаев в «Алмазном венце» несколько раз повторяет: так что же это – мемуары? Нет, не мемуары, я не буду писать мемуары, я не люблю мемуары. Это повести, это романы, но это жизнь, в которой живу я, Катаев. Он боится называть по именам тех писателей, которые являются его героями. Пастернака называет мулат...