Аркадий Стругацкий - Фантастика-1964

• Название: Фантастика-1964
• Автор: Аркадий Стругацкий
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1964

Именно это богатство действительной жизни все чаще привлекает к себе внимание советских писателей-фантастов. Все меньше интересуют их лишь внешне необычные космические приключения, кибернетические роботы, машины времени. Все чаще и чаще они убеждаются в том, что удивительное и необычное можно найти не только в космических далях, в математических дебрях кибернетики, в таинственных просторах пространства — времени, но и в песчинке под нашими ногами, в капле воды, а главное, в нас самих.

В этом отношении, бесспорно, самым сложным и интересным произведением сборника следует считать удивительно изящную, остроумную повесть братьев Стругацких “Суета вокруг дивана”. Основную идею этой вещи в двух словах можно было бы выразить так: “Удивительное рядом”. Несмотря на всю необычность, сказочную фантастичность этой повести, она самым тесным образом связана с проблемами нашей сегодняшней жизни.

В самом деле, быстрые успехи современной науки, головокружительный прогресс техники с каждым днем опережают все больше и больше нашу способность осмысливать научные и технические достижения. Мы привычно крутим настройку радиоприемника, не подозревая о тех удивительных и таинственных процессах и силах, которыми управляем. Мы входим в салон воздушного лайнера, занятые мыслью лишь о том, кто будет нас встречать на аэродроме. Мы привыкаем к необычному, не вдумываясь в его суть и не осмысливая его. Конечно, один человек не может понимать и знать всего. Какими-то вещами мы все равно вынуждены пользоваться, принимая их такими, как они есть. Но главное в другом: мы привыкли быстро привыкать, не интересоваться, не удивляться тем чудесам, которые нас окружают.

Г. Смирнов

---

Графики, формулы и схемы почти не подействовали на человека из пивного зала. Но когда в комнату вбежали мои машинки и начали плясать, летать, кувыркаться, пищать, лезть нам на колени, бормоча всякие предложения, он начал сдавать.

— И все это — ваша работа? — изумленно спросил он, осторожно снимая с шеи синтетического чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника.

— Коллега, — да, я обратился к нему именно так: было ясно, что битва выиграна, — то ли еще будет, если мы возьмемся за дело вдвоем. Кривая интенсивности подско…

— Согласен, — перебил он и тут же попросил включить аппарат: ему все-таки очень хотелось спать.

Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Все приходят слегка усталые домой, садятся за газеты в ожидании ужина — я работаю. Все расходятся по кинотеатрам, стадионам, кафе, чтобы переключить мозг на Другую волну, а мне этого не надо — мой мозг свеж, как у новорожденного, и я опять работаю. Полночь, все ворочаются в постелях, считают До тысячи, чтобы скорее отключиться, я ворочаю в уме миллионами, кручу арифмометр, шастаю логарифмической линейкой, я наслаждаюсь всеми этими действиями!

— А ведь было, было время, — торжествующе говорил я сам себе, — когда ты проклинал свою неутолимую жажду творчества. Голова твоя трещала, сердце выписывало на энцефалограммах прямо-таки кренделя, волосы вылезали, как из старой сапожной щетки. И в эти минуты ты уповал только на докторов — кто еще мог помочь? А те твердили свое: воздух, фрукты, легкое вино и меньше, как можно меньше работы. Как бы не так! Меньше работы! Ха-ха-ха! — И я заливался громким жизнерадостным смехом, не боясь разбудить напарника. Он спал как убитый.

КПД аппарата не превышал 51 процента, поэтому вместо меня ему приходилось спать не 8, а 16 часов.

К этому прибавлялись 8 часов, необходимые для него самого. Итого — сутки.

Иногда я будил его, в те дни, когда к работе прибавлялся новый выдающийся успех. Он слушал мои объяснения даже с некоторым интересом, пытаясь вникнуть в детали. Было заметно, что с каждым разом он больше и больше проникается сознанием того, что является соучастником важного полезного дела.

Если в первое пробуждение он только махнул рукой, буркнув: “А, ладно, чего там, валяй дальше”, — то через месяц ему уже доставляло удовольствие копаться в чертежах, подкручивать гайки на полусобранных моделях и, заглядывая через плечо, смотреть, как я убористо заполняю тетради формулами и уравнениями. Взгляд его становился все более светлым и разумным, а иногда сосредоточенно-задумчивым, с теми оттенками жесткой мудрости, которая свойственна людям аналитического ума в момент формулирования внезапных и широких обобщений.

“Вот что значит беспрерывный сон”, — мысленно ликовал я, а вслух говорил:

— Коллега! Уверен, что в будущем смогу подготовить вас до уровня техникума. Да что там техникума! Одолеем и кое-какие программы самого вуза!

Последнее я произносил, конечно, из чистого энтузиазма, но уж в первое-то верил незыблемо. Логический подход и прирожденная наблюдательность не обманывали меня никогда. Два месяца с лишним прошли как бы в опьянении, словно бы в состоянии невесомости. В моем институте все только плечами пожимали, когда я устраивал еженедельные доклады о проделанной работе.

— Когда он только успевает? — слышалось из рядов конференц-зала.

— За неделю он способен напечь расчетов и чертежей на новую диссертацию, — говорили в курилках. — Прямой дорогой идет в академики.

— Вас не узнать, — сказал директор, хитро улыбаясь. — И в кино вас стали замечать, и по общественной линии, и на елку с детьми выехали, и чаще других с коллективом на лыжные прогулки выходите. А производственные успехи! Говорить нечего. Что-то тут не так…

— В том-то и дело, что лыжные прогулки. Чистый воздух! Он делает чудеса. Слушайте докторов, дорогой мой директор! — ответил я, тоже улыбаясь с хитрецой.

Я считал, что оповещать о моем методе еще рано.

Вот пройдет несколько месяцев опыта над самим собой, все выяснится… вот тогда. Конечно, приходили и минуты колебаний — а может быть, рассказать?

И так ведь все ясно.

И вдруг оказалось что не так-то уж все ясно.

Дело в том, что в один прекрасный день к моим уравнениям не прибавилось ни строчки. И ни одной новой гайки — к моделям. В тот день просто не хотелось работать. То же самое повторилось на второй и на третий день. Это уже было неожиданностью.

Пришлось проверить аппарат. Но нет, он действовал по-прежнему безукоризненно. Может быть, заболел?

Но градусник показал 36,6°.

Напрасно я усаживал себя за письменный стол — рябило в глазах, строчки казались чужими. Больше того, я с ужасом вдруг понял, что с трудом разбираюсь в тех уравнениях, которые совсем недавно составил сам.

Подчиняясь какой-то неведомой силе, я встал из-за стола и вышел на улицу. Прохожие мелькали, как в ускоренном фильме, мимо плыли витрины магазинов и рекламы. Вдруг я увидел себя в большом зале, за столиком. Официант подливал, а я пил бокал за бокалом. Вот как обернулось! Неизвестно, как ноги донесли меня домой. Но то, что я увидел в кабинете, моментально выветрило весь хмель. Напарник сидел за столом и строчил, строчил в тетрадях!

— Что вы там пишете? — Интонации моего голоса были не очень-то вежливыми.

— Коллега, — услышал я, — в рукописи есть ошибки. Сначала все было верно, но вот в последние дни расчеты пошли не в ту сторону,

— Позвольте! — воскликнул я.

— Все уже исправлено, коллега, — чуть усмехнувшись, продолжал напарник, не давая мне опомниться. — Вот смотрите сами.

На какое-то мгновение обычная ясность вернулась ко мне, я понял: напарник прав. Действительно, ошибки уже были исправлены.

Я сидел в своем кресле, в другом кресле сидел он, и как из тумана до меня доносились слова, его слова…

— Вы не ошиблись тогда, назвав меня коллегой. Как видите, теперь я не хуже вас разбираюсь во всех этих схемах, чертежах, выкладках и машинах. По-видимому, аппарат, придуманный вами, передал мне качества и знания вашего мозга. Он же, обрабатывая наши тормозные процессы, передал вам и кое-какие из моих свойств, увы, не лучшие. Хотим мы этого или нет — так случилось. Однако дело есть дело, и оно не должно страдать. Выход один; теперь спать должны вы, я же — заниматься делами до тех пор, пока мы снова не придем в первоначальные состояния.

Боже мой, он даже говорил моими формулировками! Моими интонациями! Я мог спорить с кем угодно, но со своей логикой?..

— Да, да, дело не должно страдать, — безучастно отозвался я, и аппарат был включен снова…

Теперь мы подменяли друг друга как по вахтенному расписанию. Работа действительно кипела. До чего не догадывался я — догадывался он, ошибется напарник — замечаю я. В особо сложных местах аппарат отключался, и загвоздка устранялась сообща.

Одно не давало покоя: сознание того, что 50 процентов наслаждения от бурно кипящей работы проходит мимо меня. Конечно, я мог, недолго думая, убрать аппарат. Но кто мог сказать наверняка, через какой срок подсознание полностью освободится от печально приобретенных свойств? Нет, непредвиденностей мне больше не хотелось, и в одну из своих смен я перебрал механизм аппарата таким образом, чтобы сумма наших процессов привела нас, наконец, к первоначальным и стабильным состояниям. Монтаж оказался сложным, хлопотливым и занял почти весь период моего бодрствования. Но зато уснул я удовлетворенный и успокоенный.

Увы, мой напарник оказался не из тех, кого легко провести, он все заметил и, в свою очередь, весь свой срок ухлопал на восстановление аппарата.

Вот где началась борьба гигантов! Он свое, а я свое! И все молча, с утайкой, как будто ничего особенного. Здороваться мы перестали, обмениваться мнениями тоже. А конца этому, видно, не было — схватка абсолютно равных возможностей!

Основная работа была, конечно, забыта. Куда там — обоих охватило состояние азарта… Кто кого!

Первым сдался я. Сдался или просто просветление пришло, не знаю. Собрал винтики и пружинки полуразобранного аппарата-посредника и разбудил коллегу. Он проснулся недовольный, пожалуй, рассерженный.

— Кажется, я недоспал свое, — холодно сказал он, поворачиваясь на другой бок, — делайте ради бога свое дело, а я свое дело знаю.

Я помолчал, собираясь с мыслями, а потом начал говорить как можно убедительнее, чтобы ни одно слово не пропало даром.

— Ни меня, ни вас не может удовлетворить создавшаяся ситуация. Как человек науки, вы должны понимать.

— Да, да, да, человек науки! — не выдержал он. — И не хочу быть чем-нибудь другим. И не уговаривайте…

— И не уговариваю! — тут уж разозлился и я. — Не уговариваю, но горжусь! Горжусь тем, что создал вас. Ведь мы доказали, что любой, может быть даже просто дурак, способен стать другим, захоти он этого. Мозг любого открыт, открыт для просветления.